Шарль Эксбрайя - Порридж и полента
– Увидишь, как еще возможно! Заболела твоя тетя Селестина. Так что собирай вещи: ты поедешь к ней на две недели в Падую.
– А как же Фортунато?…
– Я сама этим займусь! А полицейским, который тебя оскорбил, займется отец!
Джозефина была так несчастна, что сразу же поднялась к себе в комнату, чтобы исполнить приказание матери. Альбертина тем временем направилась к кастелянше.
– Донна Империя, я решила отправить дочь к ее тете в Падую и пришла поставить вас об этом в известность.
– Поставить в известность или спросить разрешения?
– Поставить в известность, потому что вы первая обрадуетесь отъезду Джозефины из-за своего чудного сынка!
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы так не говорили о Фортунато, Альбертина.
– Может быть, вы хотите, чтобы я восхваляла это чудовище, которое медленно убивает мою девочку?
– Джозефина могла бы на него не засматриваться!
– Ма ке! А кто он такой, этот парень? Он что, Бог?
Донна Империя строго посмотрела на собеседницу, и от этого взгляда у той пробежали мурашки по спине.
– Он мой сын! И, кроме того, он сын покойного шеф-повара Альфредо Маринео, который был несравненным мастером своего дела! Так что ему нечего делать с дочерью поваришки, годного лишь на то, чтобы сварить суп для бродяг, которые кормятся на кухне Армии Спасения!
– Ох!
От этих слов Альбертина едва не упала в обморок и грузно опустилась на стул. Кастелянша протянула ей стакан вина, чтобы та пришла в себя, но синьора Пампарато отвергла его.
– Похоже, что я недостойна пить из стакана, принадлежащего вдове незабвенного Маринео и матери несравненного Фортунато! Ма ке! Предупреждаю вас, донна Империя,– если моя девочка умрет из-за любви к вашему Фортунато, я сама откручу ему голову!
Быстро выйдя из комнаты донны Империи и не дав ей ответить на эту последнюю угрозу, Альбертина торопливым шагом направилась на кухню.
Высокий и худощавый комиссар Прицци был родом из Милана. От своих ломбардийских[16] предков он унаследовал тягу к скрупулезному ежедневному труду и сдержанный характер, что было полной противоположностью жизнерадостному разгильдяйству его помощника Кони, считавшего себя человеком недюжинного ума и необыкновенно одаренным полицейским. Прицци слыл человеком, никогда не бросавшим начатого дела на полпути. Для него убийство Луиджи Маргоне стало тайной, которую во что бы то ни стало следовало разгадать. Он считал вполне естественным, если бы человек, замешанный в грязном деле, получив повестку из полиции, повесился. Но в данном случае его повесили другие… Кто? И почему?
Ежедневно на час-другой комиссар заходил в "Ла Каза Гранде", где старался оставаться незамеченным, чтобы никто, кроме персонала гостиницы, не понял, откуда он. В этот день он как раз занимался тем, что приводил в порядок результаты своих наблюдений, как вдруг дверь в комнату полицейских открылась, и на пороге предстал огромный силуэт Людовико Пампарато. Комиссар весьма заботился о своем престиже в глазах других и поэтому спросил как можно суше:
– Ведь вы могли и постучать, прежде чем войти?
– Только не тогда, когда попирают честь моей дочери!
– Что вы еще выдумываете?
Обличительным жестом повар указал на инспектора Кони.
– Вы бы лучше спросили этого бессовестного типа!
Между ними произошло объяснение. Комиссару пришлось заверить Пампарато в том, что его дочь просто-напросто неверно поняла инспектора, единственной целью которого было и остается разобраться в действительных причинах случившегося.
– И все же, синьор комиссар, это еще не повод для того, чтобы обращаться с единственной дочерью Пампарато как с самым последним ничтожеством!
– Кони, извинитесь перед синьором Пампарато!
Полицейскому не хотелось этого делать, но он понимал, что с Прицци лучше не ссориться. Таким образом, он извинился перед поваром, сказав, что речь идет о простом недоразумении.
– Надеюсь, что это именно так, синьоры, иначе за ваши жизни я не дал бы и ломаного гроша!
И он вышел с осознанием чувства собственного превосходства.
– Кони, сколько раз я просил вас не проявлять ненужной инициативы?!
– Ма ке! Разве я не инспектор полиции?
– Да вы к тому же еще и кретин, Кони! Еще один такой поступок, и я обещаю, что в двадцать четыре часа вышибу вас из Сан-Ремо!
Отъезд Джозефины Пампарато стал печальным событием для персонала "Ла Каза Гранде", кроме донны Империи, не придававшей значения человеческим слабостям, и дона Паскуале, занятого собственными заботами настолько, что ему было не до чувств других.
В этой грустной атмосфере приезд трех англичанок стал как бы рассветным лучом, разгоняющим ночной мрак. Получив уведомление от консула, дон Паскуале лично встретил девушек, поздравил их с тем, что они так хорошо изучили наилучший для любви и песен итальянский язык, и заверил, что приложит все усилия для того, чтобы их пребывание в гостинице было как можно более приятным. Если трое островитянок действительно радовались тому, что владеют великим итальянским языком, то Фортунато, Пьетро и Энрико благодарили небо за то, что в свое время принялись за изучение английского, а, скажем, не немецкого языка. И в самом деле, как только Фортунато протянул ключ от номера Сьюзэн Рэдсток, он сразу же понял, что перед ним находится именно та девушка, о которой он мечтал всю свою жизнь. Энрико, позабыв обо всех химерах своей неразделенной любви, был готов броситься на колени перед хрупкой Мери Джейн и заверить, что будет ее любить до последнего в своей жизни вздоха. Постоянное недовольство Пьетро слегка смягчилось от улыбки Тэсс, которая для него стала похожей на Диану, и он про себя решил, что, если произойдет невероятное и кто-то сможет его отвлечь от мыслей о Джозефине, то это будет именно та девушка и никакая другая. Выслушав рассказ сына, донна Империя присмотрелась к Сьюзэн и решила, что она вполне хороша для ее сына.
В первые три-четыре дня своего пребывания в Сан-Ремо англичанки упивались ярким солнцем, светом и песнями. Они пребывали в состоянии почти животного счастья, в полной мере наслаждаясь удовольствиями, неизведанными теми, кто не решался покинуть их страну: теплым морем и жарой, голубым небом, жизнерадостностью и прочими удовольствиями жизни.
Большую часть времени они проводили на пляже, где, выходя из морских волн, говорили об Италии и итальянцах с категоричностью, присущей молодым, которые могут высказывать свое суждение о народе и о стране после недельного в ней пребывания. Сьюзэн при этом вовсе не скрывала, что ей весьма понравился парень из бюро обслуживания в "Ла Каза Гранде", которого она находила красивым. Мери Джейн была тронута вниманием и преданностью начальника грумов Энрико. Как она утверждала, он наводил ее на мысль о Ромео, у которого должен был быть точно такой же взгляд, когда он смотрел на стоявшую на балконе Джульетту. Тэсс же считала лифтера почти в своем вкусе, несмотря на его слишком тонкую фигурку, едва ли походившую на фигуры рыцарей Средневековья.
Веселые англичанки изгнали сожаление по поводу отсутствия Джозефины из большинства мужских сердец. Один лишь безумно влюбленный в дочь Пампарато Пьетро был возмущен этим казавшимся ему чудовищным непостоянством. Он поделился своими чувствами с администратором, но тот, вместо сочувствия, посоветовал ему позабыть о Джозефине. Пьетро в ответ лишь мотнул головой.
– Это невозможно, Ансельмо. Джозефина стала моей плотью, моей кровью, воздухом, которым я дышу… Я никогда не смогу прожить без нее.
– Ма ке! Так ведь она же тебя не любит?
– Она обязательно полюбит меня в тот же день, когда узнает, что я один лишь ей не изменил… Посмотри, как вертится Фортунато вокруг этой любительницы английского чая.
– Она весьма недурна собой!
– Но она не стоит Джозефины!
– Только ты так считаешь.
– Значит, и ты, Ансельмо, мог бы предать наших девушек?
– На такое предательство я всегда готов, Пьетро!
– Значит, ты ничем не лучше других!
Амбициозная жена комиссара Прицци изо всех сил жаждала назначения своего мужа в Милан. Для этого ему требовалось всего-навсего оказаться в поле зрения начальства, прессы, а, значит, и министра. Именно поэтому, в меру своих возможностей, она всегда старалась помогать мужу в деле расследования преступлений, иногда даже проводя небольшие частные следствия и выясняя все о личности подозреваемых. Прицци считал ее помощником куда лучшим, чем инспектор Кони, над которым посмеивались во всех барах и кафе Сан-Ремо.
Элеонора Прицци была родом из Павии и, как и следовало того ожидать, презирала всех остальных итальянцев, если они не были уроженцами Ломбардии или Пьемонта. Их она считала кровопийцами, живущими за счет трудолюбивых северян. В своих чувствах она зашла настолько далеко, что терпеть не могла на столе никаких блюд, кроме ломбардийских, и в этот вечер решила побаловать мужа спагетти с карбонатом, фаршированной телячьей грудинкой и белым вином из Монтевеккио. Прицци всегда разделял вкусы и антипатии супруги. Она же считала, что преступник, которого должен был арестовать муж, скрывался с такой небывалой хитростью лишь с единственной целью – помешать карьере комиссара.
