Картер Браун - Ностальгия по убийству
— Пытался уснуть, — прохрипел драматург.
— Вас тоже мучили кошмары? — произнесла я ледяным тоном.
Берт посмотрел на меня и страдальчески сморщился. А затем поспешно уткнулся носом в кофе. Шея его побагровела и мочки ушей стали красными.
— А вы знаете, я не видел ни одного его фильма, — неожиданно произнес Иган Ганн.
— Вы не видели фильмов по сценарию Бэнкрофта? — Алекс посмотрел на композитора в недоумении.
— Да нет же! Бэнкрофта я знаю, как облупленного. Я говорю про Эсквита. Что он представлял собой как личность? Как выглядел?
И тут на меня что-то нашло. Я решила разыграть это сборище идиотов от кино.
— Могу описать, — громко произнесла я. — Не очень высокий, скорее блондин, чем шатен, волосы длинные, зачесаны за уши, лицо с мелкими чертами, слегка вытянутый нос с острым кончиком, подбородок тоже заострен... Такое ощущение, что Эсквит вот-вот вас клюнет... Странно, но обычно женщины обожают таких уродцев...
«Чего завелась, Мэвис? — думала я про себя. — Молчала бы в тряпочку. Так нет же, разозлилась и понесла...»
За столом установилась напряженная тишина. Я налила себе еще кофе и принялась размешивать сахар. Позвякивание ложечки было каким-то зловещим.
Я подняла глаза. Все смотрели на меня и только на меня. Алекс Блант даже перестал жевать.
— Я что, описала Бестера Китона?
— Нет, — Алекс откинулся на спинку кресла. — А где вам удалось посмотреть немые фильмы?
— Я не видела немых фильмов. Я родилась попозже.
Моя улыбка вышла неестественной.
— Он умер в сорок седьмом... Вы не могли помнить его... Вы были тогда еще ребенком... — Трейси смотрела на меня недоверчиво.
— Кто «он»?
— Олтон Эсквит!
— Я не помню и не могу помнить Олтона Эсквита.
— Но вы... вы видели его! — в глазах Алекса Бланта вспыхнул огонь. — Вы описали его так, что Олтон как живой...
— Ну и что?
— Как вы смогли рассказать о человеке, которого не знали и не помнили!
Мне стало не по себе.
— Я описала вам человека из своего кошмарного сна. Этой ночью мне приснился блондин с длинными волосами и заостренным носом. Он стоял у стены и что-то говорил, говорил... А сам весь такой сине-серый...
— У меня было нечто похожее! — воскликнул Бэнкрофт. — Только мой кошмар был лиловым. Какие-то гномики бегали по мне и кололи иголками. А потом...
— Да помолчите же вы! — гаркнул на Бэнкрофта Алекс. — А вы, Мэвис, расскажите все с самого начала. Вам приснился сон, да? Как будто в комнате появился Олтон Эсквит — ненатурально синий...
— Да, так оно и было, — кивнула я. — Только я не знала, что это Эсквит.
— Что он говорил? — Трейси навалилась на стол и тяжело задышала.
— Говорил, что я должна помочь ему... Кажется, он собирался кому-то мстить...
— Что еще?
Я видела, что Алекс и Трейси затаили дыхание. Моя попытка улыбнуться ни к чему не привела.
— Кажется, в чем-то оправдывался. Сказал, что все думают, будто это он убил свою несравненную красотку, а на самом деле он обожал ее и сдувал пылинки. И еще сказал, что это не оккультизм, а преступление. Потом были угрозы... Вот, вроде, и все.
— Мэвис, вы ничего не утаиваете? — вкрадчиво спросила Трейси.
— Припоминаю... Эсквит говорил про свой долг — отомстить. И еще он сказал, что Джон Меннинг, хотя и был той ночью в подвале, виновен меньше других.
Рядом со мной раздался глухой стон. Я повернула голову: бледная Селестина сидела, закусив губу. Черт побери, Джон Меннинг — ее отец. Я совершенно забыла про это обстоятельство.
— Прости, Селестина, я не хотела...
— Ты тут, Мэвис, ни при чем. Расскажи, чем все это кончилось.
— Чем-чем... — я пожала плечами. — Эсквит сказал, что лично мне придется искупить грех моего отца. Какая-то абракадабра, бред пьяного осла. Ну а потом... Вдруг все исчезло. Синий туман — и все. Эсквит растаял, как призрак.
— Мэвис должна расплатиться за грехи отца? — медленно произнес Иган. — Действительно бред пьяного осла. Какое отношение имеет отец Мэвис к Олтону Эсквиту?
— Это вы все ослы! — яростно заговорила Селестина. — Призрак приходил не к Мэвис, а ко мне. Он решил, что разговаривает со мной. Мэвис случайно перепутала комнаты и ночевала в моей спальне.
— Ну вот что, если мы не прекратим этот разговор, то скоро все помешаемся, — прервал ее Алекс. — Мэвис приснился кошмар. Больше говорить не о чем. Разве что... Почему призрак упомянул имя Джона Меннинга да еще заявил, что Меннинг виновен, так как находился в подвале?
— Клянусь: я узнаю это, — прошептала Селестина.
Глава 5
«Ну как его не люби-и-ить!»
Берт Бэнкрофт закончил зонг, напевая с листа. Нина зажала уши, потому что Берт страшно фальшивил. За роялем сидел Иган Ганн. Чтобы перебить впечатление от пения своего соавтора, он несколько раз повторил последнюю музыкальную фразу.
— Отвратительно, — заявила Нина. — Не знаю, как я такое буду петь. Между прочим, этим зонгом завершается первый акт.
— Все не так уж плохо, — сказал Уолтер. — Жизнеутверждающая мелодия, ритм, темп...
— Мелодия хорошая, — согласилась Трейси, — только слова пошлые. В каком притоне наш драгоценный Берт слышал нечто подобное?
— Текст можно доработать, — отдуваясь, произнес тучный Алекс. — Главное, понять, что за смысл мы хотим вложить в эту песенку.
Нина сверкнула глазами.
— Не доработать, а переписать! — воскликнула она.
— Иначе мюзикл провалится с треском! — добавила Трейси и многозначительно посмотрела на Бланта.
— Трейси права, — Нина разъярилась не на шутку. — А ты, Алекс, тупоголовый, как...
— Да что вы так набросились! — взмолился Берт Бэнкрофт. — Текст вполне нормальный. Я изложил... хм, в стихотворной форме события первого акта, чтобы зрители еще раз все обдумали, вникли...
— Безмозглый мешок с соломой!
Нина поняла, что переборщила, и сбавила тон.
— Ну, извините, Берт. Песня не должна быть глупой или скучной. И вовсе не обязательно пересказывать все, что происходило в первом акте. Слова могут быть о чем угодно, но пусть у зрителя возникает ассоциация... Вы понимаете, о чем я говорю? Мне нужна легкая, запоминающаяся, яркая песня с простыми, но доходчивыми словами. Ее будут потом напевать в машине, под душем, на прогулке... Это шлягер, хит... Может, вас стукнуть по голове, чтобы дошло?! Черт-те что! Я не обязана объяснять автору прописные истины!
Эта свара мне порядком надоела. Вот уже два часа они ругались, обзывали друг друга по всякому поводу и вообще без поводов. А за окном сияло солнышко и пели птицы. Почему я должна выслушивать так называемые «творческие споры»? И не отправиться ли на природу? «Творцы» настолько заняты собой, что вряд ли заметят мое отсутствие.
Так и получилось.
С каким наслаждением вдохнула я полной грудью свежий воздух! Да здравствуют душистые травы и ласковый ветерок!
Я пересекла двор и остановилась у небольшого озерца. Очень хотелось искупаться, но берега были топкими, заросшими травой, а воду покрывала ряска, так что я решила не рисковать.
Я стояла и смотрела на озеро, как вдруг за моей спиной раздалось:
— Остатки былой роскоши... Все заканчивается одинаково: гниение и распад...
Обернувшись, я увидела маленькую старушку, похожую на сушеное яблоко.
— Да, плесень и гниль — это ужасно, — сказала я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
Понять, сколько моей собеседнице лет, было невозможно. Седые прилизанные волосы обтягивали ее череп, кожа на шее была ужасающе морщинистой, дряблой, на лбу и щеках виднелись пигментные пятна, но вот глаза... Они поражали своей голубизной и яркостью. Старушка напялила на себя какой-то мешок из синей груботканой материи. Он болтался на ней, как на колу. Обуви я не видела, потому что подол платья доходил до самой травы, но не сомневалась, что на ногах у этой ведьмы какие-нибудь деревянные башмаки или плетеные сандалии.
— Доброе утро, — поприветствовала меня старушка.
Я из вежливости ответила:
— Доброе... Меня зовут Мэвис. Мэвис Зейдлиц.
— А меня зовут Агатой. Все собрались? Сидят в доме?
— О ком вы говорите? — опешила я.
— Я говорю про эту рыжую сучку, ее прихвостня и ненаглядную дочурку.
Сказав это, она сделала вид, что пошутила, обнажив в улыбке ряд неровных потемневших и выщербленных зубов.
— А ты почему здесь? — прищурила она глаз.
Я поведала вредной старушке «легенду», сочиненную Ниной, про то, что моя мать когда-то работала с ней на одних подмостках.
— Ложь, — уверенно заявила эта особа. И снова улыбнулась, показав свои отвратительные зубы.
Я вспомнила, что лучший вид обороны — нападение.
— А вы, Агата, что делаете здесь?
— Старая прислуга, как всегда, у ног хозяина, — ответила старуха.
И внезапно залилась кудахтающим смехом, от которого у меня по спине поползли мурашки.
— Значит, вы работаете у Бланта?
