Елена Колчак - У страха глаза велики
— Ну, Зиночка, я же не хотел ничего плохого. Робкая девочка, в чужой семье…
— Молчал бы уж… — Зинаида Михайловна последний раз бросила мужу взгляд типа «знаем мы вас» и вновь превратилась в радушную хозяйку. — Риточка, вам чаю еще налить? А вы что-то и печенье не попробовали, берите, очень вкусно. — Зинаида Михайловна окинула меня оценивающим взором, — вам, Риточка, наверняка и в голову не приходят все эти глупости? Взяли моду — калории считать! Даже Викуша, и то… — она укоризненно покачала головой. — Оленька тоже все салатиками пробавляется — ну как так можно? Ведь ребенок еще, ей расти нужно, а она, вишь, талию бережет. А уж Кристиночка вовсе как птичка поклевывает.
Да уж, интересно. Страх, видите ли, должен быть. То-то собственный муж ее, как цыпленок ястреба, шугается. Вот интересно: насколько активно Зинаида Михайловна воспитывает сыночка на предмет несоответствия его жен маминым высоким идеалам. Потому как одно дело, если ревность проявляется в нравоучениях, а если нет? Тогда она, простите за банальность, как паровой котел или, хуже того, фурункул: копится, копится, а после как рванет… Вдобавок, оказывается, у Зинаиды Михайловны, кроме понятной материнской ревности, есть еще одна причина не любить Кристину — тоже ревность, но супружеская. А это причина не менее, а может, и более серьезная.
А если еще и опасения за мужнину преданность носят не эфемерный, а вполне обоснованный характер? Если Борис Наумович народную мудрость про седину и ребро уже пытался подтверждать делом? И как на это могла отреагировать Кристина? В самом деле «осадила»? Или нет? И не обиделся ли в итоге сам Борис Наумович? Если судить по вспыхнувшей за чаем перепалке, то, скорее, наоборот, но ведь и движение солнца вокруг Земли очевидней очевидного, а на самом деле…
Господи! Народу в доме — по пальцам перечесть, а побуждения и мотивы напоминают орнамент, изготовленный неумелой вязальщицей. Путаница фантастическая. Кстати или некстати вспомнился анекдот времен начала перестройки, когда все торговали всем подряд — и преимущественно по телефону. «Вагон кофе возьмешь? — Конечно! — А вагон патефонных иголок? — Ну… ладно, возьму. — О кей, забирай, у меня на товарной станции два вагона этой смеси стоят». А мне теперь, значит, как Золушке, отделять кофе от патефонных иголок?
11
Мы продолжаем себя в детях
Папа КарлоЗвезды тут потрясающие. Совсем не то, что в многоэтажных районах. Там за отсветами жилья, дорожных фонарей и рекламного сияния — ну и за смогом, конечно, — иной раз и луна еле-еле видна, не то что звезды. Так, искорки невнятные. А тут — крупные, как орехи, вот-вот посыплются. «Открылась бездна, звезд полна…» Воистину полна. Только глянешь — и зацепляешься за это мерцание, как за шестеренки этого, как его, общемирового механизма, и тащат они тебя все дальше, дальше, а ты и не сопротивляешься. Уплываешь, уплываешь, уплываешь…
Как же — уплывешь тут! Только начнешь сливаться с мировой гармонией — тебя тут же выдергивают оттуда. Прямо за шиворот, изверги! А если совсем точно — за уши. Не успела я толком погрузиться в созерцание вечерних красот, как с лестницы послышался крик. Не такой, каким доносят до сознания общественности информацию о пожаре, но тоже вполне… проникновенный. Раз уж я услышала его через закрытую дверь. Деликатно выражаясь, такой тип разговора называют беседой на повышенных тонах.
Голос принадлежал Герману и был, хотя и громкий, но такой усталый, что мне сразу захотелось его — Германа, а не голос — пожалеть.
— Папа, я тебя умоляю, подумай еще! Ты же взрослый человек!
Следом раздался стук двери. Однако же. Германа, видать, рассердили не на шутку. Двери-то здесь не на широкую российскую душу рассчитаны, мягонькие они и нежные. Беззвучные. Чтобы такими хлопнуть, надо оч-чень хорошо постараться. Через минуту раздался стук теперь уже в мою дверь. На пороге появился Герман. Прошел через комнату, плюхнулся в кресло и уставился на меня.
— Что стряслось? — поинтересовалась я.
— А-а… — он махнул рукой. — Мелкая домашняя война. Отец в больницу ложиться не желает.
— Батюшки! А что с ним?
— Да непонятно. Возраст, наверное. Вроде бы ничего явного, просто… ну, то, что называется «неважно себя чувствует». У ядерщиков что-то в этом роде бывает, но он никогда ни с чем таким не работал, ни в каких Красноярсках-16 не жил, в Белоруссии и на Украине, где чернобыльское облако проходило, тоже не был. Может, просто микроэлементов каких-то не хватает, может, возраст себя оказывает. Не знаю, я не медик. Лег бы на обследование, там посмотрели бы, что к чему, витаминчиков покололи. Я ему в лучшей клинике место устроил, а он фокусы показывает. Не надо мне никаких больниц, само утрясется.
— И что ты с ним делать будешь?
— А ничего, надоело, я на маму это оставил, она за два дня его обработает. Нельзя же так на себя плевать.
— Нельзя, — согласилась я.
— Как у тебя первые впечатления? — Герман круто сменил тему.
Наверное, подчиненные перед ним по струночке ходят, два раза повторять не приходится.
— Сильнее всех, на первый взгляд, ее не любит Вика. Но может, не сильнее, а просто откровеннее.
— Вика просто ревнует, — отмахнулся Герман. — Она и к Ольге ревнует. С Мариной отношения наладились только в последний год, когда она уже всерьез на ту сторону намылилась. Вика про это, правда, не знала, но, наверное, почувствовала. Да и вообще, ревность ревностью, но чтобы Вика… Она человек выдержанный. Даже с Тимуром не ссорится.
— Ну знаешь! По-моему, с Тимуром поссориться — это сильно постараться надо. Другой такой флегмы свет не видывал.
Герман усмехнулся.
— Ты его просто мало знаешь. Видела бы ты, что творилось, когда он за Викой ухаживал. Во все стороны пыль летела.
— Он машину водит?
— Водит, конечно.
— А своей нет?
Герман рассмеялся, но несколько натужно.
— Это все оттуда же. Гордый очень. На жестянке какой-нибудь ездить — тем более Вику обожаемую возить — не желает, а что-то достойное пока позволить себе не может. Я хотел им подарить, так он меня чуть не убил, как будто я ему не подарок, а гадость страшную хочу сделать.
— Ему? — удивилась я. Логичнее было бы, если бы подарок — тем более такой солидный — был адресован от брата сестре.
— Если бы Вике, тогда бы точно убил. Я, видишь ли, имел право о ней заботиться до свадьбы. А теперь она его жена, прочее соответственно.
— Но живут-то они здесь? — я решительно ничего не могла понять.
— Живут, потому что Вика это условие еще до свадьбы поставила. Или здесь, или до свидания. Пришлось Тимурчику смириться.
Похоже, Германа тимуровские попытки сохранить хотя бы видимость самостоятельности ничуть не задевали, скорее веселили.
— Значит, гордый? — уточнила я. — А как же его гордость позволяет пользоваться услугами Стаса, зарплату-то ему ты платишь?
— О! — Герман поднял указательный палец. — Это — история, причем гениальная по своей глупости. Гордость, естественно, не позволяет, абсолютно справедливо. Но когда я заметил, что Вика ждет ребенка… Короче, я был неумолим: это моя единственная сестра, и я не желаю рисковать здоровьем будущей матери. Вообще-то для меня это был повод, Вика — девочка очень осторожная и внимательная, обеспечивать ее безопасность таким образом не было никакой необходимости. Но мне показалось, что она под руководством любимого мужа потихоньку задыхаться начинает. В общем, нашла коса на камень.
— И как ты его убедил?
— А я его не убедил. Он теперь выплачивает треть зарплаты Стаса. Он настаивал на половине, но я ему с цифрами доказал, что его доля должна составлять треть. На том и помирились. — Герман задумался. — Может, это он Кристину изводит? Просто чтобы Вике приятное сделать. С него станется.
— Он что, дурак?
Герман пожал плечами.
— Он Вику очень любит. Когда она сказала, что ей не нравятся брюнеты — он на следующее утро явился… ну, как фотонегатив: сам смуглый, волосы и даже брови белые — можешь себе это представить? Вика хохотала полчаса, потом велела немедленно ликвидировать это безобразие и первый раз согласилась отправиться с ним… я сегодня уж и не помню — куда. Своего ближайшего помощника уволил, потому что Вике тот не понравился. В качестве свадебного подарка.
— Тимур? — я задумалась. По неясной причине я до сих пор ни на минуту не принимала мужа Вики всерьез. Или хотя бы как самостоятельную личность. Муж Вики — и все тут. Но если он мог уволить толкового работника только ради того, чтобы порадовать ненаглядную… Хотя еще неизвестно, насколько этот работник был толковый. — Вика Кристину не любит, мама твоя. Но и Вику, и Зинаиду Михайловну не устроит вообще ни одна кандидатура рядом с тобой.
Герман кивнул.
