Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Мы вышли на перрон, вдохнули сырой питерский воздух, один лишь доцент Волобуев задержался в тамбуре, и я услышал обрывки его разговора с Севой.
— А странички-то мои где?! — кричал Волобуев. — Странички из органайзера! Украли рукопись — так верните!
— Нету их у меня, — басил Сева.
— Штаны вернули, очки вернули! Рукопись теперь верните!
— Не могу вернуть, простите.
— Как это?! — ахнул Волобуев. — Передали по инстанции?
— Так не довез я странички до станции, туалетная бумага у нас в вагоне кончилась.
— Что?! — и судорога исказила черты Волобуева. — Вы подтерлись планом преобразования России?!
Ничего не ответил проводник поезда «Москва— Петербург». Стоял Сева смущенный, глядел в сторону.
— Подтерлись… Вы хоть заглянули в странички? Вы хоть помните, про что там было написано? — Ну, посмотрел… Невнимательно, конечно… Сами понимаете, вагон качает, сидишь на корточках…
— Эх! — за голову схватился доцент. — Люди российские! Вы хоть скажите — там про земства было?
— Вроде было, — почесал затылок Сева, — а может, не было… Нет, не заметил… Занят был.
Русский траппер
Мы приехали на место происшествия — Гена Чухонцев, следователь, и я, репортер. Тряслись два часа по колдобинам, но все же дорулили до тихой заводи — река Клязьма делает здесь волшебный изгиб, образуя укромнейшую заводь, скрытую от глаз. Да и откуда взяться глазам — никаких соглядатаев тут быть не может. Так, пара деревень окрест, да уж практически вымерли те деревни, кто там остался? Безумные бабки да спившиеся подростки, и те наперечет. Кривые домишки, гнилые бревнышки, сорняки в огороде; тоска, обыкновенная русская тоска. И сетовать не приходится, что доживают эти деревеньки свой век, — всему приходит конец. Скоро снесут на погост бабок, сопьются мужики, заколотят их в гроб, зарастут лопухами хибары — и все, поминай как звали русскую деревню.
Вот с другой стороны реки, там да, угодья лучших людей страны, такие стоят замки, что раз увидишь архитектуру — уже не забудешь, сниться станут те сооружения. Там у них заборы по четыре метра высотой, корабельные сосны по сорок метров, хоромы в шесть этажей. Но на этих угодьях и вовсе некого найти, чтобы смотрел на реку, — некому здесь любоваться водными просторами, хозяева появляются редко. Живут они большую часть года в Монако или на Багамах, а сюда, на Клязьму, наведываются не часто — а может, и вовсе никогда. Ну что здесь, в сущности, делать? Комаров кормить? Водку пить под соснами? Конечно, к месту работы — то бишь к Кремлю — поближе. Но ведь иной раз и задумаешься: а надо ли быть так близко к месту работы? Может, подальше — оно и надежнее, для здоровья полезнее? Вот и стоят по одну сторону реки пустые замки, а по другую — заброшенные деревни. С какой стороны ни взгляни — заповедные места.
Доехали мы, вышли из машины, осмотрелись.
Яхта уже стояла пришвартованная к берегу, пассажиры давали показания, опера записывали сбивчивые рассказы в блокноты — а редкие пейзане дивились на столичных фраеров: одеты с причудами, говорят с вывертом, все у московских не по-людски. Жители прибрежных деревень спускались по косогору к яхте, прислушивались к разговорам. Какие у них здесь развлечения? Они такого события, может, сто лет не видали, а может, и все двести. Дивились пьяненькие мужички на столичных свидетелей. А свидетели не старались говорить тихо.
— Не могу молчать! — кричала правозащитница Альбина Кац, я узнал ее голос еще за километр. Характерный такой голосок.
Гена тоже узнал голос, втянул голову в плечи, это у него такой привычный жест — когда Гена понимает, что ему надают по шапке на работе за халатность, нераскрытое дело, шум в прессе, он всегда втягивает голову в плечи, старается спрятаться.
— Поднимемся на борт? — предложил Гена без особого энтузиазма, и мы поднялись по сходням на палубу.
— Ну и где тут?..
Местный следачок, усталый и напуганный, с уважением посмотрел на прыщавого Чухонцева: вот приехал столичный кадр, сейчас все раскроет. Знал бы он, как Гена боится любого дела.
— Слава богу, вы приехали. Не знаю, как и подступиться.
Нас проводили к телу.
— Это по твоей части, — сказал мне Гена, — не иначе как месть журналисту. Политическое убийство, чувствую, пахнет политикой. Надо публикации готовить — пусть правительство займется. Как считаешь, президент возьмет дело под свой контроль?
Гена смотрел на меня с надеждой, словно я мог повлиять на президента. Ну что я мог ответить? Что это не избавит его от хлопот? Что в тот момент, когда президент возьмет дело под свой контроль, всем тем, кто успел с ним поработать в следствии, достанется на орехи? Ничего я ему не сказал: он и так все знал.
Гена затравленно озирался, а местный опер следил за его взглядом, думал, цепкий глаз Чухонцева выхватывает подробности и детали.
— А вот обратите внимание: бочку мальвазии им на борт погрузили.
— Вижу.
— А вот подмостки, тут эстрада…
— Сам вижу.
— Праздник был, понимаете?
— Сам знаю.
На борту яхты «Фортуна-2» (где первая «Фортуна», никто не знал — видимо, потонула) воротилы издательского бизнеса отмечали презентацию нового журнала «Русский траппер». Почему вдруг — траппер? Зачем в России траппер? Этого никто не спросил — видимо, предполагалось, что отечественный траппер (то есть первопроходец, охотник, следопыт) — это тот, кто осваивает новые территории бизнеса, прокладывает дорогу по целине прогресса. Русский траппер — как написано было в анонсе журнала — это тот, кто ставит капканы на российскую косность и казнокрадство, местничество и взяточничество. Русский траппер — это флагман национального возрождения. Сам президент дал интервью в первый номер, поддержал идею трапперства. Дескать, расставим капканы на финансовый кризис! Словом, ударное издание.
Не то чтобы у нас в отечестве была нехватка журналов, но время от времени создавали новый — еще свежее и острее, чем прочие. Так вот, «Русский траппер» обещал стать самым шикарным изданием новой России. Предполагалось, что помимо обзора мод, ресторанных новинок и охотничьих рассказов, журнал будет давать политические статьи, бескомпромиссные и отважные. Новоиспеченный главный редактор, небезызвестный в журналистских кругах Роберт Хабибуллин, грозился, что не пройдет и полугода, как он расскажет всю правду и расставит все точки над «i». И, пожалуй, расставил бы — вот погулял бы на презентации, а наутро и расставил — только незадача вышла: застрелили Хабибуллина.
Прямо в лоб, промеж бровей влепили пулю надежде русской журналистики — и пышное тело Хабибуллина лежало теперь на палубных досках под палящим солнцем. Лето выдалось жарким, река прохлады не давала, на небе ни облачка. Мирный, спокойный день на реке. И вот на тебе! Застрелен журналист, обезглавлено издание, осиротел «Русский траппер»! Некому теперь ставить капканы на тоталитаризм и варварство.
Я склонился над телом, осмотрел аккуратную дырку во лбу Хабибуллина. Крови почти не было, круглое черное отверстие и все. Как же это просто, господа! Бац — и нет главного журналиста столицы. Работал профессионал, это понятно. Не из дедовского обреза стреляли, использовали шикарную снайперскую винтовку — и выстрел получился отменный. Признаюсь, я восхитился работой. Стыдно сказать, но я оценил качество выстрела — видимо, выписали знатного киллера, свое дело он, несомненно, знал. Прямохонько в лоб попал злодей, а лоб у Роберта Магомедовеча Хабибуллина не особенно высокий — так, сантиметра два с половиной. Однако снайпер не промазал: хоть стрелял в самую гущу гостей, но пуля нашла свою жертву безошибочно.
Мы — так уж это принято — восстановили события. Отчалили они, стало быть, в двенадцать ноль-ноль по московскому времени, а к четырем часам добрались уже до этого злосчастного места. Яхта двигалась небыстро — но все же и не стояла, плыла себе вдоль живописных берегов. Хабибуллин находился в самом центре палубы, держал в одной руке куриную ножку, в другой — бутылку шампанского и наливал шампанское в бокал правозащитницы Альбины Кац. Слева от него стоял торговец пушным товаром Сундуков, справа — депутат горсовета Кошелев, сзади — лидер демократической партии Сливкин, а журналист Берштейн как раз подошел к герою дня с корзиной подарков от сотрудников. Не успел Берштейн произнести заготовленный спич — сотрудники «Траппера» написали по случаю стихотворное приветствие, — как Хабибуллин грянул навзничь на палубу. Не ахнул, не крикнул, не крякнул — просто обвалился главред, как срубленное дерево, и бутылку уронил. Сначала решили — солнечный удар, перегрелся Хабибуллин. Потом подумали: давление шалит у главреда, работает Роберт Магомедович слишком много. Не щадит себя, все о Родине думает — и вот результат: гипертония. Некоторые, впрочем, намекали, мол, негоже с утра пораньше водку с шампанским мешать.
