Дарья Донцова - Букет прекрасных дам
— Боже, Вава, тебе следовало родиться немцем.
Может, оно и так, только, соблюдая законы и правила, легче жить. Хотя в наши дни фраза «жить по правилам» звучит слегка двусмысленно.
За всю свою жизнь я видел трупы всего несколько раз. И это были люди, отошедшие в мир иной в результате старости или долгой болезни. Тела их, уложенные в гробы и заваленные цветами, походили скорее на восковые куклы. Зрелище было, безусловно, неприятным, но не страшным. Сегодня же увиденное поразило меня даже сильней, чем наезд на Риту. Только вчера я говорил с девчонкой, и вот она уже превратилась в нечто без разума и души. Стараясь не потерять остатки самообладания, я сел на унитаз и увидел на старой, ободранной стиральной машине почти пустую бутылку мартини. Все стало ясно.
Желая избавиться от изматывающего похмелья, Настасья решила выпить. Девчонка медленно, но верно превращалась в алкоголичку. Синдром опохмелки — четкий показатель этого процесса. Залезла в ванну и принялась глотать мартини. Вермут вообще коварная вещь. При всей своей сладости он способен здорово ударить по мозгам.
Перед глазами мигом возникла картина. Крохотный санузел, наполненный паром, и Настя, глотающая из горлышка «лекарство». Скорей всего, она потеряла сознание и утонула. Но что делать мне? Обычно в таких случаях нужно вызывать милицию, но сначала посоветуюсь с Норой.
— Слушаю, — рявкнула хозяйка, — говорите.
— Тут некоторые сложности, — сообщил я.
— Короче, — буркнула Нора.
— Приехал к Насте, если помните, ситуация сложилась так, что пришлось посетить ее еще раз…
— Быстрее, — недовольно поторопила Элеонора.
— Но на звонок никто не открывал…
— Изложи суть дела, — прервала меня хозяйка, — не рассусоливай!
— Хорошо, что сделать с трупом?
Надо отдать должное Норе, десять дам из десяти, услышав подобное заявление, мигом бы завизжали и стали задавать дурацкие вопросы, но моя хозяйка спокойно поинтересовалась:
— Кому принадлежит тело?
— Насте.
— Надеюсь, ты звонишь с мобильного?
— Да.
— Молодец, теперь возьми салфетку, вообще любую тряпку и вытри все предметы, к которым прикасался: дверные ручки, выключатели. Понял?
— Да.
— Потом уходи. Тряпку не бросай в квартире, возьми с собой. Ты там курил?
— Вчера да.
— Забери окурки. Высыпь в мешочек, затем прикрой дверь. Мешок выброси где-нибудь в мусорный бачок, но не делай этого во дворе у Насти, и быстро езжай домой.
— Но следует сообщить в милицию! Нельзя же оставить тело просто разлагаться в ванне.
— Хорошо, — каменным голосом заявила Элеонора, — отъезжай от места происшествия, найди телефонную будку и, не называясь, скажи все, что надо. Но не делай этого около нашего дома.
Следующие полчаса я, ощущая себя настоящим преступником, тщательно заметал следы. И если с уничтожением отпечатков пальцев справился легко, то с окурками все оказалось не так просто. В комнате было полно блюдечек и консервных баночек, забитых чинариками. Я, естественно, не помнил, куда запихивал остатки «Мальборо».
Не желая сортировать бычки, я просто вытряхнул все пепельницы в найденный полиэтиленовый пакет и унес его в «Жигули». Будку я отыскал в центре, возле магазина канцтоваров «Комус», там же швырнул в урну кулек с окурками и набрал 02.
— Семнадцатая, милиция, слушает.
— Здравствуйте, — сказал я, — запишите адрес.
— Зачем? — строго поинтересовалась диспетчер.
— Там находится в ванне труп девушки, Анастасии Королевой. Несчастная утонула.
— Слушаю.
Я сообщил необходимые координаты.
— Кто говорит? — донеслось из трубки.
— Благонадежный гражданин.
— Кто? — повысила тон женщина. — Имя, фамилия, адрес проживания.
Я молча отсоединился и пошел в машину.
Вся эта история начинала мне нравиться все меньше и меньше. До сих пор я еще никогда не утаивал от милиции какие-либо сведения о себе.
Выслушав мой отчет, Нора забрала диктофон и сказала:
— Прекрасно, иди обедать. Завтра продолжишь.
Решив расставить точки над «i», я попробовал посопротивляться:
— Нора, мне совершенно не по душе то, чем я занимаюсь, не говоря уже о том, что выступать в роли анонима совершенно противоречит всем моим моральным принципам.
— Иногда, — спокойно заявила хозяйка, — приходится поступаться принципами.
— Но до сих пор у меня не было нужды делать это!
— Все когда-нибудь происходит в первый раз.
— Мне это не нравится…
— Вава, — прищурилась Элеонора, — если хочешь уволиться, милости прошу. Конечно, я к тебе привыкла, и ты меня устраиваешь, но незаменимым специалистом ты не являешься, а когда услышат про зарплату, смею тебя уверить, очередь из претендентов выстроится до Кольцевой дороги.
Я молчал.
— И потом, — улыбнулась хозяйка, — прикинь, что с тобой сделает Николетта, когда сообразит, что из-за того, что сынок потерял место, она больше не сможет устраивать файф-о-клоки и журфиксы. Ей-богу, как представлю ее гнев, делается тебя жаль. Поэтому от души советую: иди спокойно поешь, отдохни, почитай про хоббитов, а завтра с новыми силами за работу. Ступай, дружочек, не зли меня.
Я молча вышел в коридор. Вот змея, нашла самое уязвимое место и ужалила именно в него. Николетта — это моя матушка. Не успели мои мысли потечь в совершенно ином направлении, как зазвонил телефон. Я похлопал себя по карманам, выудил крохотный пищащий аппаратик, откинул крышечку.
— Слушаю вас.
— Вава, — раздался высокий, пронзительный голос, — голубчик, где ты?
Я невольно вздрогнул. Стоит нечистого помянуть, как он тут как тут. На том конце провода злилась Николетта. Вообще-то моя маменька носит имя Вероника, но оно ей показалось слишком простым, поэтому на всех афишах фигурировала Николетта Адилье. Фамилию Подушкина матушка категорически носить не хотела, собственная, Адилье, казалась ей более подходящей.
Хотя, если вдуматься, то поступила она очень глупо. Ее дальним предком был солдат наполеоновской гвардии, замерзавший в 1812 году на Смоленской дороге. Войска Кутузова гнали захватчиков назад, в Европу, стоял жуткий мороз, и хилые европейцы, одетые в тоненькие сюртучки и обутые в сапоги, полками гибли от холода, наши же войска, имевшие на ногах валенки, а на плечах, скорей всего, тулупы, двадцатиградусный мороз воспринимали легко.
Может быть, и погиб бы несчастный Пьер, но в деревеньке с веселым названием Большая Грязь нашлась добрая баба Марфа, пожалевшая чернявого парня с горбатым носом. Так на Руси появилась семья Гадилье, потом первая буква потерялась, и осталось Адилье. Следовательно, маменька моя из крестьян, и ее брак с представителем славного древнего рода дворян Подушкиных следует считать жутким мезальянсом.
Но все знакомые считали маменьку тонкой натурой, человеком сильных эмоций, что, в общем-то, верно. Почти все актрисы — истероиды. Только, пожалуйста, не надо считать, будто я оскорбляю племя лицедеев и называю представителей прекрасного пола истеричками.
Истероид — это тип характера, бывают холерики, сангвиники, эпилептоиды (не путать с эпилектиками) и истероиды, которые вовсе не истерики, хотя определенную склонность к бурному проявлению чувств имеют. Николетта обожает быть в центре внимания. Ее карьера в театре сложилась в общем неплохо. В ряд звезд матушка не выбилась, но в шеренге тех, кто исполнял роли второго плана, занимала достойное место. Впрочем, пару раз ей достались главные роли и благожелательные рецензии.
В детстве я ее боялся. Вернее, совершенно не понимал, как следует себя вести с ней. Вот Николетта веселая как птичка возится в спальне.
— Вава, любимый, — душит она меня в объятиях, — ах, ты мой дорогой мальчик, котик сладенький, ну давай, мусечка, тебя поцелую.
Облизанный и заласканный, я уходил в свою комнату и мирно начинал играть в солдатиков. Вдруг дверь в детскую с треском распахивалась и влетала мать.
— Негодный мальчишка, — вопила она, — ты меня в могилу загонишь! Почему уроки не делаешь, марш к столу!
Бесполезно было ей объяснять, что все домашние задания давным-давно выполнены. Оловянные солдатики швырялись на пол, в руки мне совали толстенную книгу, и маменька, завершившая процесс воспитания, удалялась с гордо поднятой головой. Я начинал читать подсунутый текст и даже увлекался, но примерно через полчаса Николетта заглядывала в комнату и сюсюкала:
— Вава, хочешь мороженое, эскимо? Да брось дурацкие учебники, поиграй лучше, все равно всех знаний не получишь.
И так по пятнадцать раз на дню. Она могла надавать ни за что пощечин, потом кинуться со слезами меня обнимать, купить новый футбольный мяч и тут же вышвырнуть его в окно, а потом опять нестись в магазин за другим мячиком. Контрастный душ, а не женщина! С младых ногтей я усвоил простую истину: маменьку следует слушаться, даже если она говорит откровенные глупости. Потом, повзрослев и став умней, я больше с ней не спорил. Зачем? Самый сильный инстинкт у человека — это самосохранение, а Николетта была способна превратить в ад жизнь того, кто смел высказывать свое собственное мнение. Какие скандалы она закатывала! Какие истерики! Вытерпеть подобное поведение мог только такой святой человек, как мой отец. Впрочем, у него была своя метода борьбы с вздорной женщиной. Стоило маменьке пойти в разнос и начать крушить посуду, как папенька мигом одевался и, провожаемый яростным воплем: «Можешь сюда больше не возвращаться», — исчезал из дома.
