Брат мой Каин - Перри Энн

В нескольких ярдах от них стояли лорд и леди Рэйвенсбрук. Энид, чье лицо казалось пепельно-бледным, тем не менее старалась не показывать вида, что плохо себя чувствует. Муж поддерживал ее под руку. Эстер нигде видно не было – она, должно быть, куда-то отошла; наверное, отправилась передать кучеру, чтобы тот подавал экипаж.

Майло без колебаний прервал беседу защитника с обвинителем.

– Гуд! Мне необходимо поговорить с вами, – подозвал он к себе Эбенезера.

Обернувшись, тот увидел Энид, и его учтивое лицо сразу сделалось удивленным и озабоченным. Адвокат, очевидно, не встречался с ней раньше, однако догадался, кем она являлась.

– Леди, вам, судя по всему, еще весьма далеко до выздоровления. Пожалуйста, позвольте мне подыскать для вас более подходящее место для ожидания, – предложил защитник.

С досадой осознав собственную оплошность, Рэйвенсбрук торопливо представил их с женой друг другу. Гуд поклонился, продолжая пристально вглядываться в лицо Энид. При подобных обстоятельствах такое проявление внимания являлось своеобразным комплиментом, и это заставило ее невольно улыбнуться.

– Благодарю вас, мистер Гуд. Мне, наверное, следует подождать в моем экипаже, – сказала дама. – Мисс Лэттерли должна вот-вот подойти, а пока ее нет, со мной вряд ли что-нибудь случится. Это очень любезно с вашей стороны, что вы позаботились обо мне.

– Ни в коем случае, – ответил Эбенезер. – Мы не позволим вам здесь стоять даже до тех пор, пока подъедет ваш экипаж. Я сейчас принесу стул. – С этими словами он, не обращая внимания на Рэйвенсбрука и Рэтбоуна, отошел на десяток ярдов в сторону и вернулся с большим деревянным стулом. Потом, поставив его возле стены, он, наклонившись, помог Энид сесть.

Когда Гуд снова выпрямился, Майло опять обернулся к нему, упорно не замечая Оливера, хотя прекрасно знал, кем тот является.

– Есть хоть какая-то надежда? – резко спросил он адвоката. Лицо его до сих пор оставалось напряженным, а черты его исказились от недавнего потрясения.

Обвинитель, соблюдая приличия, отступил на шаг, однако не настолько далеко, чтобы не слышать их разговора.

– Надежда докопаться до истины? – Брови Эбенезера слегка приподнялись. – Сомневаюсь, милорд. Доказать ее наверняка не удастся. Я не побоюсь заявить, что случившееся с Энгусом навсегда останется лишь пищей для предположений. Если же вас интересует решение присяжных, то я в настоящий момент считаю, что они вполне могут вынести обвинительный вердикт. Пойдет ли в нем речь об умышленном убийстве или об убийстве без отягчающих обстоятельств, этого я не отважусь сказать. – Гуд тяжело вздохнул. – Сначала нам потребуется выслушать показания Кейлеба. Они могут отличаться от того, что он говорил прежде. Услышав выступления свидетелей, он, возможно, пожелает сообщить какие-либо новые подробности о встрече с братом.

– Вы собираетесь его допросить? – Рэйвенсбрук напрягся всем телом, а кожа его сделалась бледной, словно бумага. – Вы не боитесь, что он сам выдаст себя с головой, если только этого уже не случилось? Я прошу вас, не делайте этого ради сострадания к нему! Если вы оставите все как есть, рассказав от его имени о ссоре с Энгусом, которая впоследствии перешла в жестокую схватку, то присяжные признают его виновным в непредумышленном убийстве или даже ограничатся только признанием смерти потерпевшего. – В его темных глазах появился заметный проблеск надежды. – Разве это не в лучших интересах вашего подзащитного? Ведь он явно лишился рассудка. Возможно, единственным подходящим для него местом теперь остается лишь Бедлам.

Гуд некоторое время обдумывал слова лорда.

– Возможно, – согласился он наконец, нахмурив брови и заговорив тихим голосом. – Но присяжные не слишком к нему расположены. Причиной этого стало его поведение. К тому же в такое место, как Бедлам, я бы не отправил даже собаку. Я считаю, что ему необходимо предоставить возможность дать показания самому. В этом случае можно с гораздо большей уверенностью ожидать, что присяжные им поверят.

– Рэтбоун уничтожит его! – упрекнул защитника Рэйвенсбрук с неожиданной для него горячностью. – Если на него надавить, он опять потеряет над собою контроль, к тому же он напуган. Тогда он может сказать что угодно, просто ради того, чтобы потрясти публику.

– Я приму решение после того, как переговорю с ним, – пообещал Гуд. – Хотя я склонен с вами согласиться.

– Слава богу!

– И, конечно, окончательный выбор остается за ним, – добавил Эбенезер. – Речь идет о его жизни, и если он пожелает выступить, ему нельзя будет отказать.

– Неужели вы, его адвокат, не можете защитить его от самого себя? – спросил Рэйвенсбрук.

– Я могу проконсультировать его, не больше того. Я не вправе лишать его возможности выступить в собственное оправдание.

– Я понимаю. – Майло бросил взгляд на Оливера, стоявшего к нему в профиль. – В таком случае у него, по-моему, остается очень мало шансов. Поскольку у него нет других родственников, кроме меня, и если его осудят, мне уже не позволят его увидеть, я желаю с ним встретиться. Наедине. Сейчас он, по крайней мере, еще не считается ни в чем виновным.

– Конечно, – поспешно согласился Гуд. – Вы хотите, чтобы я вам помог?

– Если потребуется, я обращусь к вам за помощью, – ответил лорд. – Благодарю вас за любезность.

Он снова посмотрел на Рэтбоуна, а потом – на сидящую на стуле Энид. Она ответила ему долгим, исполненным удивленного любопытства и мольбы взглядом, словно ее мучил какой-то невыразимый вопрос. Если Рэйвенсбрук и понял, что имела в виду жена, это никак не отразилось на его лице или поведении. Он воздержался от каких-либо дальнейших объяснений.

– Подожди меня в карете, – бросил он ей. – Там тебе будет удобнее. Мисс Лэттерли должна вот-вот подойти.

Затем, не сказав больше ни слова, Майло удалился, быстро зашагав в сторону лестницы, ведущей к находившимся на нижнем этаже камерам.

Спустя двадцать минут, когда Оливер вышел из здания и, стоя на ступеньках лестницы, разговаривал с только что подъехавшим Монком, из подъезда стремительно выбежал Эбенезер Гуд с растрепанными волосами и посеревшим лицом. Торопливо спускаясь по лестнице, он налетел на проходившего мимо секретаря, едва не сбив его с ног.

– В чем дело? – спросил его Рэтбоун, охваченный внезапным страхом. – Что случилось, коллега? На вас лица нет!

Ухватив обвинителя за руку, Гуд заставил его обернуться к нему лицом.

– Он мертв! – крикнул он. – Все кончено. Он умер!

– Кто умер? – спросил Уильям. – О чем вы говорите?

– Кейлеб. – Голос Эбенезера звучал хрипло. – Кейлеб мертв.

– Не может быть! – воскликнул Оливер, понимая, что сейчас выглядит глупо. Ему не хотелось признать то, что случилось, потому что это казалось слишком страшным, и он не желал верить собственным ушам.

– Как? – спросил Монк, перебив Рэтбоуна. – Что произошло? Он покончил с собой? – Сыщик злобно выругался, потрясая крепко сжатым кулаком. – Неужели здесь такие законченные идиоты? Хотя я не понимаю, какое мне до этого дело?! Этот бедняга правильно сделал – так лучше, чем дожидаться, пока его вздернут в законном порядке. Мне надо только радоваться. – Эти слова он произнес, плотно сжав зубы, низким, слегка гортанным голосом. – С какой стати я должен горевать?

Оливер, до сих пор смотревший на Уильяма, теперь перевел взгляд в сторону Гуда. Его душу тоже разрывали схожие противоречивые чувства. Ему следовало благодарить судьбу. Кейлеб, по сути дела, сознался в совершенном им преступлении. Значит, Рэтбоун выиграл дело. На память ему пришли слова герцога Веллингтона, заявившего, что вкус победы ненамного лучше горечи поражения. Впрочем, вкуса победы он сейчас не ощущал.

– Это не самоубийство, – проговорил защитник с дрожью в голосе. – Рэйвенсбрука пропустили к нему, как он просил. Кейлеб, видимо, переживал из-за того, что его собираются признать виновным. Он заявил, что хочет написать заявление. Возможно, он решил сознаться или о чем-то сообщить, кто знает? Рэйвенсбрук вышел, чтобы принести перо и бумагу. Перо, вероятно, оказалось тупым. Рэйвенсбрук достал карманный нож, чтобы заточить его…