Майкл Иннес - Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник)
Часть третья
Разгадка
И примечай, как на приманку лжи
Ты рыбку истины поймаешь. Так
Мы, люди с толком и умом, умеем
Обходами за скрытым переулком,
Проселками пройти в село.
1
Эплби снова стоял на задней сцене. Он знал, что здесь таится ключ к разгадке тайны. Как только он уходил с этого места, он всегда ощущал опасность заблудиться в лабиринте незначительных и второстепенных деталей. Здесь в четвертой сцене третьего акта любительской постановки «Гамлета» погиб лорд Олдирн. Это являлось единственным фактом, все остальное представляло собой предположения и догадки. И этот факт обладал чрезвычайной притягательностью. Начать хотя бы с того, что он представлял собой аномалию – такую же аномалию, как почти любое преступное деяние на памяти Эплби. А место преступления и жертва – Скамнум и лорд-канцлер Англии – придавали ему оттенок, несвойственный полицейским сводкам, и создавали вокруг него ореол значительности, дававший пищу воображению.
Но в первую очередь внимание привлекала «техника исполнения». Что можно заключить из необычного способа совершения преступления? Необычное место действия, драматический момент – являлись ли они, так сказать, некими структурными элементами убийства Олдирна или же просто декорацией? Готт говорил об ощущении того, что за трагедией скрывается некто одержимый страстью к театральности, настолько поглощенный стремлением к созданию броских эффектов, что оно преобладало над любыми рациональными мотивами убийства. Разумеется, трудно отрицать, что во всех обстоятельствах, сопутствовавших трагедии, присутствовал некий показной элемент. Угрожающие послания предшествовавших спектаклю дней можно интерпретировать лишь как прелюдию к мелодраме, пролог к мелодраме, затевавшейся внутри скамнумской постановки «Гамлета». И постановка эта, очевидно, сама по себе была более мелодраматична, нежели современные прочтения «Гамлета» в большинстве своем. Демонстрация насилия… а затем демонстрация насилия во время демонстрации на сцене.
Демонстрация насилия… Глубокой ночью Готт обозначил ее контекст – реплики Марцелла в тот момент, когда стража пыталась остановить призрак отца Гамлета:
Мы оскорбили королевский призрак.
Мы удержать его хотели силой,
А он мечу, как воздух, недоступен,
И наш удар – лишь злое оскорбленье.
С Шекспиром трудно спорить, вдруг подумал Эплби, и на мгновение припомнил когда-то виденную им потрясающую вступительную сцену, в которой исполненный скепсиса молодой Горацио сталкивается с жутким привидением, разгуливающим ночью по стенам Эльсинора:
Ну что, Горацио? Ты дрожишь и побледнел.
Что ж, эта тень не больше, чем фантазия?
Больше, чем фантазия… Вот следующая загвоздка. Скрывалось ли за способом, которым был убит Олдирн, нечто большее, нежели стремление к театральности? Произошло ли убийство именно так, как по какой-то причине должно было произойти? Согласно всем вероятным версиям, кроме одной – версии с Коупом «наверху», – преступление сопровождалось чрезвычайным риском. Являлась ли эта рискованность избыточной, принимаемой, можно сказать, ради потехи? Или же, исходя из тщательного расчета, риск принимался как необходимый для достижения некой особой цели? Свидетельством этому стало убийство Боуза. Ведь убийца Боуза с безумной бравадой тащил тело своей жертвы по длинному коридору, зная, что его в любой момент могут обнаружить, с целью напоказ бросить его у порога комнаты Олдирна, где в тот момент находился Эплби. Боуза почти наверняка убили потому, что он знал все или почти все. Это было тщательно рассчитанное убийство. Но к быстрым и решительным действиям добавился штришок сенсационности: тело с большим риском волокли, по-видимому, ради того, чтобы насладиться сиюминутным эффектом. В таком случае мог ли в убийстве Олдирна присутствовать похожий смешанный мотив? Являлось ли само преступное деяние осознанным, направленным на достижение некой практической цели, а риски, сопровождавшие специфическую «манеру исполнения», принимались для создания дополнительного мелодраматического колорита? Или же мелодрама являлась целью сама по себе, являлась ли театральность единственным мотивом? Стало ли преступление результатом некоего жуткого эстетического эксцесса?
Третья и последняя наиболее вероятная мотивация состояла в том, являлось ли убийство Олдирна продуманным от начала до конца? Объяснялись ли все риски холодным расчетом? Эплби считал, что именно эти вопросы составляли существо дела. В таком случае как быть с документом?
Представлялось очень трудным связать рассматриваемые им факты с какими-либо «поползновениями» на бумагу Пайка и Перча. Шпионы, как он согласился с Готтом, не делают свою работу под аккомпанемент посланий с угрозами. Они редко стреляют, они еще реже стреляют в известных политиков. Разумеется, они не стреляют в обстоятельствах, когда их шансы на успешное похищение чрезвычайно невелики. Если даже шпионы вскрыли сейф в комнате Олдирна и, ничего там не обнаружив, решили, что нужную им бумагу он носит с собой – даже тогда, если предположить, что они решатся на крайние меры, они едва ли бы стали стрелять в то время и в том месте, где убили Олдирна. Это означало обречь себя на страшный риск в зале, который могли сразу же изолировать, как банковское хранилище. И не существовало никаких причин предположить, что именно шпионы взломали сейф Олдирна. Как выяснилось, взломанными оказались три сейфа, и, по всей вероятности, это было делом рук Счастливчика Хаттона. И в самом деле – Эплби вновь вернулся к этому – не было никаких причин предположить присутствие шпионов, кроме перехваченного сообщения, о котором доложил Хильферс. За исключением этого, шпионская версия основывалась только на первых подозрениях герцога. Эти подозрения имели под собой почву, но не подтверждались никакими четкими доказательствами, кроме вскрытого сейфа и безрезультатного осмотра тела Олдирна. А когда документ обнаружился, будучи надежно спрятанным, подозрения эти сошли на нет. Готт вновь сделал их состоятельными своей потрясающей гипотезой о фотографической памяти Боуза. Затем герцогиня своим рассказом отвергла подобную возможность: Боуз не был шпионом, такие шпионами не становятся. После этого возникли другие подозрения: подозрения герцога по поводу Джервейса и подозрения Коупа и Меркаловой по поводу Дианы Сэндис. Но если мисс Сэндис – а это казалось почти невозможным – ухитрилась скопировать документ прежде, чем его обнаружил Боуз, ей впоследствии пришлось уничтожить свои заметки, так что ничего страшного не случилось. Кроме того, существовало в высшей степени здравое объяснение ее поведения, которое Эплби, кое-что знавший о рекламщиках, сразу принял как правдивое. Что касается Джервейса и Меркаловой, то их история являлась вполне правдоподобной, хотя и предосудительной с моральной точки зрения. Единственное, что здесь заставляло Эплби призадуматься, – это то, что он туманным полунамеком упомянул об этом в разговоре с Готтом.
Между рассказами Меркаловой и Дианы существовало вызывающее легкое беспокойство совпадение. Обе дамы занимались вполне допустимой, но, тем не менее, предосудительной профессиональной деятельностью. Меркалова тайком фотографировала, а Диана записывала нечто полезное с коммерческой точки зрения, подсказанное ей, очевидно, произошедшим в зале убийством. Совпадение не было пугающим, однако над ним стоило подумать. Если предположить, что Джервейс или Меркалова заметили, как Диана, так сказать, ковала железо на страшном горниле убийства Олдирна, не могло ли это навести их на мысли о своей собственной версии, когда они догадались, что что-то придется говорить? Но это бы в лучшем случае означало, что Джервейс и Меркалова все же остаются под подозрением: в конце концов, документ могли сфотографировать камерой Меркаловой или чьей-то еще. И Эплби показалось, что в то время как один вероятный канал передачи информации продолжал существовать, он должен поддерживать «блокаду» Скамнума, или, по крайней мере, удерживать всех взаперти, пока не получит четкого приказа премьер-министра «снять осаду». И снова не было никаких улик, только подозрения, а его подозрения, что Джервейс Криспин шпион, продолжали оставаться зыбкими. Если временами казалось, что Меркалова разыгрывает роль – а это представлялось ему единственным важным моментом, – то это вполне могло объясняться тем, что она, как и Мелвилл Клэй, была человеком сцены.
Все это отнюдь не исключало присутствия в деле шпионов. Эплби куда меньше, чем Готт, склонялся к тому, чтобы считать донесение Хильферса не заслуживающим доверия. Он верил, что шпионы находились где-то поблизости – ведь один из них отправил чересчур оптимистичное послание. Однако шпионы представляли собой иную версию убийства, так же как третьей версией являлся Счастливчик Хаттон. Эти три версии могли вообще никак не увязываться между собой. Вполне возможно, они существовали без значительных переплетений. И в самом деле, Хаттон представлялся второстепенным персонажем. Он проник в Скамнум, взломал три сейфа, оставил котелок и иначе никак в деле не отметился. Однако шпионы, хотя их присутствие могло в конечном итоге не оказать влияния на ход расследования, усложнили все дело, придав ему весьма необычный поворот.
