Ричард Флэнаган - Узкая дорога на дальний север
Он между тем мчался назад, во все убыстряющийся, бурлящий водоворотами поток людей, событий, мест, назад и кругом, и глубже, глубже, глубже в нарастающую горестную пляшущую бурю забытого и наполовину хранимого в памяти, историй, поэтических строк, лиц, непонятых жестов, растоптанной любви, красной камелии, рыдающего мужчины, церкви, отделанной изнутри деревом, женщин, света, похищенного им с солнца…
Он вспомнил еще одно стихотворение, увидел его во всей полноте, но не хотел ни видеть, ни знать его… Он видел горящие глаза Харона, глядящие прямо в его глаза, но он не хотел видеть Харона… Он ощутил вкус обола, который засовывают ему в рот, он ощущал пустоту, в которой становился…
– И наконец-то понял смысл этого стихотворения.
Его последние слова, по свидетельству санитара-суданца, были:
– Вперед, в наступление, благородный господин. В атаку на ветряную мельницу.
Он почувствовал, как петля капкана захлестнула ему горло, схватил ртом воздух и выпростал ногу из постели (та судорожно подергалась секунду-другую, сотрясая стальную кровать) – и умер.
18
Долгая ночь разрасталась, четвертушка луны продолжала неспешно взбираться по черным ступеням, ночь полнилась множеством стонов и храпов. В офицерскую палатку заявился Бонокс Бейкер с известием, что Смугляк Гардинер утонул. В свете керосиновой лампы Дорриго Эванс записал это в свой дневник как убийство. Слово казалось неподходящим. А какое бы не показалось? В маленьком зеркальце для бритья, что лежало рядом с дневником, он увидел свое пугающее отражение, седые неухоженные волосы, бешеные, горящие огнем глаза и грязную тряпку, повязанную на шее. Он что, паромщиком стал? Доктор перевернул зеркальце, спрятав изображение. Была почти полночь, он понимал, что должен попробовать хоть несколько часов поспать, поднабраться сил и прожить еще один день. Он хотел быть первым на плацу на рассвете, чтобы встретить ту сотню человек, когда они соберутся, и пожелать им всего доброго прежде, чем они уйдут.
Утром с грузовиком прибыл мешок с почтой, первой, которую все они увидели за девять месяцев. Письма выпали случайно, как никогда. Кто-то получил сразу несколько писем, многие – ни одного. Было одно письмо для Дорриго Эванса – от Эллы. Он собирался подождать до этой поры, до конца дня, чтобы, испытывав несказанное удовольствие от чтения письма, уснуть и наполнить им свои сны, но, увидев письмо, которое ему вручили утром перед разводом, ощутил такую тоску по дому, что вскрыл конверт и там же на месте прочел письмо. Поверить в то, что сообщала Элла, он не мог. Оно преследовало его весь день. Перечитывая письмо сейчас, в конце дня, он все еще никак не мог это переварить.
Письмо было полугодовой давности. В нем было несколько страниц. Элла писала, что хотя ни от Дорриго не было весточки, ни о его части ничего не было слышно больше года, она знает, что он жив. Письмо рассказывало, как она живет, о Мельбурне со всеми его мирскими заботами. Всему этому он мог поверить. Но в отличие от других, впитывавших в себя каждое предложение в письмах и открытках из дому, Дорриго Эванс обратил внимание лишь на одну частность. К письму прилагалась газетная вырезка под заголовком: «ТРАГЕДИЯ АДЕЛАИДСКОЙ ГОСТИНИЦЫ». В ней говорилось, что после взрыва газа на кухне дотла сгорела гостиница «Король Корнуолла», при этом погибли четыре человека, в их числе и заслуживший уважение многих общественный деятель м-р Кейт Мэлвани. Трое остальных считаются пропавшими без вести и, как полагают, тоже погибли: два постояльца и миссис Мэлвани, его жена.
Дорриго Эванс перечел газетную вырезку в третий, а потом и в четвертый раз. Снаружи опять пошел дождь. Полковнику стало зябко. Он поплотнее завернулся в армейское одеяло и в свете керосиновой лампы еще раз прочел письмо Эллы.
«Один из папочкиных высокопоставленных друзей по моей просьбе навел справки в ведомстве коронера в Аделаиде, – писала Элла. – Он сказал, что теперь это уже признано официально, но, учитывая трагедию и щадя чувства людей и всякое такое, в печати об этом не сообщали. Пришлось идентифицировать по зубам. Можешь себе представить? Несчастная миссис Кейт Мэлвани теперь среди подтвержденных погибших. Я так сожалею, Дорри. Я же знаю, как нежно ты относился к своим дяде и тете. Трагедии вроде этой дают мне понять, насколько мне везет».
Миссис Кейт Мэлвани?
Какое-то время это имя значило для него не больше, чем само известие.
Миссис Кейт Мэлвани.
Для него она была всегда только Эми. Он и понятия не имел, что это была ложь, Элла солгала ему единственный раз в жизни.
Он погасил керосиновую лампу, сберегая горючее, и зажег огарок свечи. Долго-долго смотрел, как не желает умирать пламя. Дым сошел на нет в крошечных частицах сажи, которые, играя, парили вверх-вниз в пульсирующих ареолах воспаленного пламени свечи. Словно бы сошлись два мира. Этот мир и потаенный, бывший реальным миром пугливых, парящих частиц, крутящихся, мерцающих, случайно сталкивающихся друг с другом, в результате чего образовывались новые миры. Чувства одного человека не всегда равнозначны всему, что бывает в жизни. Порой они не очень-то равнозначны вообще чему бы то ни было. Он, не отрываясь, смотрел на пламя.
– Эми, amante, amour, – шептал он, словно слова сами по себе были частичками пепла, поднимавшимися и падавшими, как будто свеча была историей его жизни, а она в ней – пламенем.
Он улегся на свою неудобную раскладушку.
Через некоторое время отыскал и открыл книгу, которую читал и которая, как он ожидал, должна была кончиться хорошо: любовная история, и он хотел, чтобы она закончилась хорошо, чтобы герой с героиней нашли любовь, чтобы настали покой и радость, искупление и понимание.
«Любовь – это два тела с единой душой», – прочел он и перевернул страницу.
Но дальше ничего не было: последние страницы были вырваны и пошли на замену туалетной бумаге или на раскурку, – не осталось никакой надежды, ни радости, ни понимания. Не было последней страницы. Книга его жизни попросту оборвана. Осталась только грязь под ногами и мерзкое небо вверху. Не было ни покоя, ни надежды. И Дорриго Эванс понял, что история любви будет все продолжаться и продолжаться вечно и дольше – без конца.
Ему предстоит жить в аду, потому что любовь – еще и это.
Он отложил книгу. Не в силах уснуть, встал и подошел к краю хижины, за которым бесновался дождь. Луна пропала. Он снова зажег керосиновую лампу и пошел к бамбуковому писсуару в дальнем конце лагеря, оправился, а на обратном пути заметил сбоку от тропки в грязи, посреди непроглядной тьмы кроваво-красный цветок.
Он нагнулся и посветил фонарем на маленькое чудо. Долго-долго стоял, склонившись, под проливным дождем. Потом распрямился и продолжил свой путь.
Примечания
1
Заключенному номер 335 (яп. в лат. транслитерации). – Здесь и далее примечания переводчика.
2
Пауль Целан (1920–1970) – немецкоязычный поэт и переводчик, давший возможность опровергнуть утверждение Адорно о том, что «после Освенцима невозможно писать стихи». В фразе, выбранной в качестве эпиграфа, «они» относятся к заключенным, которых ужасы каторжного существования не отвращали от поэзии.
3
Устойчивое и много значащее для австралийцев (как степь для казахов или нагорье для шотландцев) название обширных необжитых пространств, поросших кустарником или низкорослыми деревьями.
4
В Великобритании и ее колониях закончившие пятилетний курс начальной школы сдавали экзамен, так называемый «одиннадцать плюс», по результатам которого одним позволялось завершить среднее образование в школе, другим предстояла учеба в училищах.
5
Отрывок из стихотворения А. Теннисона «Улисс». – Здесь и далее в переводе К. Бальмонта.
6
«Вильям Лоусон» – сорт шотландского виски.
7
Строка из стихотворения А.Теннисона «Улисс».
8
Строки из произведений У. Шекспира («Генрих VI»: «Приходишь ныне ты на праздник смерти…» – пер. Евгении Бируковой) и П. Б. Шелли («О Смерти»: «Еле зримой улыбкой, лунно-холодной…» – пер. К. Бальмонта).
9
Пушки калибра 75 мм, главным образом танковые.
10
Красивый жест (фр.).
11
Речь идет о Дарданелльской операции, развернутой в ходе Первой мировой войны странами Антанты с целью захвата Константинополя и открытия морского пути в Россию. Военные действия привели к громадным людским потерям и обернулись неудачей для союзников.
12
Прозвище Черного Принца носил принц Уэльский Эдуард (1330–1376), бывший удачливым и безжалостным полководцем.
