Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)
Поверх ее головы я бросил взгляд на раскладушку Бобби. Вполне невозмутимый, сохранивший аккуратную темную прическу, обрамлявшую его кукольное личико, Бобби очень прямо сидел в постели. Маленькие ручки, вполне как у взрослого, были скрещены на груди, а черные глаза наблюдали за мной с нескрываемым презрением.
– Папа, папа! – воскликнула Дон. – Нас кто-то запер. Мы стучали и стучали в дверь. То есть это я стучала.
Бобби воздел обвиняющий перст прямо в мою сторону.
– Это он нас запер, – объявил он своим всегда таким неожиданным басом. – Он запер дверь на ключ. Я точно знаю. Глупый человек.
Дон повернулась к Бобби, готовая встать на защиту отца, но потом вспомнила, насколько возмущена сама, и вновь обратилась ко мне:
– Это правда, папа? Но ведь просто ужасно с твоей стороны сажать нас под замок. Бобби проснулся, ему захотелось в туалет, но он не смог выйти и…
– Ему ничто не мешает пойти туда сейчас, – заметил я.
Бобби ухмыльнулся почти до непристойности цинично.
– Вот дурак! Теперь уже поздно.
Следовало отдать Бобби должное. Последнее слово всегда оставалось за ним.
Но я тем не менее не стал заострять проблему с туалетом, глядя на побагровевшее лицо Дон с вопрошающим выражением. Моя дочь отличалась сообразительностью, она поняла теперь, что я сам запер их на ночь. Ей стало совершенно очевидно: у меня имелись на то весьма веские причины.
Пока Бобби тихо исходил злостью на своей раскладушке, я обнял дочь за плечи и сказал:
– Послушай меня, милая. Прошлой ночью кое-что произошло. Еще один человек умер. Вот почему я вас запер в спальне. Мне нужно было обеспечить вашу безопасность. И по той же причине ты сейчас же соберешь свои вещи, чтобы уехать отсюда.
– Уехать? – повторила Дон с откровенным огорчением. – Как это? Но, папа, нам же еще рано уезжать. Ты обещал устроить пикник в дюнах, а еще хотел…
– Извини, но ничего не получится. Здесь теперь не самое подходящее место для детей. Я отправляю тебя отсюда немедленно.
– Меня? Ты хочешь сказать, что сам со мной не уедешь?
– Нет, дорогая моя. Я не смогу. По крайней мере еще дня два. Я дал слово инспектору, что задержусь здесь. Он нуждается в моей помощи при расследовании и в любом другом содействии.
Нижняя губа Дон угрожающе выпятилась. Все ее маленькое тельце напряглось и сжалось, как будто она ожидала, что к ней применят грубую силу, и стремилась врасти ногами в пол.
– Я никуда не уеду без тебя, папа. Не поеду! Не поеду! Не поеду! Знаю, ты собираешься отправить меня к тете Мейбл, – губа оттопырилась еще заметнее. – К тете Мейбл! – повторила она с нескрываемым отвращением. – К тете Мейбл с ее противным старым псом Пьеро, который кусается. В ее старый и мрачный дом, – ее голос перешел почти в визг. – И сама тетя Мейбл… Она давно из ума выжила.
Я понимал, что она нарочно подобрала самое неприятное определение, какое только смогла найти, чтобы описать мою скучную, но вполне безобидную тетушку. Родительский долг повелевал мне отчитать ее за столь неуместные слова. Но ситуация сложилась так, что мне было не до педагогики.
Нижняя губа Дон, столь упрямо жесткая еще минуту назад, теперь заметно задрожала.
– Нет, папочка, я не могу уехать к тете Мейбл, оставив тебя одного. Что бы ты мне ни внушал, и кто бы там ни умер. Я не уеду, ведь до сих пор не нашла черного бриллианта! – Из ее глаз покатились слезы. – Черный бриллиант, – простонала она. – Я не могу все бросить. И не уеду, пока не найду его.
Она перешла на обыкновенное нытье, а потом в голос зарыдала. И Бобби, до этого момента хранивший бесстрастное молчание, внезапно стал обезьянничать и тоже захлюпал носом.
– Черный бриллиант. Черный бриллиант.
Слезы показались в его глазах. Прежде мне ни разу не приходилось иметь дело с двумя плачущими детьми одновременно.
А поскольку нет ничего хуже, чем плачущий ребенок перед завтраком, решил на время оставить эту тему и в раздражении вышел из комнаты.
Я почти вошел в собственный номер, когда еще одна дверь в коридоре открылась, и из нее показалась хрупкая фигура Мэрион Фэншоу. На ней был только легкий белый пеньюар.
– Доктор Уэстлейк. – Она подбежала, нервно заламывая свои тонкие руки. – Доктор Уэстлейк, мне необходимо поговорить с вами.
Я все еще не до конца проснулся и был слишком озабочен другими проблемами, чтобы испытывать желание именно сейчас беседовать с дамой. Однако Мэрион Фэншоу так редко обращалась ко мне и представлялась личностью столь значительной, что я не мог ей отказать во внимании.
– Слушаю вас, что случилось?
Ее похожие своим разрезом на лепестки цветка глаза, что роднило ее внешность с Бобби, смотрели на меня с мучительной серьезностью.
– Доктор Уэстлейк, мой муж ни о чем мне не рассказывает. Ни о чем. Мои нервы для него лишь предлог. Твердит, что плохие новости вредно подействуют на мою нервную систему. Но прошлой ночью снова что-то произошло, верно? Я знаю. У меня дурные предчувствия. Кого-то еще убили. Пожалуйста, скажите, не скрывая.
Я всегда придерживался мнения, что правда не может никому повредить. И уж меньше всего тому, кто ее говорит.
– Да, – ответил я. – Боюсь, произошло еще одно убийство. Это Мэгги Хиллман. Ее обнаружили мертвой прошлым вечером.
– Мэгги! – выкрикнула миссис Фэншоу сдавленным голосом. – Мэгги! Это какое-то проклятое, ужасное место. Вирджилу пришло в голову, что мы должны непременно приехать сюда. Да, идея целиком принадлежала ему. А теперь нам нужно срочно уехать. Необходимо…
Она стояла чуть в стороне от меня и вдруг прервалась, а ее взгляд с моего лица переместился куда-то дальше вдоль коридора мне за спину. И было немного жутковато заметить, как выражение ее глаз, только что встревоженных и взволнованных, отразило неприкрытую физическую неприязнь.
Я уже видел однажды подобное выражение в ее глазах, когда она смотрела на мужа. И повернулся, ожидая увидеть мрачную, трагичную фигуру Вирджила Фэншоу, идущего по коридору.
Как же я ошибся!
В коридоре показался Бобби. Он выскочил из комнаты Дон и в распахнувшейся пижаме топал босыми ногами прямо к нам. Мальчик обогнул меня и вцепился маленькими ручками в пеньюар матери.
– Доктор Уэстлейк плохой человек, мама, – пробасил он. – Он хочет увезти Дон отсюда до того, как мы найдем черный бриллиант. Ты должна помешать ему. Вели ему не увозить Дон.
Мэрион Фэншоу продолжала стоять на месте, не сводя какого-то зачарованно изумленного взгляда с сына.
– Мамочка, пусть Дон останется, пока мы не отыщем…
Внезапно Мэрион Фэншоу словно вновь ожила. Ее губы скривились в гримасе отвращения. Она резким движением вырвала край пеньюара из пальцев сына, а другой рукой оттолкнула его от себя как нечто для нее глубоко омерзительное.
– Не прикасайся ко мне, – сказала она. – Уходи. Не смей прикасаться ко мне!
Ее красивое лицо болезненно сморщилось и стало маловыразительным. Она громко всхлипнула. Явно уже ничего не видя перед собой, метнулась к себе в номер, захлопнула дверь, закрыла ее на ключ.
По всем законам детской психологии, у Бобби должна была развиться глубокая душевная травма от такого грубого обращения собственной матери с собой. Но если она и имела место, мальчик умел очень хорошо скрывать ее.
Его лицо, подобное фарфоровому лицу японской куклы, оставалось совершенно невозмутимым. Он лишь сунул большой палец в свой маленький красногубый рот и принялся сосать его.
Затем, вынув палец изо рта, объявил:
– Мама глупая. – Его угольно-черные глаза сверкнули, встретившись с моим взглядом. – Мама тоже глупая.
Не приходилось сомневаться, что это «тоже» относилось ко мне.
Абсолютно спокойно он развернулся, прошлепал назад по коридору и исчез в комнате Дон.
Воистину семейство Фэншоу не переставало удивлять стороннего наблюдателя.
Вернувшись к себе в номер, я оделся и спустился вниз в расчете на завтрак. Зная, что дети тоже могут спуститься в любую минуту и желая немного отдохнуть от них, я намеренно не стал заходить на террасу, где они любили проводить время перед трапезами, а двинулся дальше по коридору первого этажа мимо кабинета Митчелла к выходу на задний двор.
И я как раз проходил мимо двери кабинета, когда изнутри донеслись два мужских голоса, по-видимому, происходил ожесточенный спор. Я чуть задержался и узнал сначала нервное покашливание самого мистера Митчелла, а потом монотонное гудение из односложных слов, которые мог произносить только Бак.
Я не любитель подслушивать, но моя вовлеченность в расследование убийств на сей раз служила веским оправданием этому. Я подошел ближе к закрытой двери. Голоса продолжали звучать слишком невнятно, чтобы разобрать содержание разговора. По крайней мере так было, когда свою реплику произносил Митчелл.
Но затем Бак внезапно оборвал фразу хозяина грубоватым, сердитым и достаточно громким тоном:
