Ричард Флэнаган - Узкая дорога на дальний север
Она приближалась. Он пытался замедлить шаг, тогда как сознание его спешило как никогда быстро. Подводило живот, слегка пошатывало. Он подошел достаточно близко, чтобы различить небольшую родинку над верхней губой. Теперь он уже не думал, что она красива, как всегда, или что она вообще красива. Только о том, что она ему нужна. У нее на шее висела подвеска, сверкающая неуправляемым бунтом памяти. Видела ли она его? Он окликнет ее. Окликнет! А потом при полной яркости солнечного света у нее за спиной он увидел, как зажала она вырез платья большим и указательным пальцами и потянула его вверх, прикрывая грудь. Где-то на миг ему показалось, что в этом всепроникающем свете она примет его в свои объятия и свою жизнь.
Но только свет в начале всего.
Он все еще собирался что-то сказать, когда понял, что они прошли мимо друг друга, не проронив ни слова. Он все так же шагал в тени, продолжая глядеть прямо перед собой. Он все перепутал. Ее, его, их, любовь (особенно любовь) – перепутал. Он перепутал время. Сил не было в это поверить, однако пришлось. Ее смерть, его жизнь, их, все, все на свете перепутал. И тяжесть его ошибки была до того велика, до того непомерна, что, не в силах удержаться, он обернулся, окликнул, бегом бросился назад. Только добежав до другого конца моста, он в конце концов нашел в себе силы повернуть обратно.
Эми нигде не было видно.
Он стоял посреди тротуара, и люди обтекали его со всех сторон (словно он был еще одной городской преградой: рекламным щитом, мусорным баком, деревом), а у него в мыслях была жена Лота и то, каким же враньем была вся эта история о ней. В соляной столб превращаешься, когда не оборачиваешься и не оглядываешься. Только подумал: ведь надо было остановить ее, – как сразу дошло: сейчас он ни за что не смог бы пройти мимо. Ни при каких обстоятельствах не должен был проходить мимо – и все же прошел.
Был ли это его выбор? Или ее? Был ли вообще хоть какой-то выбор? Или это просто жизнь сметает людей: сошлись и разлетелись?
Вокруг, за спиной, впереди, сколько хватало глаз, шли люди, каждый своим путем. Буйные, порхающие в лучах света пылинки, утраченные давным-давно… Он понял, что теперь все потеряно – в стали и камне, в море и солнце, в набирающей силу жаре, утонуло в безоблачном голубом небе, потерялось среди оранжевых кранов в грохоте скоростной автострады.
Он еще ненадолго задержался там: ничего не значащая фигура среди парящих стальных полукружий и ревущего потока машин, голубого дня и искрящейся воды. А в голове крутилось: до чего же пуст мир, когда теряешь того, кого любишь.
И он повернул обратно и опять зашагал – бездорожьем по всем дорогам. А он-то считал, что она умерла. И вот теперь наконец-то уразумел: выжила и жила как раз она, а вот он – умер.
10
Когда они перешли мост, Эми купила на Секьюлар-Ки племянницам по мороженому и села на паром, возвращаясь домой к сестре в Мэнли. Много лет она считала его погибшим. Совсем недавно, когда слава его стала расти, узнала, что он не погиб на войне.
«Почему, почему, – еще раз подумала она, усаживаясь на задней палубе парома, глядя, как удаляется сверкающая вода, – почему, если он остался в живых, не вернулся и не отыскал меня?» «Почему?» – думала она, уже вернувшись в дом своей сестры. «Почему?» – думала она, ложась, очень уставшая, на кровать. Никак не могла ему простить, что нарушил собственное обещание.
Ей и в голову не могло прийти, что он, возможно, считает, будто она погибла при взрыве, а не узнала о нем на следующее утро (как это и было), когда прикатила обратно в кабриолете с прибрежного пляжа, куда когда-то они отправились в первый раз и где (после того, как Кейт сообщил ей, что Дорриго погиб) она дала волю своему горю, не позволявшему отрешиться от мыслей о нем, и в конце концов проспала всю ночь.
В последние годы ей порой приходила в голову причуда повидаться с Дорриго. Несколько раз уже стояла на грани: даже раздобыла номер его телефона и записала на бумажку, – однако, если честно, она ни в чем никогда до грани не доходила. Всякий раз при мысли как-то связаться с ним чувствовала себя подавленной. Что ей от него нужно? Что ему могло бы понадобиться от нее, если вообще такое существует? Порой она даже задавалась вопросом: а помнит ли он ее хорошенько? И что в любом случае она бы ему сказала? Что считала его погибшим?
Как рассказать ему о наследстве (вполне достаточном) после смерти Кейта, о втором замужестве через много лет после войны, приятном, забавном – вышла за букмекера, который лучше умел транжирить деньги, чем наживать, который продулся в пух и прах, а потом сбежал, как говорили, в Америку. Вот почти и все. Пара более или менее коротеньких романчиков. По большей части – менее. Как втолковать ему, что все это не было любовью, даже с букмекером. Так, какие-то пустяки: шляпка, платье или облачко. Но кто помнит облачко?
И когда она уже чуть ли не за письмо садилась, готова была позвонить по телефону, перед ней тут же вставало громадное препятствие: он отказался от нее, так и не разыскал, так и не вернулся за ней после войны, как обещал. Теперь их положения кардинально переменились: он был знаменитым Дорриго Эвансом, забиравшимся все выше и выше, а она – никем и шла ко дну. Ну и потом – диагноз подоспел. Как об этом рассказать?
Сестра позвала ее во второй раз.
– Да, – отозвалась она, – еще минутку.
Она так устала. Столько всего о нем она позабыла. Но это был – он. Он не умер, да и она пока еще жива. Этого довольно. Она сняла подвеску, повертела жемчужину в пальцах. Сколько же в ней чувств! Потом положила украшение. Он стал для нее кем-то, а то и больше, чем кем-то: она понимала, что он постепенно превращается в нечто, выходящее за рамки его личности.
А вот она же, напротив, скоро станет ничем. Ее лечили – крайними средствами и, как признался ее онколог, по сути, бесполезными. Она работала в двух местах уборщицей, билась, чтобы сводить концы с концами, но теперь, после того как сестра согласилась за ней ухаживать, махнула на работу рукой. Все мечты ее давным-давно истощились.
Сейчас она находила удовольствие в закатах, в друзьях, немногих, зато любимых ею, в прелестях города: тепле раннего утра, запахе асфальта и зданий после дикого ливня, ежедневном летнем карнавале его пляжей, виде на него, который открывался с моста в солнечный день, в незнакомцах, которых порой встречала, в том, чтобы баловать племянниц, в приятном одиночестве с памятью вечером летнего дня. Иногда она чувствовала себя счастливой.
Временами ей вспоминался номер у моря, луна и он, зеленая стрелка часов, плавающая в темноте, и звук разбивающихся волн, а еще чувство, не похожее ни на что из пережитого ею раньше или когда бы то ни было испытанное снова.
С ним она так и не свяжется. У него своя жизнь, у нее – своя: о слиянии и мечтать не приходилось. А того, о чем нельзя мечтать, не достичь никогда.
Через восемнадцать месяцев (на шесть больше, чем ей отпускали) ее похоронят на окраинном кладбище: ничем не примечательное местечко среди акров и акров таких же ничем не примечательных могил. Никто никогда не навестит ее, через некоторое время поблекнут воспоминания даже ее племянниц, а потом и тех не станет. Останется лишь святящаяся в долгой земной ночи жемчужная подвеска, с которой по просьбе Эми ее и похоронили.
11
В тот вечер Дорриго Эванс вылетел в Мельбурн, откуда на следующий день утренним рейсом отправился в Хобарт. Заглушащий все гул двигателей 707-го и навеваемое им удивительное дремотное забытье он воспринял как дарующее отдых заточение. Когда самолет пошел на снижение над Хобартом, то попал в бурные порывы ветра и густой дым от пожаров в буше на юге острова. Самолет бросало и вниз, и вверх и из стороны в сторону, как горошину в кипящей кастрюле. Приземлившись, они сразу попали в удушливый запах пепла и обжигающее дыхание доносимого ветром жара.
Его радушно встретил старина Фредди Сеймур, возглавляющий тасманийское отделение Коллегии хирургов, врач, чей возраст был предметом споров, и который ездил (не без причуды) на старом зеленом «Форде-Меркьюри» 1948 года выпуска, который, как и сам Фредди, держался с безукоризненным изяществом, отвергая любые намеки на возраст. В этот день Коллегия хирургов давала в хобартской гостинице обед в честь Дорриго. После этого Дорриго собирался отправиться в Ферн-Три (селеньице совсем рядом с Хобартом, расположенное в живописном горном лесу), где жила сестра Эллы – и его семья. Из аэропорта он позвонил Элле из телефона-автомата: сестра, взяв ее машину, укатила почти до вечера. В любом случае было слишком жарко, чтобы делать что-то, кроме как сидеть на месте с детьми. Элла уверяла, что в тени обширных зарослей эвкалиптов царит приятная прохлада и что она и представить не может место получше.
Обед оказался более приятным, чем ожидал Дорриго, во всяком случае, это отвлекло его от всего остального, что беззастенчиво лезло в голову. Но как раз, когда они перешли к шерри и сигарам, прошел слух, что пожарная ситуация значительно ухудшилась, что городкам к югу, в том числе и Ферн-Три, грозит огненная буря.
