Энн Перри - Брат мой Каин
– Миссис Стоунфилд, пожалуйста, расскажите суду обо всех событиях, какие вы только можете вспомнить, случившихся в тот день, когда вы в последний раз видели вашего мужа. Начните с вашего разговора за завтраком.
Свидетельница набрала полную грудь воздуха, и голос ее зазвучал также довольно ровно.
– Почта в тот день не содержала в себе ничего особенного, – начала она, – несколько писем от знакомых, одно приглашение… – Женевьева замолчала, сделав над собой усилие, чтобы остаться спокойной. Внешне она ничем не выдавала обуревавших ее чувств – не плакала, не искала дрожащими руками платок, – лишь ненадолго замялась, прежде чем продолжить. – Через три дня должен был состояться музыкальный концерт, который мы с мужем собирались посетить. Сольное выступление скрипача. Скрипичная музыка ему особенно нравилась. По его мнению, ничто так не воздействует на чувства и не тревожит душу.
– Значит, вы письменно подтвердили, что принимаете приглашение, – перебил ее Рэтбоун, – решив, что ваш супруг намерен обязательно посетить концерт?
– Да. – Стоунфилд глубоко вздохнула. – И ведь я так и не извинилась потом! Меня, наверное, считают невежливой… Я совсем об этом забыла.
– Если приглашавшие вас люди не поняли тогда, почему вы не пришли, они наверняка поймут это теперь, – успокоил ее Оливер. – Пожалуйста, продолжайте.
– Энгусу прислали еще один или два счета за услуги по хозяйству, которыми он собирался заняться после возвращения из конторы. Он обещал вернуться домой к ужину.
– Вы видели его с тех пор, миссис Стоунфилд?
Голос Женевьевы сделался совсем тихим, превратившись едва ли не в шепот:
– Нет.
– Получали ли вы от него какие-либо известия?
– Нет.
Отступив чуть влево, Рэтбоун стал переминаться с ноги на ногу, не выпуская из поля зрения Эбенезера Гуда, сидевшего, откинувшись в кресле, чуть улыбаясь и внимательно наблюдая за происходящим своими светлыми глазами. Он держался раскованно, сохраняя уверенность в себе, однако не настолько, чтобы принимать все за чистую монету.
Кейлеб Стоун неподвижно стоял возле скамьи подсудимых. Его кудрявые волосы, густые и длинные, рассыпались по плечам, придавая его лицу с большим ртом и блестящими зелеными глазами еще более дерзкий вид. Его неподвижная фигура притягивала к себе взгляды всех, кто находился в зале, где каждый время от времени начинал беспокойно ерзать на своем месте, словно стараясь устроиться поудобнее, почесывал нос или ухо, принимался разглядывать кого-нибудь из присутствующих или какой-либо предмет, шептал что-то на ухо соседу… Единственным человеком, ни разу не удостоившим Кейлеба взглядом, оставалась Женевьева. Она как будто не могла вынести вида этого лица, как две капли воды походившего на лицо ее горячо любимого мужа.
– Миссис Стоунфилд, – продолжил обвинитель, – ваш муж когда-либо раньше не ночевал дома?
– О да, довольно часто. Ему иногда приходилось уезжать по делам, – ответила свидетельница.
– Вам известны другие причины, по которым ему приходилось отсутствовать?
– Да… – Женщина не сводила с Рэтбоуна глаз, и вся ее фигура, красоту которой эффектно оттенял костюм из серо-голубого шелка и шерсти, заметно напряглась. – Он регулярно навещал своего брата в Ист-Энде, точнее, в Лаймхаусе. Он был… – Она, похоже, не находила нужных слов.
Кейлеб смотрел на нее так, словно старался заставить обернуться к нему, однако Женевьева по-прежнему избегала глядеть в его сторону.
Несколько присяжных слушали ее теперь с большим вниманием.
– У них были близкие отношения? – предположил Оливер.
Эбенезер Гуд нетерпеливо заерзал в кресле. Его соперник задавал свидетельнице наводящие вопросы, но пока он решил не возражать против этого.
– Он по-своему любил его, – ответила миссис Стоунфилд, нахмурившись и упорно не желая смотреть на скамью подсудимых. – Мне кажется, он еще и жалел брата, потому что…
Теперь Эбенезер поднялся.
– Да, да. – Судья поспешно взмахнул рукой, как бы заранее соглашаясь с адвокатом. – Миссис Стоунфилд, ваши предположения не могут быть признаны уликами, если вы не объясните, что заставляет вас так утверждать. Ваш муж заявлял о подобных чувствах?
Нахмурившись, Женевьева перевела взгляд на судью:
– Нет, милорд, это лишь мое собственное впечатление. Зачем еще он мог встречаться с Кейлебом, когда тот так с ним обходился, если не из чувства привязанности и сожаления? Энгус оправдывал его, даже когда ему приходилось из-за него страдать.
Судья, невысокий худощавый человек с крайне изможденным лицом – таким, словно он много лет страдал бессонницей, – окинул свидетельницу терпеливым умным взглядом.
– Вы имеете в виду его оскорбленные чувства или телесные повреждения, мадам? – уточнил он.
– И то, и другое, милорд, – сказала женщина. – Но если я не имею права говорить здесь о предположениях, которые я делала, зная характер моего мужа, я только могу заявить, что он получал телесные повреждения. Я видела у него синяки, царапины, и мне также не раз приходилось видеть неглубокие раны, нанесенные ножом или другим острым предметом.
Обстоятельства явно складывались в пользу Рэтбоуна. В зале теперь ни осталось ни одного человека, по-прежнему сохранявшего равнодушие. Все присяжные сидели, выпрямившись на своих местах и устремив взгляды на свидетельскую трибуну, и мрачное лицо судьи тоже выражало обостренное внимание. Среди зрителей Оливер заметил Эстер Лэттерли, сидевшую рядом с леди Энид Рэйвенсбрук, которая за истекшие пять или шесть недель, казалось, постарела на десять лет. По словам Монка, она перенесла брюшной тиф, и болезнь не прошла для нее даром. Однако Энид, несмотря ни на что, оставалась интересной женщиной, и черты ее лица сохраняли прежнюю привлекательность.
Эбенезер Гуд прикусил губу и едва заметно закатил глаза.
Стоявший на месте для подсудимых Кейлеб Стоун коротко рассмеялся, что заставило обоих конвойных, открыто выражавших свое презрение, придвинуться к нему чуть ближе.
Судья взглянул на Рэтбоуна.
– Насколько мы поняли, миссис Стоунфилд, – вновь ухватился за нить обвинитель, – после встреч с братом ваш муж возвращался домой с телесными повреждениями, иногда весьма серьезными и болезненными, но он тем не менее продолжал его навещать?
– Да, – твердо ответила Женевьева.
– Он как-нибудь объяснял вам такое, скажем, весьма необычное, поведение? – поинтересовался Оливер.
– Кейлеб приходился ему братом, – ответила женщина, – и он не мог его бросить. У Кейлеба больше никого не оставалось. Они были близнецами и продолжали поддерживать друг с другом отношения, несмотря на то что Кейлеб ненавидел моего мужа и завидовал ему.
Стоун вцепился закованными в кандалы сильными и вместе с тем изящными руками в ограждавшие скамью подсудимых перила столь крепко, что у него побелели костяшки пальцев.
Рэтбоун мысленно молил Бога, чтобы Женевьева вспомнила все то, что они обсуждали и о чем договорились заранее. Пока разработанный им план претворялся в жизнь как нельзя лучше.
– Вы не опасались, что когда-нибудь ваш муж получит серьезное ранение? – спросил он. – Что, если бы он получил увечье или остался инвалидом на всю жизнь?
Лицо миссис Стоунфилд оставалось бледным и напряженным, и она по-прежнему смотрела только в пространство перед собой.
– Да, я ужасно этого боялась, – согласилась она. – Я умоляла его не ходить туда больше.
– Но он оставлял ваши просьбы без внимания?
– Да. Он заявлял, что не может бросить Кейлеба. – Женевьева как будто не заметила издевательского, исполненного злобной тоски смешка подсудимого. – Энгус часто вспоминал, каким его брат был в детстве, – проговорила она, задыхаясь, – а также о том, что им пришлось тогда пережить, о том, как они горевали о потере родителей… – Женщина несколько раз торопливо моргнула, стараясь удержаться от открытого проявления чувств.
Рэтбоун с усилием заставлял себя не смотреть в сторону присяжных, однако почти физически ощущал их сочувствие, которое, казалось, накатывалось на него теплой волной.
Черты изможденного лица Энид Рэйвенсбрук, по-прежнему сидевшей среди зрителей, смягчились от сострадания к горю, которое она теперь представила себе. Весь ее вид выражал столь глубокое переживание, что Оливеру упорно казалось, будто ей в детстве тоже пришлось пережить подобное одиночество.
– Да? – осторожно поторопил он Женевьеву.
– Охватившее их ощущение полного одиночества, – продолжала она, – мечты и опасения, которые они разделяли. Когда они болели или чего-то боялись, то искали помощи друг у друга. О них больше некому было позаботиться. Мой муж не мог об этом забыть, как бы ни относился к нему теперь Кейлеб. Он всегда помнил, что его жизнь сложилась счастливо, а его брату повезло в ней куда как меньше.
В эту минуту Стоун издал какой-то неопределенный звук, одновременно напоминавший стон и рычание. Один их охранников слегка дотронулся до него, а другой презрительно усмехнулся.
