Кен Фоллетт - Трое
По краю крыши пролегал узкий стальной желоб. Дикштейн отпустил фонарь, схватился за желоб и влетел в разбитое окно ногами вперед, приземлившись посреди мостика. Автомат он потерял, а времени вытаскивать пистолет или нож не было: арабы, обстреливавшие палубу из окон, уже оборачивались к нему с изумленными лицами.
Ближе оказался тот, что слева. Дикштейн выбросил ногу вперед, случайно угодив по локтю и тем самым парализовав руку с автоматом, молниеносно развернулся и прыгнул на второго. Тот уже заносил автомат на изготовку, но опоздал на долю секунды: четким движением Дикштейн ударил его снизу вверх по подбородку и тут же рубанул ребром ладони по открывшемуся горлу. Не дав врагу упасть, он схватил его за куртку и рванул на себя, загораживаясь им, как щитом. Второй уже приготовился стрелять. Дикштейн приподнял убитого и швырнул вперед. Мертвое тело приняло на себя все пули и сбило с ног стрелявшего: тот отшатнулся и упал в оконный проем. Вся сцена заняла несколько секунд.
В это время в штурманской рубке находился третий боец, охранявший нижний трап. Услышав шум, он обернулся, и Дикштейн узнал Хасана.
Резко упав на корточки, он толкнул ногой дверь, валявшуюся на полу: проехав вперед, та ударила Хасана по ноге. Араб всего лишь покачнулся и раскинул руки, восстанавливая равновесие, но Дикштейн выиграл время.
До этого момента он действовал рефлекторно, машинально устраняя все препятствия, его нервная система рассчитывала каждый шаг бессознательно, подчиняя тело инстинктам и многолетней тренировке. Теперь все изменилось.
Столкнувшись лицом к лицу с заклятым врагом, Дикштейн почувствовал, как его охватывает безумная, слепая ярость.
Это придало сил.
Схватив Хасана за кисть и плечо, он мощным рывком сломал ему руку о колено. Араб завизжал и выронил автомат. Чуть развернувшись корпусом, Дикштейн ударил его локтем пониже уха. Падая, Хасан начал заваливаться на бок. Дикштейн схватил его сзади за волосы, вздернув голову вверх, и рассчитанным движением пнул ногой в шею. Раздался треск, мышцы ослабли, и голова безвольно свесилась с плеч.
Дикштейн отпустил волосы, и обмякшее тело рухнуло на пол.
Он торжествующе глядел на мертвеца, ощущая безудержное ликование.
И тут заметил Коха.
Механик откинулся на стуле, бледный как смерть, но все еще в сознании; его одежда была в крови. Дикштейн вытащил нож и перерезал веревки. А потом увидел его руки.
– О Господи… – выдохнул он.
– Ничего, выживу, – пробормотал Кох, но остался сидеть.
Дикштейн подобрал автомат Хасана и проверил магазин: почти полный. Он вышел на мостик и нашел сирену.
– Кох, встать сможешь?
Тот поднялся, качаясь. Дикштейн подошел к нему и, поддерживая, подвел к пульту.
– Видишь вот эту кнопку? Сейчас медленно сосчитаешь до десяти, потом нажмешь, понял?
Кох затряс головой, пытаясь прийти в себя.
– Справлюсь.
– Начинай.
– Раз… два…
Дикштейн спустился по трапу на вторую палубу – ту, что он расчистил самостоятельно. Пусто. Он продолжил спускаться, пока не очутился перед входом в столовую. Здесь должны были окопаться все оставшиеся фидаи: рассредоточившись вдоль стен, они стреляли через иллюминаторы и дверные проемы, один или два защищали трап. Очень сильная оборонительная позиция – так просто не возьмешь.
Кох, ну давай же!
Дикштейн намеревался выждать пару секунд у дверного проема: в любой момент кто-нибудь мог выглянуть на лестницу. Если Кох потерял сознание, придется опять идти наверх и…
Загудела сирена.
Дикштейн прыгнул, на лету открыв огонь. Двоих, что стояли у подножия лестницы, он снял первыми. Стрельба снаружи усилилась. Дикштейн развернулся, упал на колено и дал очередь по бойцам вдоль стены. Неожиданно пришло подкрепление снизу в лице Иша, тут подоспели и Файнберг с Довратом с наружной палубы.
И вдруг, как по команде, они разом прекратили огонь. Молчание оглушило.
Все фидаи были мертвы.
Стоя на коленях, Дикштейн в изнеможении склонил голову. Поднявшись, он оглядел своих ребят.
– Где остальные?
Файнберг странно посмотрел на него.
– Кто-то остался на передней палубе – кажется, Сапир.
– А остальные?
– Больше никого нет, – ответил Файнберг.
Дикштейн привалился к переборке.
– Какой ценой…
Выглянув в разбитый иллюминатор, он увидел, что уже совсем рассвело.
Глава семнадцатая
Годом ранее авиалайнер, на котором Суза Эшфорд раздавала обед пассажирам, внезапно начал терять высоту над Атлантикой. На табло загорелась надпись «Пристегните ремни». Суза спокойно ходила вдоль кресел, помогая людям пристегнуться, и приговаривала: «Ничего страшного, небольшая турбулентность», думая про себя: «О Господи, мы все умрем…»
Сейчас ею завладело то же чувство.
От Тюрина поступило короткое сообщение: «Израиль атакует» – и тишина. В этот момент они стреляют в Натаниэля. Может, его уже ранили… или поймали… или убили… Внутренне сжимаясь от боли, Суза ослепила радиста профессиональной улыбкой и сказала:
– Какая у вас крутая радиостанция!
Радистом на «Карле» работал крупный седовласый мужчина из Одессы по имени Александр, он сносно изъяснялся по-английски.
– Сто тысяч долларов стоит! – горделиво ответил он. – А вы разбираетесь в этом?
– Немножко – я когда-то работала стюардессой. – Суза бессознательно употребила прошедшее время и теперь задумалась: неужели та жизнь действительно осталась в прошлом? – Я видела, как экипаж пользуется радиосвязью, так что принцип действия понимаю.
– На самом деле здесь четыре рации, – принялся объяснять Александр. – Одна настроена на маяк со «Стромберга», вторая – на частоту Тюрина, третья – на стандартную частоту «Копарелли», а вот эта – блуждающая. Смотрите.
Он показал ей шкалу, стрелка которой медленно перемещалась туда-сюда.
– Она ищет передатчик; когда найдет – остановится.
– Ух ты! Это вы сами придумали?
– К сожалению, я не изобретатель, а всего лишь радист.
– И вы можете транслировать сигналы по любому из этих каналов, переключившись на передачу?
– Да, голосом или с помощью азбуки Морзе. Ну, разумеется, в рамках этой операции мы используем только второй вариант.
– Долго вам пришлось учиться на радиста?
– Не очень. Азбуку Морзе выучить просто, а вот чтобы стать радистом на судне, нужно разбираться в аппаратуре, уметь ее чинить. – Он понизил голос. – А для работы на КГБ нужно окончить школу шпионов.
Он засмеялся. Суза вторила ему, думая про себя: ну давай же, Тюрин, отзовись!
Ее желание сбылось – одна из раций начала передачу.
– Это Тюрин, – сказал Александр, записывая. – Позовите Ростова, пожалуйста.
Суза неохотно покинула мостик: ей хотелось узнать, о чем сообщение. Она поспешила в столовую, надеясь, что Ростов пьет свой кофе, но там было пусто. Отыскав его каюту, она постучала в дверь.
Ей что-то ответили на русском. Сочтя это за разрешение, Суза открыла дверь.
Ростов стоял посреди каюты в одних трусах, умываясь из тазика.
– Тюрин на связи, – сообщила она и повернулась, собираясь уходить.
– Суза!
Она обернулась.
– А что бы вы сказали, если бы я застал вас в нижнем белье?
– Я бы сказала – пошел вон, – ответила она.
– Подождите снаружи.
«Ну вот, я все испортила», – с горечью подумала она, закрывая дверь.
Когда Ростов вышел, она сказала:
– Извините.
Он натянуто улыбнулся.
– Я вел себя непрофессионально. Идем.
Она последовала за ним в радиорубку, которая против обыкновения располагалась в каюте капитана сразу под мостиком. Как объяснил ей Александр, в обычной радиорубке нет места для дополнительного оборудования. Суза догадалась, что таким образом агенты КГБ убивают двух зайцев, изолируя радиостанцию от остальных членов экипажа.
Тем временем Александр расшифровал сообщение Тюрина и передал Ростову. Тот прочитал его по-английски:
– «Израильтяне захватили «Копарелли». «Стромберг» держится рядом. Дикштейн жив».
У Сузы подкосились ноги, и ей пришлось сесть.
Слава богу, никто не заметил. Ростов диктовал ответ Тюрину:
– «Будем атаковать завтра в шесть утра».
Облегчение тут же схлынуло, уступив место отчаянию.
Господи, что же делать?
Нат Дикштейн стоял молча, надев чью-то бескозырку, пока капитан «Стромберга» читал заупокойную службу по погибшим, стараясь перекричать шум ветра, дождя и моря. Одно за другим тела, обернутые в парусину, бросали за борт, в черную воду: Аббас, Шарретт, Поруш, Гиболи, Бадер, Ремец и Жаботинский – семеро из двенадцати. Уран обошелся очень дорого.
Чуть ранее состоялись еще одни похороны: Дикштейн разрешил четверым фидаям, оставшимся в живых (трое раненых, один потерял голову от страха и спрятался) похоронить своих. Погребение заняло гораздо больше времени: за борт отправились двадцать пять покойников. Ускоренная церемония прошла под пристальным наблюдением – и под дулами автоматов – трех оставшихся израильтян. Они понимали, что воинская честь обязывает их быть милосердными с врагом, но удовольствия им это не доставляло.
