Любовники смерти - Коннолли Джон

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – сказал Ронни, но она не обратила внимания. В голове у нее вспыхивали воспоминания, как сцены из старых фильмов, только в каждом она играла главную роль.

Убийство Мелоди Мак-Реди в пруду в Айдахо. Она держит голову девушки под водой, ее спина напрягается, пока последние пузырьки воздуха не всплывают на поверхность…

Она говорит Уэйду Пирсу, чтобы он закрыл глаза и открыл рот, обещая дать что-то вкусненькое, сюрприз, а потом засовывает ему в рот ствол пистолета и спускает курок, потому что ошиблась в нем. Она думала, что он мог оказаться тем самым – каким тем самым? – но он был не тот, и она стала расспрашивать про Мелоди, его подружку, и учуяла в нем подозрение…

Бобби Фарадей стоит на коленях в грязи перед ней, плача и умоляя вернуться к нему, а она заходит ему за спину, достает из его сумки веревку и накидывает ему на шею. Бобби не оставлял ее в покое. Он все время говорил. Он был слабым. Он уже пытался поцеловать ее, обнять ее, но теперь его прикосновения отталкивали ее, потому что она знала, что он не тот, кто ей нужен. Нужно было прекратить его разговоры, его попытки действовать согласно своим желаниям. Поэтому она затянула веревку, и Бобби – сильный, жилистый Бобби – сопротивлялся, но она была такой сильной, сильнее, чем кто-либо мог представить…

Рука на плите и тихое шипение, когда газ начал выходить, как он выходил несколько десятков лет назад в доме женщины по имени Джекки Карр; девушка ждет, когда Фарадеи умрут, одно окно чуть приоткрыто, чтобы она могла вдыхать ночной воздух. А потом шум из спальни, тело падает на пол: Кэти Фарадей, почти задохнувшаяся, пытается выползти на кухню, чтобы закрыть газ, ее муж рядом с ней уже умер. Девушке пришлось сесть Кэти на спину, закрыв рот, чтобы защитить себя от газа, и сидеть, пока не убедилась, что женщины больше нет…

Она оставляет знаки; вырезает имя – свое имя, свое настоящее имя – в местах, где его могут найти. Нет, не другие, а Другой, Тот, кого она любит и который любит ее.

И смерть: смерть, когда пули впились в нее и она упала в холодную воду; смерть, когда Другой истекал кровью рядом, а она повалилась на сиденье машины, и ее голова нашла покой у него на коленях. Смерть, снова и снова, и всегда возвращение…

Чья-то рука сжала ее локоть.

– Ты, грязная сука, я сказал…

Но Эмили не слушала. Это были не ее воспоминания. Они принадлежали кому-то другому, тому, кто не был ею, но был в ней, и, наконец, она поняла, что угроза, от которой она так долго убегала, та тень, что тревожила ее всю жизнь, была не какой-то посторонней силой, внешним фактором. Она все время была внутри нее, дожидаясь момента, чтобы проявиться.

Эмили прижала кулаки к вискам, плотно зажмурилась и крепко сжала зубы, борясь со сгущающимися облаками, тщетно пытаясь спасти себя, удержать свою личность, но было поздно. Происходила метаморфоза. Она больше не была той девушкой, которой считала себя раньше, и скоро навсегда прекратит быть ею. Перед ней возникло видение тонущей молодой женщины – точно так же тонула Мелоди Мак-Реди, борясь с наступающим забвением, – и она была одновременно этой женщиной и тем, кто держал ее под водой, не давая поднять голову. Умирающая в последний раз всколыхнула воду и взглянула на мир, и в ее глазах отразилось существо, старое и страшное, черное, бесполое, с развернутыми за спиной черными крыльями, загораживающими свет, существо такое безобразное, что оно было чуть ли не прекрасно, или такое прекрасное, что ему не было места в этом мире.

Оно.

И Эмили умерла в его руках, захлебнулась в темной воде, пропала навсегда. Она всегда была пропащей, с момента своего рождения, когда этот странный блуждающий дух, выбравший ее тело для своего обитания, спрятался в ее сознании, ожидая момента, чтобы проявить свое истинное естество.

Теперь это существо, которым она стала, смотрело на коротышку, схватившего ее за руку. Она больше не понимала, что он говорит. Его слова были просто шумом у нее в ушах. И они не имели никакого значения. Она чуяла его и ощущала мерзость внутри него, которая выталкивала зловоние из его пор. Серийный обидчик женщин. Человек, наполненный злобой и странными жестокими желаниями.

И все же она не осуждала его – не больше, чем паука за то, что пожирает муху, или собаку за то, что грызет кость. Такова была его натура, и она заметила в ней отголосок собственной.

Он сжал ее руку сильнее. Он брызгал слюной, но она видела лишь движение его губ. Он начал вставать, но замер, словно заметив, что что-то изменилось, что казавшееся ему знакомым вдруг стало совершенно чуждым. Она вырвала руку и придвинулась к нему. Потом положила руки ему на лицо и наклонилась, чтобы его поцеловать, ее раскрытые губы приблизились к его рту, не обращая внимания на его злобу, его зловонное дыхание, гнилые зубы и пожелтевшие десны. Он сопротивлялся, но она была слишком сильна для него. Она выдохнула в него, уставившись ему в глаза, и показала ему, что с ним будет, когда он умрет.

Шелли не видела, как Эмили ушла, не видел и Харбарук, и никто другой из работавших рядом с ней. Если бы они могли прокрутить свои воспоминания о том вечере на экране и увидеть, что происходило у них перед глазами, то уходящая девушка показалась бы им движущейся через бар какой-то сероватой массой, стершейся формой, отдаленно напоминавшей человеческое существо.

Когда толстяк со стрелой на футболке вернулся из туалета, его приятель сидел спиной к стойке на прежнем месте, бессмысленно уставившись в стену.

– Пора идти, Ронни, – сказал толстяк и похлопал приятеля по спине, но тот не двигался. – Эй, Ронни! – Он встал перед ним и онемел. Как бы ни был он пьян, но понял, что его приятель безнадежен.

Ронни ронял кровавые слезы, и его губы шевелились, снова и снова пытаясь выговорить одно и то же слово. Все капилляры в его глазах полопались, и белки стали совершенно красными, с двумя черными солнцами на фоне заката. Он что-то шептал, но его друг не мог расслышать, что он говорит.

А тот повторял:

– Простите. Простите. Простите. Простите. Простите…

Глава 29

По знаку Эпштейна женщина принесла еще кофе, снова черный ему и с молоком мне. Между нами лежали два символа.

– Что они означают? – спросил я.

– Это буквы енохианского, или адамического, алфавита. Они были якобы переданы английскому магу Джону Ди и его коллегам в течение нескольких десятилетий в XVI веке.

– Переданы?

– Посредством оккультных действий, хотя, может быть, язык был просто придуман. Какова бы ни была его природа, первая енохианская буква «унд» соответствует нашей «а». В таком случае она представляет собой имя Анмаил.

Джимми Галлахер силился вспомнить: «Анимал. Нет, не то…»

– И что такое Анмаил?

– Анмаил – это демон, один из григори, или «сыновей Божьих», – сказал Эпштейн. – Григори также известны как «хранители» или «вечно бодрствующие». Согласно началам апокрифов и, в частности, Книге Еноха, это гигантские существа, которые, по одной из версий, были низвержены во время великого падения ангелов за грех сладострастия.

Он растопырил перед собой пальцы, оставив правый большой палец прижатым к ладони.

– Девять ангельских сонмов, все бесполые и безупречные. – Он разогнул большой палец, добавляя его к остальным. – А десятый – это григори, они существенно отличаются от остальных. Формой и сексуальными пристрастиями они похожи на мужчин, и это их сонм пал. В Книге Бытия это григори отличались плотским сладострастием и брали себе в жены дочерей человеческих. Эта теория всегда была предметом дискуссий. Великий рабби Шимон бен Иохай, да будет благословенно его имя, запретил своим последователям говорить о таких материях, но, как видите, мне такое малодушие не свойственно.

Так вот, Анмаил был одним из григори. Он, в свою очередь, связан с Семъяйзой, одним из архангелов сонма. Некоторые говорят, что Семъяйза раскаялся в своих деяниях, но это, я подозреваю, больше связано с желанием ранней церкви найти фигуру раскаяния, чем с чем-то еще.