Песни сирен - Макдермид Вэл
Продолжая играть, Кэрол повесила трубку что-то записала в книжечке, глубоко вздохнула и направилась к своре писак.
~~~
Дэмьен Коннолли — типичный полицейский трудяга. Нельзя было найти лучший вариант, чтобы преподать полиции урок, ищи я целый год. Но он уже был в моем списке, в первой десятке. Следить за ним было труднее, чем за всеми остальными, потому что его смены часто не совпадали с моими рабочими часами. Но, как говаривала моя бабушка, без труда не вытянешь и рыбку из пруда.
Попался он как обычно.
— Простите за беспокойство, но у меня сломалась машина, и я не знаю, где здесь ближайший телефон. Можно мне позвонить от вас в автосервис?
Попасть к ним в дом оказалось до смешного легко. Трое мужчин мертвы, а они все еще не принимают самых элементарных мер предосторожности. Мне стало почти жаль Дэмьена, поскольку из них из всех он единственный, кто меня не предал. Но мне нужно было сделать его примером, показать полиции, как она ничтожно-бесполезна. Унизительно, когда тебя связывают с так называемым «сообществом геев», но они были на сто процентов правы, говоря, что, пока убивают предположительно геев, полиция ничего не станет делать. Убить одного из их людей — вот единственный способ заставить их шевелиться. Наконец-то они будут вынуждены отнестись ко мне с тем уважением, которого я заслуживаю.
Для Дэмьена следовало придумать нечто особенное. Необычный вид наказания, используемый время от времени в качестве ужасающего примера, чтобы discourager les autres [6]. Кажется, им чаще всего карали за государственную измену, если кто-то составлял заговор с целью убийства короля. Мне показалось, что это вполне соответствует ситуации. Ибо кто такой Дэмьен? Член той группы, которая погубит меня, если сумеет.
Самая ранняя запись об этом наказании в Англии относится к 1238 году, когда некий дворянин из низшего дворянства ворвался в охотничий домик короля в Вудстоке, намереваясь убить Генриха III, выехавшего на охоту. Чтобы продемонстрировать любым потенциальным предателям, что король серьезно относится к покушениям на свою жизнь, этот человек был наказан следующим образом: его привязали к лошадям, те помчались и оторвали ему руки и ноги, после чего он был обезглавлен.
Другого несостоявшегося убийцу короля постигла та же участь в середине восемнадцатого века. Имя честолюбивого убийцы оказалось предзнаменованием. Франсуа Дамьен ударил ножом Людовика XV в Версале. Приговор, вынесенный ему, гласил: «Грудь, руки, бедра и лодыжки должно жечь клещами; кисть правой руки, державшую нож, которым он совершил вышеуказанное преступление, должно сжечь в сере; кипящее масло, расплавленные свинец, смола и воск, смешанные с серой, должно лить на его раны; а после этого его тело должны тащить и разорвать лошади».
Если верить записям об этой экзекуции, темные волосы Дамьена поседели за время истязаний. Казанова, еще один великий любовник, сообщает в своих мемуарах: «Я смотрел на эту ужасную сцену четыре часа, но был принужден несколько раз отворачиваться и затыкать уши, слыша его пронзительные вопли, когда его тело разрывали пополам».
Поместить в подвал лошадиную упряжку не представлялось возможным: пришлось мне обойтись собственными приспособлениями. Была сооружена система веревок и блоков, прикрепленных к полу и потолку и привязанных к мощной лебедке из тех, которыми пользуются на яхтах. Каждая веревка заканчивалась стальными кандалами, которые можно было закрепить вокруг запястий и лодыжек. При помощи веревок и растяжек Дэмьен был подвешен в воздухе, его конечности растянулись в виде огромной буквы X, его жалкие гениталии болтались, как требуха в лавке мясника.
Хлороформ оказал на него худшее действие, чем на остальных. Как только он очнулся, его вырвало со страшной силой, что не просто сделать, когда ты висишь в четырех футах над полом. Хорошо, что кляп был практически вынут у него изо рта, иначе он подавился бы собственной блевотиной, лишив меня удовлетворения от его наказания.
Он был совершенно сбит с толку. Он понятия не имел, где находится.
— Выбор пал на вас, — объясняю я. — Вам просто не повезло, вы неправильно выбрали профессию. Теперь я собираюсь допросить вас, как вы допрашивали своих подозреваемых.
Шаря на кухне тети Дорис, рассеянно ища что-то, что могло бы мне пригодиться, я обнаружил ее набор для изготовления кондитерских изделий. Я помню этот набор. Каждый год ее рождественские пирожные были чудом мастерства, сравняться с ней хотел бы каждый брэдфилдский кондитер. Как-то раз ее позвал дядя Гарри, когда она готовила большой кекс, и я взял ящик с набором формочек, решив помочь. Мне тогда было не больше шести лет.
Когда она вернулась и увидела мои старания, то пришла в полную ярость. Она схватила тяжелый кожаный ремень, которым дядя Гарри правил свои режущие горло бритвы, чтобы были острее, и выпорола меня так, что порвалась рубашка, а потом заперла в комнате, оставив без ужина, и продержала там почти сутки, причем мне некуда было пописать, кроме как в ведро. Я знал, что найду достойное применение ее драгоценному набору для печенья.
В подвале была паяльная лампа, которой можно было воспользоваться для нагревания формочек, чтобы оставить на Дэмьене отметины, как это делал палач на его тезке двести сорок лет назад. Было что-то невероятно красивое в том, как его кожа расцветала алыми вспышками звезд, когда раскаленные докрасна мирные розетки соприкасались с бледной плотью. Это было поразительно эффектно. Он рассказал все, что мне хотелось узнать, и целую кучу всякой чепухи, на которую мне было плевать. Жаль только, что он не занимался непосредственно расследованием моей предыдущей «работы», тогда у меня было бы подтверждение из первых рук, что полиция в растерянности.
Предъявить общественности его останки я решаю снова в Темпл-Филдз. После Гэреса у меня было время отыскать новые безопасные места для обнародования дела рук моих. Задний двор «Королевы Червей» прекрасно годится, по ночам он безлюден и недоступен, но днем там будет людно, значит, Дэмьен не останется на холоде слишком долго.
Настало время для новых игр. После Адама я начинаю готовиться к ним. На чердаке в чемодане нашлись остатки моего прошлого, которые я бережно храню. Одной из вещей-сувениров был кожаный пиджак, отданный мне инженером какого-то советского плавучего рыбзавода в качестве платы за ночь, которую он не скоро забудет. С виду и на ощупь пиджак отличается от всего, что я встречал в Англии. Я отрываю от рукава полоски кожи, пока не убеждаюсь, что у меня получилось нечто такое, чем можно зацепить за гвоздь или за острый выступ затвора. Я сую обрывок в ящик, а потом режу весь пиджак на куски, складываю их в пластиковый мешок вместе с яичной скорлупой и очистками от овощей и езжу по городу, пока не нахожу урну, куда его можно выкинуть. К тому времени, когда мне понадобится навести полицию на ложный след, остатки пиджака будут давно похоронены на какой-нибудь безымянной мусорной свалке.
Трудно было не ощутить восторга при мысли о том, сколько человеко-часов потратит полиция, пытаясь проследить, откуда взялся этот странный кусок кожи, но при этом ни за что не выйдет на меня. Никто в Брэдфилде никогда не видел меня в этом пиджаке.
На сей раз огласка получилась максимальной. Наконец-то полиция признала, что все четыре убийства — творение одного мозга. Наконец-то они поняли, что пора отнестись ко мне серьезно.
Теперь, когда Дэмьена уже не было среди живых, оставался еще один человек, с которым нужно было разобраться прежде, чем вернуться к изначальному проекту. Нельзя посвящать себя поискам того, кто достоин меня, того, кто разделил бы со мной жизнь как равный и уважаемый партнер, пока я не покараю того, кто публично облил меня таким презрением.
Доктор Тони Хилл, дурак, который даже не понял, что Гэрес Финнеган — один из моих трупов, был моей целью. Он оскорбил меня. Он облил меня презрением, отказавшись признать уровень моих достижений. Он понятия не имел о масштабах ума, с которым вступил в борьбу. За надменность ему придется поплатиться.
