Барбара Вайн - Подарок ко дню рождения
Если бы журналисты узнали о нем, они постарались бы завладеть этими записями. Но это им не удалось. Шила Атертон отдала его полиции, хотя явно не сразу. В конце концов они арестовали убийцу Джейн, и, должно быть, сделали это после того, как мать Джейн передала им рассказ дочери о том, что случилось с нею в квартире Линчей. Почему она послала копию дневника не Айвору, а Джульетте? По злобе? Из мести? Я не знаю. Вы уже должны были понять, как Джейн ненавидела Айвора и презирала его. Вы можете понять, сколько всего было скрыто на этих страницах, исписанных мелким почерком отчаявшейся женщины. Именно потому, что она послала его Джульетте, я смог включить его в это повествование, безусловно заручившись разрешением миссис Атертон.
Что случилось с одеждой Хиби? С той сексуальной, вызывающей смущение одеждой стриптизерши, которую бедняжка Джейн надевала, чтобы проверить, как она сможет соблазнить мойщика окон. Была ли она на ней, когда Шон Линч пробрался в квартиру? Скорее всего, ее мать нашла эти вещи в чемодане в шкафу и выбросила.
Глава 29
Менхеллион ни разу не упомянул имя Шона Линча, что, безусловно, говорит о его уме и профессионализме, но оно просвечивало в каждой строчке. Он выложил всю предысторию жестокого убийства. Мы предоставили Айвору возможность самому связаться с нами; по крайней мере, мы ждали до вечера воскресенья, но напрасно. Только около семи часов он позвонил нам, и, срочно вызвав няню и оплатив ей время в двойном размере, мы помчались к нему домой.
Его мать и Джульетта выполнили его просьбу, и Айвор был один. Он постарел на десять лет. Его волосы не поседели за одну ночь, потому что, вопреки всеобщему убеждению, так не бывает, но нам показалось, что в них стало больше седины, чем когда мы видели его в прошлый раз. Он ничего не ел с тех пор, как утром уехал из Рамбурга, но пил много виски, а к нашему приезду перешел на красное вино. Айрис обнаружила, что холодильник полон еды, заготовленной предусмотрительной Джульеттой, и сделала нам сэндвичи.
– Кто-нибудь завтра задаст вопрос в парламенте, – сказал Айвор.
– И ты там будешь?
– О, да – ответил он, словно решил все заранее. – Это будет то самое клише, в духе ерунды типа «идущие на смерть приветствуют тебя». Интересно, почему эти бедные древние христиане так говорили. Я бы не стал, если бы мне предстояло быть съеденным львом. Я бы послал императора ко всем чертям.
– Ты считаешь, что тебя съедят?
– Конечно. Для меня это конец, Роб. Я стал объектом газетного скандала. Теперь не будет никакого поста министра. Я никогда не попаду в кабинет. Никаких перевыборов. Избирателям Морнингфорда это не понравится.
Я спросил, где Джульетта, и он сказал нам, что она осталась в Рамбурге.
– Я подумывал о том, чтобы порвать с ней. Сказать ей, что ничего не получается, приятно было познакомиться, и, пожалуйста, оставь себе кольцо.
– Ты этого не сделаешь, – ужаснулась Айрис.
– Ну, я этого и не сделал. Я только сказал, что подумывал об этом.
Мы перекусили сэндвичами – вернее, мы с Айрис перекусили. Айвор не съел ни кусочка. Он открыл еще одну бутылку бургундского и пожаловался на то, что с утра будет страдать от похмелья и головной боли, а потом добавил:
– Может, это не так уж плохо. Это меня отвлечет.
Тут позвонила наша дорогостоящая няня и сказала, что Адам плачет и жалуется на боль в животе, поэтому нам пришлось срочно уехать. Айрис уже была вне себя от тревоги. Но у Адама не было ничего серьезного. Он тут же успокоился, увидев нас; я полагаю, это был заговор с целью вернуть нас домой. Но я жалел, что мы не могли побыть с Айвором чуть подольше. Мне очень не хотелось оставлять его одного. Он пожал мне руку и поцеловал сестру, что было так на него не похоже, но я объяснял это тем, что к тому моменту он был уже почти пьян.
В ту ночь мы так и не заснули. Оставив безуспешные попытки, я спустился вниз и взял книгу, которую весь день то читал, то откладывал, пытаясь отвлечься от неприятностей Айвора. Я часто думал об английских джентльменах – литературных героях и о том выходе из трудной ситуации, к которому их подводят некоторые авторы. В этом романе Дороти Л. Сайрес приведен классический пример именно такого выхода. Роман называется «Неприятность в клубе Белона», и в конце доктору Пенберти грозит позор, суд и, учитывая реалии того времени, неизбежный смертный приговор. Я приведу цитату из этого романа, потому что она удивительно подходит, хотя, разумеется, тогда я этого не знал.
– Доктор Пенберти, – сказал старик, – теперь, когда этот документ попал в руки лорда Питера Уимзли, вы понимаете, что ему остается только связаться с полицией. Но так как это повлечет за собой большие неприятности для вас и для других людей, вы, возможно, пожелаете найти другой выход из этого положения. Если же нет…
Он вытащил из кармана пиджака то, что принес с собой.
– Если нет, я случайно прихватил из моего личного шкафчика вот это. Я кладу его сюда, в ящик стола, готовясь завтра взять его с собой за город. Он заряжен.
– Благодарю вас, – ответил Пенберти.
Я перевернул последнюю страницу и тут вспомнил, что этот роман рекомендовали почти все критики, назвав его «хорошим чтением», и вернулся наверх. Айрис все еще не спала; к нам в постель забрался Адам, и они очень красиво смотрелись, лежа в обнимку. На часах было десять минут пятого. Я отнес сына назад в его кроватку. Должны ли мы позвонить Айвору утром, спросил я у жены, или наш звонок будет еще одним раздражителем? Когда близкий человек попадает в такую беду, как он, вы не хотите, чтобы он чувствовал себя одиноко или подумал, что вам на него наплевать. Мы позвонили. Он сказал, что немного поспал, больше, чем ожидал, и странно то, что он проснулся вполне бодрым и спокойным, и ни следа похмелья.
– Я не буду пить перед тем, как ехать в Палату; лучше я это сделаю потом.
– Ты уверен, что это произойдет?
– О, да, – ответил он. – Так уж мне повезло, что я должен выступить с заявлением, и когда я закончу и еще не успею сойти с кафедры, какой-нибудь оппозиционер-«заднескамеечник» задаст мне вопрос, есть ли какая-то правда в статье Менхеллиона. Нечего и сомневаться. Именно так все произойдет.
Я спросил его, что он ответит.
– Бог знает. Я уже принял решение. Я скажу правду. Мне придется. Я не собираюсь лезть в такое дерьмо и лгать в Палате общин. Я скажу правду, но не обязательно всю правду.
– А вся правда должна выйти на свет?
– Понимаешь, Роб, я так не думаю. Я действительно не думаю, что она когда-нибудь выйдет на свет.
Это должно было меня насторожить, это должно было подать сигнал тревоги, но этого не случилось. Я слушал программу «Сегодня» по «Радио-4». Они уделили целых пять минут Линчам, Ферналам и Джейн Атертон, попутно упомянув, что Айвору Тэшему, министру по делам Военно-воздушных сил за рубежом, придется кое-что объяснить и что хотя его пригласили, он не захотел прийти на программу. Я прослушал все это, а потом поехал на работу. Когда я добрался туда, прочел несколько утренних газет. В них было полно связанных с этим делом статей, в том числе история жизни семьи Линчей и рассказ Шилы Атертон об учебе ее дочери в школе и в университете, о ее приятеле по имени Каллум и еще об одном, сыне богатого производителя стекла. Джерри Фернал хранил гордое молчание. Я так и не понял, какой был смысл публиковать большую фотографию его новорожденной дочери. Полагаю, Пандора, молчаливая и обычно сдержанная, с гордостью отдала ее газетчикам.
Я мог легко узнать, что произошло в Палате общин, но не сделал этого. К тому времени, когда на следующий день принесли газету, я больше не мог этого вынести. Знал ли Айвор заранее тот вопрос, который собирался задать ему лейборист-«заднескамеечник» Марк Сэддлер? Должны ли они выносить вопрос на обсуждение или могут просто встать и задать его? Я не знаю. Но знаю, что ответил Айвор, поскольку это попало в заголовки всех крупных газет. Об этом говорили по телевизору и по радио; это было везде.
Сэддлер был известным антироялистом и славился своим едким остроумием. На официальном открытии сессии парламента, когда герольдмейстер приглашает членов Палаты общин явиться к Ее Величеству в Палату лордов, он всегда выкрикивал какое-нибудь колкое замечание, оскорбляющее королеву, насчет ее расходов или поведения ее детей. Он был известным смутьяном и enfant terrible[13].
Должно быть, к обеду стало известно, что должно произойти нечто выходящее за рамки обычного заседания. В Палате было полно народу, на обитых зеленой кожей скамьях не осталось ни одного свободного места. После того, как Айвор закончил выступление – нечто неинтересное, насчет стоимости одного эпизода в балканских войнах, – Сэддлер встал и спросил у него, может ли он прокомментировать статью в утренней «Таймс». Полагаю, все думали, что Айвор начнет вилять, возможно, возмущаться или откажется давать комментарии. Он поступил иначе.
