Гилберт Честертон - Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)
Три раза преследуемый и преследователь проходили друг за другом мимо окна, обходя вокруг будки, прежде чем я пришел в себя и понял, что нужно что-то делать, хотя еще и не понимал, что именно. Я стал с силой дергать дверь, когда в очередной раз показался профиль ничего не подозревающей жертвы, я бросился к окну и стал стучать, потом попытался выбить стекло. Но это было двойное окно с очень толстыми стеклами, к тому же проем был таким глубоким, что я засомневался, смогу ли я вообще достать до внешнего стекла. Мой гордый клиент почему-то не замечал моих сигналов и не слышал криков, и эти роковые маски продолжали ходить вокруг будки в безмолвной пантомиме, отчего у меня чуть не закружилась голова. И вдруг движение прекратилось. Подождав, я почувствовал, что они больше не появятся. Я понял: сейчас случится страшное.
Что было дальше, можно не рассказывать. Я думаю, вы и так представляете, что произошло… Так и я беспомощно стоял там, внутри этой будки, представляя это, или, вернее, пытаясь заставить себя не делать этого. Достаточно сказать, что в наступившей жуткой тишине, когда стихли шаги, кроме гулких раскатов моря, я услышал еще лишь два звука. Первый, громкий, – выстрел; второй, чуть тише, – всплеск.
Моего клиента убили в пяти ярдах от меня, а я ничего не смог сделать. Своих чувств я не буду вам описывать. Но, если после убийства самообладание ко мне уже вернулось, меня все еще гложет непонимание.
– Непонимание чего? – очень спокойно спросил отец Браун.
– Как убийце удалось уйти, – ответил сыщик. – На следующее утро, как только пирс открылся, я был освобожден из заточения и сразу бросился к воротам, чтобы узнать, кто выходил с пирса после открытия ворот. Не стану утомлять вас подробным описанием, но скажу только, что на пирсе, как ни странно, были самые настоящие железные ворота, через которые никто не мог бы войти (или выйти), пока они были закрыты. Никто из служителей не видел, чтобы выходил кто-нибудь похожий на убийцу, а внешность у него была весьма заметная. Если бы даже он попробовал как-то замаскироваться, вряд ли ему удалось бы скрыть свой необычно высокий рост или фамильный нос. Очень маловероятно, чтобы он попытался добраться до берега вплавь, потому что той ночью на море штормило, да и соответствующих следов на берегу не обнаружили. И если бы даже я увидел его один, а не пять-шесть раз, я и то с уверенностью мог бы сказать, что этот человек не стал бы топиться в минуту триумфа.
– Я прекрасно понимаю вашу мысль, – ответил отец Браун. – К тому же это никак не сочетается с письмом, где говорится о всевозможных выгодах, которые принесло бы ему это преступление… Хорошо бы проверить другое. Вам известно, что представляет собой пирс внизу? Какая у него конструкция? Пирсы очень часто делают так, что внизу у них целая сеть железных подпорок и стоек, по которым человек может перебираться, как обезьяна, с дерева на дерево, хоть до самого берега.
– Да, я подумал об этом, – ответил частный сыщик, – но, к сожалению, этот пирс построен не так, как остальные. Он ведь очень длинный, и опорами ему действительно служат железные колонны с металлическими балками и перекладинами, только расположены они слишком далеко друг от друга, и я не представляю, как человек мог бы перебираться с одной конструкции на другую.
– Я упомянул об этом, – задумчиво произнес отец Браун, – только из-за этой странной рыбины с длинными бакенбардами, старика, который проповедует на берегу. Он часто забирается на ближайшую балку. Думаю, когда бывает прилив, он, сидя на ней, ловит рыбу. Хотя он – очень странный рыболов.
– Почему? Что вы этим хотите сказать?
– Я хочу сказать… – очень медленно произнес отец Браун, покручивая пальцами пуговицу и рассеянно вглядываясь в зеленую воду, искрящуюся в последних лучах клонящегося к закату солнца. – Я хочу сказать, что однажды я попытался с ним заговорить, вполне дружелюбно… Дружелюбно, но без смеха (если вы понимаете), о том, как он сочетает такие древние занятия как рыболовство и проповедование. Кажется, я сослался и на текст, в котором говорится о ловце человеческих душ, это ведь само собой напрашивалось. Он же, запрыгивая на свой насест, ответил мне грубовато и непонятно: «Ну а я ловлю мертвецов».
– О Господи! – изумился детектив.
– Да, – сказал священник. – Мне показалось очень необычным, что он так отвечает незнакомому человеку, играющему на пляже с детьми.
После некоторого молчания его собеседник спросил:
– Вы думаете, он может быть каким-то образом причастен к убийству?
– Я думаю, лучше поговорить с ним самим, – ответил отец Браун.
– Я уже не верю, – покачал головой сыщик, – что кто-нибудь сможет хоть что-то объяснить. Это как бушующие волны в кромешной тьме, волны, в которые он… в которые он упал. Просто бессмыслица какая-то. Известный человек исчезает, как лопнувший мыльный пузырь! Никто бы не смог… Подождите, – неожиданно насторожился он и пристально посмотрел на священника, который сидел неподвижно, продолжая крутить пуговицу и смотреть на море. – Вы к чему клоните? Уж не хотите ли вы сказать, что… Что вы понимаете, что произошло в ту ночь на пирсе?
– Ох, уж лучше бы это оставалось бессмыслицей, – пробормотал себе под нос отец Браун, а вслух добавил: – Если вы хотите услышать прямой ответ, да, думаю, я понимаю, что произошло.
Какое-то время они оба молчали, а потом служитель правосудия напряженным голосом произнес:
– Вижу, идет секретарь старика из гостиницы. Думаю, мне пора. Схожу-ка я, пожалуй, потолкую с этим вашим безумным рыбаком.
– Post hoc propter hoc?[34] – улыбнулся священник.
– Секретарь не любит меня, – недовольно, но откровенно признался его собеседник, – а я не люблю его. Когда я с ним разговаривал, он задавал такие вопросы, которые не могли привести ни к чему, кроме ссоры. По-моему, это что-то вроде ревности – ему не понравилось, что старик обратился за помощью к кому-то со стороны, не посоветовавшись предварительно со своим чудесным секретарем.
С этими словами он развернулся и пошел через песчаный пляж к тому месту, где чудаковатый проповедник уже угнездился на железной балке и глядел вниз в зеленоватую тьму, точно какой-нибудь гигантский полип или медуза, свесившая ядовитые щупальца в фосфоресцирующее море.
Тем временем священник безмятежно наблюдал за приближением секретаря, которого даже с большого расстояния можно было легко заметить в толпе отдыхающих по строгому фраку и цилиндру. Вовсе не имея намерения вмешиваться в не слишком дружеские отношения между секретарем и частным сыщиком, отец Браун почему-то почувствовал, что больше склонен доверять последнему и его предубеждениям. Секретарь, мистер Энтони Тэйлор, был очень представительным молодым человеком как в одежде, так и ликом. Красота и ум сочетались в его бледном лице, обрамленном прямыми темными волосами, ниспадающими по бокам, как будто указывая на несуществующие бакенбарды. Губы его были постоянно сжаты чуточку сильнее, чем у большинства людей. Единственное, что могло объяснить возникшую у отца Брауна неприязнь к молодому секретарю, звучит довольно странно: ему померещилось, будто он говорит через ноздри. Во всяком случае, из-за его необыкновенно плотно сжатых губ возникало впечатление, будто ноздри его неестественно подвижны и чувствительны, и он общается да и вообще живет, задрав нос и принюхиваясь, как собака. Из общей картины странным образом не выпадало и то, что, когда он заговорил, произносимые им слова звучали резко и отрывисто, точно пулеметные очереди, хотя это довольно неожиданно и неприятно слышать от столь благообразного с виду молодого человека.
Разговор он начал со следующего:
– Полагаю, никаких тел на берегу не обнаружилось.
– По крайней мере, никаких заявлений на этот счет не было, – ответил отец Браун.
– Как и тела убийцы-великана с шерстяным шарфом, – скорее констатировал, чем осведомился мистер Тэйлор.
– Да, – кивнул отец Браун.
Какое-то время уста мистера Тэйлора оставались неподвижны, но ноздри его шевелились так быстро и презрительно, что движение это вполне можно было назвать красноречивым.
Выслушав обычные слова вежливости от священника, он бросил, не скрывая раздражения:
– А вот и инспектор. Наверняка они уже прочесали всю Англию в поисках шарфа.
Инспектор Гринстед, очень загорелый мужчина с острой бородкой, обратился к отцу Брауну с бóльшим почтением, чем секретарь.
– Я подумал, сэр, вы захотите узнать, – сказал он, – что мы не нашли никаких следов человека, который, судя по показаниям, ушел с пирса.
– Скорее, не ушел! – с вызовом произнес секретарь. – Служители пирса, единственные, кто мог видеть человека, который якобы ушел с пирса, утверждают, что никто похожий мимо них не проходил.
