Смерть и танцующий лакей - Марш Найо

— Для этой комнаты у меня был такой богатый выбор, что я растерялся, — сказал он. — Букет, составленный по моде шекспировских времен, кажется уж очень избитым, но в нем есть преимущество — его легко узнать. Потом я начал склоняться к затейливому образу Ли Ханта [3].

Помните, он писал, что мысли и чувства легко выразить нарциссами и гвоздиками, игру слов — тюльпанами, а прелестные, идущие от чистого сердца фразы — маргаритками. Но, к сожалению, теплицы в середине зимы не отвечают запросам Ханта. Поэтому вы видите здесь мирт, символ высшей власти, как говаривал наш великий доктор Джонсон [4].

К нему добавлены в основном цветы из довольно мрачного букета бедной Офелии. Конечно, во всем этом преобладает печальная нота. Но зато вверху, в комнатах гостей, я снова дал себе волю. Масса подснежников для Клорис, туберозы и даже несколько орхидей для мадам Лисс, ну и так далее.

— А что для миссис Комплайн?

— Восхитительный букет из бессмертников.

— А это не слишком жестоко?

— Ну что вы, мой дорогой. Я так совсем не считаю. — Джонатан бросил на гостя странный взгляд. — Кстати, я надеюсь, вам понравится действительно великолепный кактус, который стоит у вас на подоконнике. Глядя на него, любой новомодный художник замыслил бы написать нечто в серых и неуловимо зеленых тонах. А теперь я должен позвонить Сандре Комплайн, а потом доктору Харту. Я решился попросить его подвезти мадам Лисс. У Херси своя машина. Извините, я вас покину.

— Одну минуту! А какие цветы вы поставили у себя в комнате?

— У себя? Ну, конечно же, букет с благородным лавром.

В четыре часа приехали миссис Комплайн с сыном Уильямом и его невестой Клорис Уинн. К этому времени Мандрэг находился в состоянии такого же возбуждения, как и хозяин дома. Он никак не мог представить себе, что же выйдет из затеи Джонатана: доставит ли она массу неприятностей, окажется ли забавной или просто скучной. Но само чувство ожидания было приятно волнующим. Мысленно он нарисовал портреты каждого из гостей и решил, что самым интересным типом должен быть Уильям Комплайн. Как художника-декадента Мандрэга интересовала одна его черта, на которую намекнул Джонатан, — болезненное чувство обожания матери. Отметив это про себя, Мандрэг стал размышлять, не станет ли Уильям темой его новой драматической поэмы. Что же до миссис Комплайн с обезображенным лицом, то ее поэтический образ мог быть выражен при помощи ужасающей маски, на фоне которой Уильям произносил бы свои монологи. Может быть, в заключительной сцене, в персонажах проявится сходство с разными животными. А впрочем, не будет ли это слишком банально? Ведь одна из бед современного модного драматурга и состоит в том, что чем замысловатее закручен сюжет, тем труднее избежать обвинения в банальности.

Но в Уильяме Комплайне с его унылой внешностью, с его обожанием матери и весьма сомнительной победой над братом Мандрэг надеялся найти благодатный материал для пьесы. Он уже почти закончил мысленно первую сцену, где Уильям должен стоять между матерью и невестой на фоне светло-зеленого, выполненного в кубистской манере неба, когда открылась дверь гостиной и дворецкий Кейпер объявил о приеме гостей.

Конечно, они производили куда более заурядное впечатление, чем рисовалось в воображении Мандрэга. Он представлял себе миссис Комплайн закутанной в темное одеяние, а она была в дорогом костюме из твида. Вместо монашеского капюшона он увидел обыкновенную шляпку, украшенную лентой и искусственной мушкой. Но вот ее лицо, хотя и не так фантастически изуродованное, как он думал, вызывало мучительную жалость. Казалось, будто кто-то злобно растянул его в нескольких местах. В ее огромных, без блеска глазах оставалось что-то от прежней красоты. У нее был прямой короткий нос, но левый уголок рта опустился и левая щека обвисла, причем это выглядело так, будто она поспешно затолкала туда огромный непрожеванный кусок. Выражение лица от этого становилось нарочито скорбное, как у клоуна. Джонатан был прав, когда говорил, что вид у нее был какой-то жестоко-комичный. Мандрэга удивило ее самообладание и холодный сухой голос. Уж это никак не подходило к придуманному им образу.

Мисс Клорис Уинн была девушка лет двадцати, очень хорошенькая. Ее светло-золотистые волосы зачесаны назад и уложены такими плотными рогульками, что, казалось, были сделаны из какого-то особого материала. Широко посаженные глаза изумительной формы, большой яркий рот, превосходная кожа. Она была довольно высокого роста и двигалась неторопливо, серьезно глядя перед собой. По пятам за ней шел Уильям Комплайн. Вот он оказался именно таким, как ожидал увидеть его Мандрэг — заурядным человеком, в котором, впрочем, было нечто вызывающее неосознанную тревогу. Он был одет в аккуратную военную форму, но в нем совсем не чувствовалась бравая офицерская выправка. Он был светловолос и казался бы вполне недурен собою, если бы в его грубоватых чертах проступало больше индивидуальности. Его будто неумело срисовали с прекрасного оригинала. Во всем облике старшего Комплайна ощущалась какая-то напряженность.

Почти сразу Мандрэг заметил, что, прежде чем посмотреть на невесту, а делал он это очень часто, Уильям бросал взгляд на мать, которая намеренно не обращала на него внимания. Миссис Комплайн непринужденно, как со старым приятелем, болтала с Джонатаном, а тот в свою очередь все время втягивал в разговор остальных. Он был в ударе. «Ну что ж, — подумал Мандрэг, — неплохое начало, а еще много всего в запасе». В это время до него дошло, что мисс Уинн что-то ему сказала, и он повернулся к ней со смущенным видом.

— Я там ничего не поняла, — говорила мисс Уинн, — но она вызвала во мне полное смятение, а это всегда довольно забавно.

«Ага, — подумал Мандрэг. — Это о какой-то моей пьесе».

— Не знаю, конечно, так ли вы думали, когда это писали, как и я, когда это смотрела.

— Обри! — воскликнул Джонатан. — Мисс Уинн ваша поклонница.

— Поклонница чего? — спросила миссис Комплайн своим бесцветным голосом.

— Пьес Обри. Если все будет хорошо, в марте театр «Единорог» начнет свой сезон новой его пьесой. Вы должны побывать на премьере, Сандра. Пьеса называется «Неудачная светомаскировка».

— О войне? — спросила миссис Комплайн.

Этот вопрос почему-то приводил Мандрэга в бешенство, но он, сдерживаясь, вежливо ответил, что пьеса не о войне, а просто попытка показать двухмерность слепой приверженности какому-нибудь стереотипу. Миссис Комплайн взглянула на него без всякого выражения и повернулась к Джонатану.

— А что все это значит? — спросил Уильям. Он уставился на Мандрэга с выражением оскорбленного недоверия. — Что такое двухмерное? Это плоское? Да?

Мандрэг слышал, как мисс Уинн нетерпеливо вздохнула, и подумал, что в Уильяме чувствуется упорство.

— Означает ли это, — спросила она, — что ваши характеры не будут фотографически точны?

— Совершенно верно.

— Но все-таки, — опять медленно начал Уильям, — что такое двухмерное? Я не совсем понимаю…

Мандрэг почувствовал приближение приступа ужасной скуки, но тут ловко вмешался Джонатан, забавно рассказав, как он учился понимать современные пьесы, и Уильям слушал его, застыв с приоткрытым ртом и каким-то беспокойным выражением глаз. Пока все смеялись шуткам Джонатана, он стоял с озадаченным видом. Мандрэг видел, как шевелились его губы, шепча это возмутительное слово — «двухмерный».

— Я думаю, — произнес он вдруг, — вы считаете более важным не то, что вы говорите, а то, как вы говорите. У ваших пьес есть сюжеты?

— У них есть темы.

— А какая разница?

— Билл, милый, — сказала мисс Уинн. — Не надо надоедать знаменитым писателям.

Уильям повернулся к ней, и улыбка сделала его почти красивым.

— Значит, не надо, — промолвил он. — Но если человек чем-то увлекается, ему нравится говорить об этом. Я, например, очень люблю говорить о вещах, которыми занимался. Я имею в виду — до войны.