Маэстра - Хилтон Л. С.
– Да пошли вы все! – агрессивно заявила она. – Или вы тоже хреновы лесбиянки?!
Дамы оторопело посмотрели на нее, но продолжать дискуссию не стали и чинно удалились в другой зал. Я с тоской глядела им вслед, а потом повернулась к одноклассницам:
– Они могут нажаловаться, и нас выгонят отсюда.
– Ну и чё? Тут все равно делать не хрен! Ты чё, Рэшерс, охренела?
Драться к тому времени я уже научилась. В те редкие дни, когда моя мать вспоминала, что у нее есть дочь, она пыталась лечить мои синяки и фингалы, но по возможности я старалась делать так, чтобы она ничего не замечала. Даже в редкие моменты нежности у меня складывалось ощущение, что она считает меня подменышем. В принципе, я могла врезать Лианне прямо там, однако, возможно, потому, что мы стояли около той самой картины, или потому, что те дамы еще не успели далеко отойти, мне не захотелось начинать драку, и я решила закрыть эту тему. Постаравшись принять как можно более презрительный вид, словно накинув на плечи меховое манто, я пыталась показать им, что они настолько ниже меня, что вообще не стоят моего внимания. После окончания школы мне и вовсе удалось убедить себя в том, что я выше всего этого. Два года я работала на заправке, подметала в парикмахерской, упаковывала заказы в китайской кухне, нещадно режа пальцы о фольгу и заливая кровью свинину в кисло-сладком соусе – излюбленное похмельное блюдо тех, кто перебрал в пятницу вечером. Мне удалось заработать денег на то, чтобы провести целый год в Париже и пройти месячный базовый курс по искусствоведению в Риме.
Мне казалось, что, когда я поступлю в университет, жизнь моя тут же изменится. Никогда раньше я не бывала в подобных местах и не общалась с такими людьми. Эти небожители и здания были словно созданы друг для друга: на протяжении нескольких поколений существа с кожей медового цвета и оштукатуренные стены того же цвета объединялись благодаря кредиту на обучение, причем слияние это было совершенным с архитектурной точки зрения, продуманным до малейших, отшлифованных дыханием времени деталей. В колледже у меня были любовники, а вот подруг так и не появилось, что неудивительно, принимая во внимание мою внешность и особенно мои интересы. Я убеждала себя в том, что подруги мне не нужны, к тому же я много времени проводила в библиотеке, вечерами подрабатывала, поэтому успевала только читать книги, и не более того.
Обязательным списком литературы я ни в коем случае не ограничивалась: помимо Гомбриха и Бурдье, я запоем читала романы, жадно впитывая все подробности, касавшиеся загадочной жизни касты, в которую я так жаждала войти. Я училась правильно говорить, использовать соответствующие слова, знание которых отличает посвященных от простолюдинов. Я без устали изучала языки, ведь лишь французский и итальянский – истинные языки искусства. Читала «Монд» и «Форин афферс», «Кантри лайф» и «Вог», «Опера мэгэзин» и «Татлер», журналы о верховой езде, «Архитектурный дайджест» и «Файненшиал таймс». Научилась разбираться в винах, редких книжных переплетах и антикварном серебре, ходила на все бесплатные литературные вечера, сначала из чувства долга, а потом – с удовольствием, научилась правильно пользоваться десертной вилкой и копировать акцент истинных подданных империи, над которой никогда не заходит солнце. К тому моменту я уже поняла, что нет смысла притворяться тем, кем ты не являешься, но думала, что если смогу удачно мимикрировать, то никому и в голову не придет задавать мне лишние вопросы.
Делала я все это отнюдь не из-за собственного снобизма. С одной стороны, я ощутила огромное облегчение, оказавшись в среде, где было не стыдно признаться, что ты интересуешься чем-то, кроме долбаных реалити-шоу, и после этого не схлопотать в челюсть. Я прогуливала уроки в школе главным образом ради того, чтобы сесть на автобус, доехать до центра и пойти в читальный зал Пиктона в Ливерпульской центральной библиотеке или в Художественную галерею Уокера, потому что эти окутанные тишиной залы были для меня не только источником прекрасного, но и возможностью прикоснуться к культурному сообществу. Культурный человек всегда знает все, что нужно знать, и можно сколько угодно говорить, что это совершенно не важно, но на самом деле это так. И отрицать это так же бессмысленно, как отрицать силу искусства. А для того чтобы окружить себя правильными вещами, надо проникнуть в круг людей, которые обладают ими. Поскольку я всегда подходила к делу основательно, то понимала: пригодиться может любая информация, включая знание, как отличить потомственного маркиза от почетного.
Первое время работы в аукционном доме маскировка меня не подводила, и мне удавалось сгладить все углы. Я сошлась с Фрэнки, секретаршей нашего отдела, несмотря на то что она говорила громко, словно мемсахиб, приказывающая носильщикам нести ее паланкин, и зналась с людьми, которых называла Обезьян и Пискля. Несмотря на все это, Фрэнки была своей, а я – нет, хотя на какое-то время медленно, но верно проникавший в аукционный дом денежный поток все же вскружил ей голову. Мир искусства постепенно очнулся ото сна, перестав быть детской площадкой для заскучавших миллионеров, среди которых девушки вроде Фрэнки были представителями вымирающего вида. Однажды она посетовала в доверительной беседе, что, вообще-то, хотела бы жить в деревне, но ее мать считала, что в городе у нее больше шансов встретить достойного жениха. Фрэнки была преданным читателем журнала «Грация», однако советам экспертов по красоте упорно не следовала: на голове у нее красовалась допотопная бархатная полоска, а огромный зад напоминал гигантский твидовый гриб. Как-то мы с ней заглянули в «Питер Джонс», и мне едва удалось увести подругу от жутчайшего вечернего платья из кричащей бирюзовой тафты. Я опасалась, что матери Фрэнки еще не скоро доведется заказывать отпечатанные на тисненой бумаге приглашения на свадьбу, однако восхищалась совершенно самобытным стилем подруги, ее царственным презрением к любым диетам и неиссякаемым оптимизмом: Фрэнки была уверена, что рано или поздно обязательно встретит своего суженого. По крайней мере, я ей искренне этого желала. Она виделась мне в георгианском доме приходского священника ставящей на стол блюдо с собственноручно испеченным рыбным пирогом для любимых членов большой семьи.
Иногда мы даже обедали вместе, и я с наслаждением слушала ее рассказы о детстве, проведенном в пони-клубе, а ей, похоже, нравились мои детские воспоминания, которые я доверяла ей, разумеется, в сильно отредактированном виде. Без сомнения, Фрэнки была одной из причин, почему мне нравилась работа в «Британских картинах». Второй причиной стал Дейв, носильщик, работавший у нас в хранилище. По моим ощущениям, кроме этих двоих, никто из сотрудников искренней симпатии ко мне не испытывал. Дейв потерял ногу в Багдаде во время первой войны в Ираке и, пока лежал в госпитале, пристрастился к документальным фильмам об истории искусства. Он обладал поразительным природным чутьем и острым умом и питал особую любовь к XVIII веку. Как-то раз он сказал мне, что после того, что ему довелось пережить в Бискайском заливе, искусство стало его единственным утешением, а эта работа давала ему шанс находиться рядом с великими шедеврами. Надо было видеть, с какой любовью и нежностью он обращался с полотнами. Я уважала его за искренний интерес к искусству, глубокие познания, и, если честно, именно от Дейва я узнала об искусстве намного больше, чем от старших коллег в отделе.
Мы с ним невинно флиртовали, хотя с другими коллегами кокетничать я не решалась, к тому же Дейв казался мне совершенно безопасным вариантом. Он, конечно, мог отпустить пошлую шуточку в мой адрес, но в целом относился ко мне старомодно, по-отечески. Даже послал поздравительную открытку, когда мне наконец дали повышение. Однако я прекрасно знала, что он любит свою жену, всегда называет ее хозяйкой, а мне, по правде говоря, нравилось, что в его обществе я могу полностью расслабиться и не бояться, что ему вдруг взбредет в голову трахнуть меня. Помимо рококо, еще одной страстью Дейва были дешевые детективы, основанные на реальных событиях. Одним из популярных трендов этого жанра в последнее время стал супружеский каннибализм, и во многих романах описывалось, как обиженная жена подает своего мужа гостям в виде паштета, подливая им охлажденный до нужной температуры шардоне. Дейв, по роду службы отлично разбиравшийся в оружии, приходил в полный восторг от их поистине шекспировской гениальности выбора орудий убийства. Вы даже не представляете себе, какие чудеса творят щипцы для завивки и нож для разрезания бумаг, если приложить к этим нехитрым предметам чуточку фантазии. Мы с Дейвом часто проводили перерывы вдвоем, спрятавшись от посторонних глаз в дальнем углу пыльного хранилища, и анализировали последние модные тенденции жестоких убийств. Я не переставала удивляться тому, как гармонично в нем сочетались столь разные увлечения, и думала, что любовь к смазливым богам и богиням, беззаботно предающимся плотским усладам на полотнах старых мастеров, спасала его от всех тех ужасов, которые ему довелось пережить на войне, а эстетичное изображение насилия, граничащее с эротикой, убеждало его в том, что и в античные времена война по жестокости своей не сильно отличалась от того, что он видел в пустыне. Я восхищалась его глубокими знаниями искусствоведа-любителя, а он относился к моему профессиональному статусу с таким неподдельным уважением, что иногда мне даже становилось неловко.
