Маэстра - Хилтон Л. С.
Я знала, что сейчас девица кивнет в сторону подиума и поднимет один палец.
– Миллион пятьдесят тысяч фунтов, номер тридцать восемь! Поднимаете?
– Миллион сто!
Рено нахмурился и показал ладонью поперек горла, но я даже не взглянула на него, совершенно обезумев.
– Очень хорошо!
– Леди и джентльмены! – провозгласил аукционист. – Сделана ставка один миллион сто тысяч фунтов! Раз…
Я зажмурилась, затаила дыхание, дрожащими пальцами держась за гарнитуру.
– Поздравляю, мадам!
Я аккуратно нажала маленькую красную кнопку, откинулась на спину стула и распустила волосы.
– Она наша!
– Умница!
Я закурила и, похоже, прикончила сигарету за одну затяжку, потом подошла к Рено, села ему на колени и уткнулась своим лбом в его.
– Поверить не могу! Я сделала это! Поверить не могу! – шептала я.
– Почему не можешь?
Вот за что я любила Рено, так это за его неподдельный интерес. В отличие от всех остальных мужчин, он искренне интересовался моими чувствами.
– Я только что купила картину стоимостью миллион фунтов… Я! Это невозможно, безумие какое-то!
– Тебе удавались вещи и посложнее…
Возбуждение растаяло так же внезапно, как и появилось. Я встала и принялась раздраженно расхаживать по комнате:
– Может, хватит напоминать мне об этом? Перестань! Я ведь делаю все, как ты говоришь, разве нет?
Подойдя ко мне, он присел, обнял меня за колени, так и не сняв свои идиотские наушники, и тихо произнес:
– Я не об этом, Джудит. Не забывай, я многое знаю о тебе. Я видел, где ты выросла, видел, через что тебе пришлось пройти, чтобы выбраться оттуда. Думаю, я просто хотел сказать, что восхищаюсь тобой.
– Восхищаешься? Мной?!
– Что сказано, то сказано, не заставляй меня говорить тебе комплименты! А теперь, думаю, нам стоит пойти и отметить твое первое крупное приобретение. Какая твоя любимая еда в Париже?
– Салат из лобстеров в «Лоране».
– Тогда я пошел переодеваться. Не поверишь, ради тебя я даже готов прилично одеться! Кстати, ты в курсе, что у меня есть галстук? А потом пойдем кормить мадемуазель лобстерами.
Но я уже скинула юбку. Между ног все набухло от возбуждения и пульсировало в разрезе черных сетчатых трусиков.
– А может, дома поужинаем?
Он так резко ввел в меня палец, что я охнула, а потом медленно вытащил вместе с моей собственной влагой, поднес к губам, облизал и ответил:
– Можно и дома.
Сначала я сомневалась, стоит ли указывать свой адрес для доставки Рихтера, но потом все-таки решила, что «Джентилески» – зарегистрированная компания, деньги чистые, а что я буду делать со своей собственностью после получения, никого не должно волновать. Торги были самые обычные, Руперту и в голову не должно прийти навести справки, кто приобрел картину, которую он сам не продавал. Название компании, разумеется, появится во всей документации по торгам, но он вряд ли свяжет компанию под названием «Джентилески» с моим именем, хотя имя художницы и может вызвать у него смутные ассоциации со мной. К тому же у Руперта и без меня хлопот полон рот: после смерти Кэмерона он попал минимум на пол-лимона. Рено со мной согласился. Как только мы получили из Лондона все необходимые бумаги, можно было выходить на связь с Монкадой. Мы купили новый одноразовый телефон, и Рено достал блокнот с целым списком номеров.
– Откуда ты знаешь, что кто-нибудь из них выведет нас на Монкаду?
– Знаю, и все, не один, так другой. Я же тебе говорил, у меня есть связи.
– Ах да, твои знаменитые связи! Только пусть он не перезванивает мне на этот телефон. Надо будет найти таксофон.
– Умничка!
– Со временем я пришла к выводу, что всему можно научиться в процессе.
Мы поехали на метро в восемнадцатый округ и среди платанов, лаймовых деревьев и развалов с дешевыми африканскими платками нашли телефонную станцию на улице Гут-д’Ор, оттуда иммигранты могли по карточкам звонить своим родственникам. Рено купил карточку, и мы присели ждать своей очереди, а я пошла прямо по списку. Первые два номера были отключены, по третьему ответили и тут же повесили трубку, по четвертому сказали «Pronto», но, как только я заговорила, бросили трубку. Я попробовала следующие два – тщетно.
– А что мы будем делать, если он так и не ответит? Это все, что у тебя есть?
Перед Рено оставался всего один человек: дама с вычурным тюрбаном ярко-желтого цвета качнула бедрами, как будто у нее были судороги, и принялась что-то кричать в трубку на совершенно непонятном креольском патуа. На станции стоял кисловатый запах пота и сладковатый – патоки, по телевизору над стойкой на оглушительной громкости показывали какое-то шоу, которое вполглаза смотрели пять-шесть человек, ожидавших своей очереди за Рено.
– Это займет кучу времени! И даже если мы до него дозвонимся, этот телефон освободится в лучшем случае к Рождеству!
– Звони дальше!
Бред какой-то! Неужели он думает, что так мы чего-то добьемся?! Я набирала номер за номером, пока на мобильном не закончились деньги. Мы вышли выпить кофе и покурить, купили новый телефон, и все началось сначала. Еще кофе, еще сигареты, от кофеина и никотина у меня уже голова разболелась. Я звонила до тех пор, пока не выучила все телефоны наизусть.
– Рено, это бесполезно!
На Гут-д’Ор Рено выглядел местным в своем жутком пиджаке и ботинках. Наверное, со стороны мы смотрелись забавно – мелкие жулики из блокнота для эскизов студента киноинститута. Часы показывали пять, мы торчали тут уже три часа, Рено пропускал очередь уже столько раз, что даже внимательно смотревший телешоу кассир стал косо поглядывать на нас.
– Я хочу домой! Мне надо в душ!
Впервые с того самого дня, когда он сел ко мне в такси у ратуши, Рено вышел из себя и потерял контроль:
– Жди тут! Мне надо позвонить!
– Хорошо, – устало отозвалась я.
Он вышел на улицу и достал телефон. Я смотрела на него через витрину чехлов для мобильных с «Хелло Китти», пытаясь прочитать по губам, но он повернулся ко мне спиной.
– Попробуй вот эти. – Рено протянул мне листок бумаги.
Еще два номера. Первый был отключен. По второму долго не снимали трубку.
– Pronto, – раздался наконец женский голос.
– Мне надо поговорить с синьором Монкадой. Меня зовут Джудит Рэшли, я работала на Кэмерона Фицпатрика.
Короткие гудки. Я перезвонила снова.
– Пожалуйста, передайте синьору Монкаде этот номер. Я буду ждать его звонка. Лучше прямо сейчас, – быстро кивнула я Рено.
Тот встал, выхватил трубку из рук у изрядно помятого сомалийца в этническом платье и повесил.
– Какого хрена?
Рено распахнул полы пиджака и достал из кармана значок:
– Полиция!
На секунду из зала как будто откачали весь кислород, а потом вся толпа ломанулась к выходу, перевернув незапечатанный мешок с рисом и коробку поддельных очков «Рэй-Бан». Кассир встал, опершись на стойку огромными, унизанными перстнями кулаками:
– Послушайте, месье, вы не имеете права заявляться сюда просто так и…
– Так! Сел и заткнулся! Веди себя смирно! Иди в подсобку и уткнись своей жирной мордой в жареную курицу! Будешь сидеть там, пока не позову, понял? Или мне у тебя документы на эту халупу проверить? А потом я отправлю тебя в твою дыру, откуда ты там приехал, быстрее, чем ты успеешь сказать «расовая дискриминация»! Понял, ублюдок ты жирный? Если, конечно, у тебя язык на месте останется к тому времени! Все ясно?
Мы остались одни. Хрустя рассыпанным по полу рисом, Рено подошел к двери и повернул табличку на «Закрыто».
– Совершенно не обязательно было так на него наезжать! И что это еще за значок? – недовольно спросила я по-английски.
– Давай без нотаций, Джудит, дело серьезное! Ну а значок…
– Не говори, сама догадалась – у тебя же друзья в префектуре!
– Слушай, просто стой тут и жди звонка, ладно? – раздраженно бросил Рено и закурил.
– Здесь нельзя курить! – осторожно крикнул кассир из-за занавески для душа, которая, словно ширма, отделяла подсобку от остального зала.
