Джон Коннолли - Любовники смерти
– Вы не одиноки в этом деле, мистер Паркер. Разумеется, вы необычный человек, и я еще не выяснил, почему вы стали таким объектом ненависти и, рискну сказать, центром притяжения всякой мерзости, но есть и другие люди, о которых мне нужно подумать.
– Не это ли и есть подразделение № 5 – кодовое название моих тайных друзей?
От неожиданности Эпштейн на мгновение растерялся, но быстро взял себя в руки.
– Подразделение № 5 – это всего лишь название.
– Название для чего?
– Сначала – чтобы заниматься Странником. С тех пор, полагаю, область деятельности подразделения несколько расширилась. И вы попали в эту область.
Пошел дождь. Я оглянулся через плечо и увидел, как потемнел тротуар и как с красной маркизы над входом течет вода.
– Так что мне делать?
– С чем?
– С Анмаилом, или тем, кто считает себя Анмаилом.
– Он ждет.
– Чего?
– Пока к нему присоединится его вторая половина. Должно быть, он верит, что она где-то рядом, иначе бы не раскрыл себя. Она, в свою очередь, оставляет следы для него, даже не сознавая этого. Когда она придет к нему, они сделают свой ход. Ждать осталось недолго, раз Анмаил подготовился к убийству Уоллеса и подписался на стене своим именем. Он чувствует ее приближение, и скоро они окажутся вместе. Думаю, мы могли бы спрятать вас, но этим мы бы просто оттянули неизбежное. Чтобы позабавиться и выманить вас, они могут причинить вред вашим близким.
– И что бы вы сделали на моем месте?
– Я бы выбрал место сражения. У вас есть союзники: Ангел и тот, кто где-то здесь рядом. Я могу выделить парочку молодых людей, которые будут держаться на разумном расстоянии, но не упускать вас из виду. Посветитесь близ того места, которое выберете, и мы их поймаем.
Эпштейн встал. Встреча закончилась.
– У меня еще один вопрос, – сказал я.
Эпштейн состроил гримасу, которую можно было принять за признак раздражения, но он стер ее и снова принял обычную мину доброжелательной заинтересованности.
– Задавайте.
– Умерший ребенок Элейн Паркер – это был мальчик или девочка?
– Девочка. Кажется, ее назвали Сарой. Ее отобрали у нее и тайно похоронили. Не знаю где. Было лучше никому не знать.
Сара, моя сестра, похороненная без имени на младенческом кладбище, чтобы защитить меня.
– Но у меня, в свою очередь, может найтись задачка, чтобы вы подумали над ней, – сказал Эпштейн. – Как они разыскали Каролину Карр? В двух случаях ваш отец и Джимми Галлахер спрятали ее очень хорошо: один раз на окраине, перед тем как Аккерман погиб под колесами грузовика, а потом во время беременности. И все же те мужчина и женщина сумели ее выследить. Потом кто-то выяснил, что Уилл Паркер солгал насчет обстоятельств рождения своего сына, и они снова вернулись, чтобы попытаться исправить свою ошибку.
– Это мог быть кто-то из ваших людей, – предположил я. – Джимми рассказал мне про совещание в клинике. Один из них мог разболтать или намеренно, или нечаянно.
– Нет, они никому не рассказывали, – сказал Эпштейн с такой убежденностью, что я не стал возражать. – И даже если бы я усомнился в них, а я в них не сомневаюсь, никто из них не знал о природе угрозы Каролине Карр, пока она не погибла. Они лишь знали, что эта молодая женщина попала в беду и нуждается в защите. Возможно, тайна о ваших родителях могла просочиться. Мы удалили из медицинской карты Элейн Паркер подробности о ее мертвом ребенке, и она прекратила все контакты с больницей и акушером, наблюдавшими ее на ранних стадиях беременности. Все материалы были впоследствии вычищены. Была проблема с вашей группой крови, но это должно было быть конфиденциальным делом между вашей семьей и доктором, а он, похоже, вел себя безупречно во всех отношениях. И потом мы предупредили вашего отца, чтобы был всегда начеку, а он относился внимательно к нашим предостережениям.
– До той ночи, когда устроил стрельбу в Перл-Ривер, – заметил я.
– Да, до той ночи.
– Вам не следовало отпускать его туда одного.
– Я не знал, что он задумал, – сказал Эпштейн. – Я хотел взять их живьем. Таким образом мы могли бы заключить их под стражу и положить конец всему этому.
Он надел свою шляпу и пальто и собрался проскользнуть мимо меня.
– Помните, что я сказал. Полагаю, вашего отца выдал кто-то из его знакомых. Вы тоже можете подвергнуться такому риску. Я оставляю вас на попечение ваших коллег.
Он ушел со своими телохранителями, оставив меня с темноволосой немой, которая грустно мне улыбнулась и начала тушить лампы.
Где-то в дальнем конце закусочной зазвенел звонок, и над стойкой вспыхнул красный фонарь, чтобы женщина увидела. Она приложила палец к губам, давая мне знак, чтобы я молчал, и исчезла за шторой, а через несколько секунд поманила меня пальцем.
На маленьком экране была видна стоящая за складом фигура. Это был Луис. Я показал ей, что знаю его, и что его можно впустить. Она открыла дверь.
– Там у входа машина, – сказал Луис. – Похоже, сопровождала сюда Эпштейна. Внутри двое в костюмах. Скорее федералы, чем копы.
– Они могли забрать меня, пока я разговаривал с Эпштейном.
– Может быть, они не хотели тебя забирать. Может быть, они просто хотят узнать, где ты поселился.
– Моему квартиросдатчику это бы не понравилось.
– Вот почему твой квартиросдатчик и стоит здесь, отморозив задницу.
Я поблагодарил женщину и вышел вместе с Луисом. Она закрыла за нами дверь.
– Не очень разговорчива, – заметил Луис.
– Она глухонемая.
– Это многое объясняет. Впрочем, приятная женщина, если любишь молчаливых.
– Ты не задумывался о том, чтобы пройти курсы повышения отзывчивости?
– Думаешь, это поможет?
– Скорей всего, нет.
– Вот видишь.
В конце улицы Луис остановился и оглянулся на угол. Появилось такси. Он окликнул его, и мы отъехали без признаков хвоста. Таксист был больше занят разговором по блютузу, чем нами, но, на всякий случай, перед тем, как свернуть к нашей спокойной и безопасной квартире, мы сменили такси.
Глава 30
Джимми Галлахер никогда не считал себя хорошим хранителем тайн. Он был болтлив. Любил выпить и поговорить. Когда он выпивал, его язык срывался с привязи, и все фильтры рушились. Он говорил и сам удивлялся, слыша свои слова, словно стоял где-то рядом с собой и смотрел, как кто-то говорит. Но он знал, как важно молчать о происхождении сына Уилла Паркера, и даже выпив, умалчивал о некоторых сторонах и собственной жизни. И все же после самоубийства Уилла он сторонился мальчика и его матери. Лучше держаться подальше, чувствовал он, чем рисковать проболтаться о чем-то, что может вызвать подозрения, или обидеть его мать, заговорив о вещах, которые лучше держать поглубже в смятенных, измученных сердцах. И несмотря на многие свои слабости, за все годы, с тех пор как Элейн уехала с сыном в Мэн, он ни разу не проговорился о том, что знал.
Но он всегда подозревал, что Чарли Паркер придет его разыскивать. Это было в натуре Чарли – задавать вопросы, искать правду. Он был охотник, и в нем было упрямство, которое, считал Джимми, в конце концов будет стоить ему жизни. Когда-нибудь в будущем он перешагнет черту и заглянет туда, куда лучше не заглядывать, и что-нибудь высунется оттуда и уничтожит его. Джимми был уверен в этом. И этим местом вполне могла оказаться природа его собственной личности и тайна его рождения.
Он допил остатки вина и поиграл бокалом, от чего на стене закачались отбрасываемые свечой узоры. Рядом с раковиной еще оставалось полбутылки. Неделю назад он бы допил ее и, может быть, откупорил бы новую для нужной меры, но не теперь. Порыв пить больше, чем следовало, частично отступил. Джимми понимал, что нужно сохранить голову ясной. Он рассказал Чарли Паркеру все, что знал, и теперь освободился от ответственности.
И все же он чувствовал, что с признанием некоторая связь между ними разорвалась. Нельзя сказать, что это были узы доверия, так как он с Чарли никогда не был близок и никогда не будет. Он чувствовал, что с юных лет мальчику было неловко рядом с ним. Впрочем, Джимми никогда по-настоящему не понимал, как обращаться с детьми. Его сестра была на пятнадцать лет старше его, и он вырос с чувством, что он единственный ребенок. К тому же, когда он родился, его родители были уже старыми. Старыми. Джимми усмехнулся. Сколько им было: тридцать восемь, тридцать девять? И все же между родителями и сыном не хватало понимания, хотя он очень любил обоих, а когда вырос, разрыв между ними только увеличился. Они никогда не обсуждали его сексуальную ориентацию, хотя он всегда понимал, что мать, а может быть, и отец тоже осознают, что их сын никогда не женится ни на ком из тех девушек, с которыми порой ходил на танцы или в кино.
И, признавая свои побуждения, он никогда не поддавался им. Он считал, что отчасти из страха. Ему не хотелось, чтобы его товарищи полицейские узнали, что он гей. Они были его семьей, его настоящей семьей. Он не хотел делать ничего такого, что отвратило бы их от него. Теперь, на пенсии, он так и оставался девственником. Забавно, но ему казалось трудно применить это слово к человеку под семьдесят. Такое описание применимо к молодому человеку на пороге нового опыта, а не к старику. О, у него еще хватало энергии, и иногда он подумывал, что могло бы быть – неплохо? интересно? – начать с кем-то отношения, но в этом была проблема: он не знал, с чего начать. Он не был какой-нибудь краснеющей невестой, ожидающей лишения девственности. Он определенно знал жизнь и с хорошей, и с плохой стороны. Слишком поздно, думал он, сдаваться теперь кому-нибудь с бо́льшим опытом в вопросах секса и любви.
