Я все помню - Уокер Уэнди

– И интересы Дженни для меня лично – высший приоритет, – с обиженным видом сказал я. – Для меня чрезвычайно важны и ее воспоминания, и человек, которого она вспомнила и в отношении которого сейчас ведется расследование. Больше по этому поводу я не скажу ничего, потому как это не мое дело. Но как профессионал я обязан убедиться до конца, что здесь нет никакой ошибки. Он никуда не денется. Если мы, не торопясь, будем делать все как положено, ничего плохого в этом не будет. И если выяснится, что он виновен – а на данный момент это большой вопрос, то ему не удастся уйти от ответственности за недостатком улик.

Шон вновь посмотрел на меня, на этот раз уже помягче.

– Вы же знаете, как просто исказить ваши воспоминания о том треклятом дне в Ираке, правда? Вспомните, как осторожно мы воссоздаем события и фон, на котором они происходили. Когда мозг извлекает файл, это процесс очень уязвимый и хрупкий. Боюсь, что память Дженни была искажена внешней суггестией.

Она так не считает. И даже уверена в обратном.

– Но при этом, когда она говорит об этом человеке, в ней нет ни страха, ни ярости, ни тоски. Лишь безликая, банальная, продиктованная исключительно мозгом реакция. Вы разве не заметили?

Шон задумался. Он знал, что правда на моей стороне. Я видел это. Из его груди вырвался протяжный вздох. Тело расслабилось, он откинулся на подушки.

Вот дерьмо.

– Вам хотелось бы, чтобы насильником оказался именно он, да?

Да, мать вашу! Ей нужно поставить на этом точку. И вы это прекрасно знаете. Дженни должна жить дальше. Двигаться в будущее.

– В первую очередь она должна вспомнить. Потому что только так сможет изгнать призраков. Как и вы. Может, займемся делом?

Мы с Шоном проработали два часа. Вновь вернулись в пустыню. К его боевому заданию, переговорам по рации и товарищам, которых по одному перебили в той деревне. Еще раз увидели Валансию, шедшего с ним бок о бок. Красную дверь, местных жителей, почему-то не пожелавших спасаться бегством. Женщин и детей. Старика, который гневался больше обычного. У Шона из головы не шли мысли о Дженни. И что еще хуже, она была и в его сердце. Полагаю, он ушел от меня, немного успокоившись. Мне кажется, я вполне осознавал масштаб его ярости и понимал, каким сильным нужно быть человеком, чтобы держать ее в узде. По своей природе он не был жесток. Но хотя я никогда не забывал, что он был солдатом, порой мне каким-то образом удавалось об этом не помнить.

Глава двадцать восьмая

С Гленном Шелби я виделся в Сомерсе зимой, незадолго до того, как изнасиловали Дженни. Но это была не последняя наша встреча перед тем, как он умер. Родители воспитали меня человеком великодушным. Научили творить добро. И помогать нуждающимся.

Я рассказываю об этом потому, что в тот вечер, после сеанса с Шоном, поехал с ним повидаться. Он вышел из тюрьмы около года назад, и с тех пор я постоянно о нем думал. Мысли о нем проникли в мое сознание да там и укоренились – до такой степени, что даже мешали работать. Я нашел его без труда, через сотрудника службы пробации. Он работал на дому в своей крохотной квартирке, обрабатывал на компьютере данные для какой-то паршивой компании, занимающейся маркетингом через интернет, из числа тех, что перехватывают вашу персональную информацию и потом шлют всякую ерунду, которую приходится удалять. Эту работу ему нашла тетя из Бостона. Она же в течение нескольких лет платила арендную плату и коммунальные платежи за его крэнстонскую квартиру. Деньги приносила скромная рента, доставшаяся парню в наследство от родителей. Тетя была женщина пожилая, и если и проявляла интерес к племяннику, то только в рамках долга опекуна, получая за это, насколько я понимаю, символическую плату. Не думаю, что она знала о его последней отсидке, хотя об остальных преступлениях племянника была осведомлена. До этого он дважды попадал за решетку за домогательства и запугивания.

Теперь Гленн день и ночь торчал дома, хотя раньше работал в компании по содержанию и обслуживанию жилья. По примеру любых других ситуаций, требующих взаимодействия с другими людьми, через несколько месяцев его уволили. Это парня ожесточило. Гленн любил землю, запах травы и обожал контактировать с другими людьми. Каждый новый человек давал ему шанс на задушевное общение. К сожалению, молодой человек зашел слишком далеко в отношениях с одной клиенткой, замкнутой мамашей семейства из пригорода, ошибочно приняв ее вежливость за проявление неподдельного интереса к нему и его жизненной философии.

Гленн Шелби был жалким созданием. О двух вещах я вам уже рассказывал. Во-первых, он был мастер вытягивать из собеседников истории из личной жизни, которыми обычно делятся лишь с близкими друзьями и любовниками. Я в ходе наших сеансов тоже ему кое-что выболтал, и это меня беспокоило. А во-вторых, он был единственным пациентом, которого я не сумел спасти.

Тем вечером я поехал к нему домой. Должен признать, что оказаться с ним наедине было не очень приятно. Квартирка располагалась в жилом комплексе, напоминавшем собой мотель, и входная дверь вела сразу на улицу, как в частном доме. Но внутри была одна-единственная комната. Автомобили парковали на улице. В большинстве своем старые, неухоженные развалюхи. Посреди двора располагался плавательный бассейн, доведенный до ручки безразличием здешних обитателей и, если совсем откровенно, здорово смахивавший на выгребную яму под открытым небом. До приюта для бездомных такому жилью было рукой подать. Многие жители комплекса были преступниками или, подобно Гленну, выживали исключительно благодаря помощи родственников. Они делились с Гленном своими историями, а он рассказывал их мне во время наших сеансов в Сомерсе. Я хорошо их помнил.

Он открыл мне дверь в чистеньких брюках цвета хаки и рубашке, будто собирался отправиться на работу в какой-нибудь офис. Изнутри резко пахнуло смесью чистящих средств и карри. В компании, где трудился Гленн, работало непропорционально много индусов, которые, собственно, и жили в Индии. Для тех, кто недавно звонил в службу поддержки клиентов, в этом нет ничего удивительного. Они нередко проводили в интернете конференции и координировали свои действия, выступая в роли виртуальных коллег. Их культура въелась в Гленна, и он явно с ума сходил по блюдам индийской кухни.

Гленн трясся, хотя губы его расплылись в негодующей улыбке.

Так-так. Посмотрим, кто к нам пришел.

– Привет, Гленн. Можно войти?

Он отошел в сторонку и показал мне на небольшой диван в углу комнаты.

Я сел и спросил:

– Как твои дела?

В квартире царила идеальная чистота. В застекленном шкафчике аккуратно стояла посуда. На кухонном столе, на равном расстоянии друг от друга, в одну четкую линию были выложены газеты. Буфет украшали небольшие фарфоровые безделушки. Навязчивое стремление к чистоте – типичный стереотип пациентов, страдающих от подобных форм психоза. Как и грязь, по иронии судьбы.

Гленн пожал плечами. Затем сел рядом со мной на деревянный стул, скрестил ноги и, наконец, поднял глаза.

Со мной все в порядке, Алан.

– Надеюсь, ты не обидишься, что я к тебе приехал. Обычно врачи так не поступают, но я о тебе все это время волновался.

Гленн откинулся на спинку стула. Охватившее его возмущение уступило место глубинной потребности вновь ощутить контакт со мной. Просто удивительно, как быстро он это проделал.

А я все думал, сколько времени вам потребуется, чтобы меня найти.

Я улыбнулся. Глаза парня расширились, и я вдруг мысленно вернулся назад, к временам наших сеансов в Сомерсе. Сеансов, которые мне пришлось прервать из-за рамок, которые он не пожелал соблюдать. Рамок, которые я сам же глупо позволил ему преступить, желая помочь.

– Гленн, я знаю, что должен был прийти раньше. Мне сообщили, что ты перестал ходить к доктору Уэсткотту. На минувшей неделе я столкнулся с ним в тюрьме, и он рассказал мне, что после освобождения твои дела идут неважно. Может, расскажешь мне, что случилось?