Три орудия смерти (сборник) - Честертон Гилберт Кийт
– Как бы то ни было, – настаивал Харрингтон, – поскольку распоряжение подписано доктором Дуном, он должен подписать и его аннулирование.
– Ну ладно, – нетерпеливо воскликнул Джадсон, уже что-то нацарапавший на листке бумаги и мчавшийся к выходу из комнаты, – я сбéгаю к нему, и он мне все подпишет.
– С удовольствием отправился бы к нему с вами, – заявил Харрингтон.
Поскольку скорость их перемещения по городу задавалась безудержным Джадсоном, они довольно быстро оказались перед внушительным домом с колоннадой в центре Вест-Энда, домом с мрачноватыми ставнями, в который наш доктор совсем недавно нанес визит.
Между Джадсоном и представительным доктором Дуном разыгралась весьма примечательная сцена. Теперь, когда на это дело уже пролился некоторый свет, гости сполна смогли оценить уклончивость ответов того великого человека и упорство его незначительного оппонента. Тем не менее доктор Дун, видимо, решил, что будет благоразумнее вместе с коллегой отречься от упомянутой теории, и, небрежно взяв со стола перо, подписал документ левой рукой.
Две недели спустя мистер Уолтер Уиндраш прогуливался по своему любимому саду, улыбаясь и покуривая с таким видом, будто совершенно ничего не произошло. Он курил короткую сигарету в очень длинном мундштуке и пребывал в самом спокойном расположении духа. Именно в том и заключалась настоящая загадка Уолтера Уиндраша, постичь которую оказались не в состоянии ни медик, ни юрист. Эту тайну не смог постичь ни один из детективов.
Уиндраша успели превратить в чудовище в глазах самого близкого ему человека. Его собственному ребенку рассказывали о нем, как о шимпанзе и маньяке. Затем его описали как безжалостного и хладнокровного убийцу, посвятившего всю свою жизнь сокрытию преступления. Уиндраша облили грязью и угрожали еще более жуткими унижениями. Он обнаружил, что его обожаемый личный рай является местом убийства и что его друг с готовностью поверил в то, будто он сам – убийца.
Уиндраш побывал в сумасшедшем доме, едва не угодил на виселицу. Но все эти ужасные события значили для него куда меньше, чем очертания большого разноцветного облака в утреннем небе, приплывшего откуда-то с востока, или тот факт, что в ветвях трагического дерева начали петь птицы.
Можно было бы предположить, что его эмоции слишком поверхностны для таких трагедий. Те, кто привык зреть в корень, могли бы сказать, что он, напротив, слишком глубок, чтобы воспринимать все это всерьез. Так или иначе, но он пребывал в состоянии совершенно неуместной эйфории и выглядел человеком не от мира сего. Возможно, инспектор Брэндон не вполне осознавал, каким чудовищем является человек, именуемый гением.
А Уилдраша болезненные воспоминания и в самом деле терзали гораздо меньше, чем его здравомыслящего современника. Спустя несколько минут к нему присоединился молодой друг, доктор Джадсон. По сравнению с ним доктор был угрюм и явно испытывал неловкость. Его смущение казалось настолько сильным, что художник начал в шутливой форме укорять доктора за это.
– Видите ли, – произнес Джадсон с присущей ему мрачноватой искренностью, – мне следует стыдиться своих мыслей, так же, по-видимому, как и всего остального. Но я честно вам признаюсь, что даже представить себе не могу, как вы можете гулять в таком месте.
– Мой дорогой друг, и вы еще считаетесь хладнокровным и рационально мыслящим человеком науки, – беспечно отозвался Уиндраш. – В каких же суевериях вы погрязли! В какой средневековой тьме проводите свои дни! Я всего лишь бедный и бесполезный мечтатель и поэт, но, смею вас заверить, живу при свете солнца. Если честно, я его и не лишался, даже тогда, когда вы на пару дней отправили меня в этот свой маленький и милый санаторий. Мне там было весьма неплохо. Что касается сумасшедших, то я пришел к выводу: они гораздо разумнее, чем мои друзья за пределами лечебницы.
– Вам вовсе незачем сыпать мне соль на рану, – простонал Джадсон. – Я не собираюсь извиняться за то, что счел вас безумцем, потому что никогда так не думал. Но, пожалуй, будучи человеком щепетильным, должен извиниться за то, что считал вас убийцей. Однако убийца убийце рознь. Я знал всего лишь то, что нашел скелет убитого человека, спрятанный вами в саду. Но вас могли спровоцировать, и я допускал возможность наличия смягчающих обстоятельств. И в самом деле, из того, что слышал о покойном мистере Морзе, вряд ли его кончина кого-то опечалила. Но я знал, Уилмот – детектив, и он что-то разнюхивает у дерева. Я понял, в ближайшем будущем вам грозит арест, и должен был действовать без промедления. Честно говоря, я всегда действую слишком поспешно. Ссылаться на безумие уже после ареста – это очень слабый ход, особенно когда никакого безумия нет и в помине. Но если бы вас таки признали психически ненормальным, то арестовать не смогли бы. Мне предстояло придумать воображаемое заболевание, и на это изобретение у меня было не более пяти минут. Я каким-то образом сложил диагноз из обрывков нашего разговора по поводу амбидекстрии и воспоминаний о том вздоре, который когда-то написал Дун об антропоидах. Я использовал этот вздор отчасти потому, что предвидел: мне придется каким-то образом расположить к себе Дуна, а отчасти потому, что его теория прекрасно вписывалась в историю о дереве. Но я до сих пор содрогаюсь, вспоминая весь тот бред, который наплел. Это была от начала до конца вымышленная история. Но какие же чувства должны испытывать люди, думая об ужасах, произошедших на самом деле?
– И каковы ваши чувства? – жизнерадостно поинтересовался Уиндраш.
– Я не могу избавиться от ощущения, – произнес Джадсон, – что большинство людей избегало бы этого дерева, как зачумленного.
– Птицы садятся на него, словно на плечи Святого Франциска, – отозвался Уиндраш.
Наступило молчание, а затем Джадсон угрюмо произнес:
– В конце концов, сэр, просто невероятно, что вы жили рядом с этим деревом в течение двадцати лет и так и не заметили, что находится внутри. Я знаю, тело очень быстро сгнило до самых костей, потому что ручей унес все остатки разложившейся плоти, но вы, наверное, чуть ли не каждый день карабкались на свое дерево.
Уолтер Уиндраш пристально посмотрел на него ясным взглядом стеклянных глаз.
– Я никогда даже не прикасался к дереву, – произнес он. – Я всегда держался поодаль.
Что-то в его поведении подсказало молодому человеку, что они подобрались к объяснению эксцентричности художника. Он промолчал, а Уиндраш продолжил:
– Вы много рассказываете нам об эволюции и восхождении человека. Вы, ученые, разумеется, весьма высокомерны, и в вас нет ничего романтичного. Вы не верите в райский сад. Не верите в Адама и Еву. И, самое главное, не верите в запретное дерево.
Доктор покачал головой в шутливом раскаянии, однако собеседник продолжал, не сводя с него суровый и неподвижный взгляд:
– Но послушайте, что я вам скажу: вы всегда должны иметь запретное дерево у себя в саду. Всегда в вашей жизни должно быть нечто, к чему нельзя прикасаться. В этом тайна вечной молодости и счастья. В мире нет историй правдивее тех, которые вы называете легендами. Но вы эволюционируете, исследуете мир и решаете отведать плодов с дерева познания. И что из этого выходит?
– А что? – начал защищаться доктор. – Из этого вышло немало хорошего.
– Мой друг, – произнес поэт. – Вы как-то спросили у меня, какая польза от этого дерева. Я ответил вам, что не желаю, чтобы от него была какая-либо польза. Как же я ошибался. Я получал от него только хорошее, потому что для меня оно было бесполезным. Что получили от него те, для кого оно было полезным? Что получили те, кто, повторяя извечную ошибку, просил у него плодов? Пригодилось ли это Давину или Дуну, или как там вы его называли. И какие плоды он собрал, кроме плодов греха и смерти? Он получил от него убийство и самоубийство. Сегодня утром мне сообщили: Давин принял яд, оставив признание в убийстве Морзе. Разумеется, в каком-то смысле оно помогло Уилмоту. Но чего добились даже Уилмот и Брэндон, кроме страшной обязанности притащить своего ближнего на виселицу? Оно пригодилось вам, когда вы изобретали какой-то бессмысленный кошмар, с помощью которого надеялись пожизненно упечь меня в сумасшедший дом и запугать моих родных. Но это действительно был кошмар. И, похоже, он все еще продолжает вас преследовать. Однако повторяю: я не извлек из дерева ни малейшей пользы и по-прежнему наслаждаюсь солнечными лучами.