Любовники смерти - Коннолли Джон

– Никто.

– Как его обнаружили?

– Патруль увидел, что открыты боковые ворота у дома. Полицейские обошли дом и увидели на кухне свет – от маленького фонарика, вероятно, Уоллеса, но его еще нужно проверить на отпечатки пальцев на всякий случай.

– И что потом?

– Вы ничем не заняты?

– Сейчас?

– Нет, на неделе, чтобы встретиться. Что думаете?

– Я здесь закончил, – ответил я.

На самом деле, конечно, это было не так. Если бы не отвлекало ничто другое, я бы остался у Джимми до утра в надежде выдавить из него все до последней подробности, раз уж выпал шанс впитать все, что он рассказал. Может быть, я бы попросил его еще раз рассказать все с самого начала – просто чтобы убедиться, что ничего не пропущено, – но Джимми устал. Этот человек провел вечер, признаваясь не только в собственных грехах, но и в грехах других. Ему нужно было поспать.

Я знал, о чем Сантос хочет попросить, и знал, что отвечу да, в каком бы свете это меня ни выставило.

– Я бы хотел, чтобы вы осмотрели дом, – сказал Сантос. – Тело убрали, но вам нужно кое-что увидеть.

– Что?

– Просто посмотрите, ладно?

Я согласился. Я сказал Джимми, что, вероятно, еще вернусь поговорить в ближайшие дни, и он сказал, что будет дома. Мне следовало поблагодарить его, но я не поблагодарил. Он слишком долго скрывал слишком многое. Когда мы вышли, он встал на крыльце и смотрел нам вслед. Потом поднял руку, прощаясь, но я не помахал в ответ.

Я не был на Хобарт-стрит несколько лет – с тех пор, как вынес из дома последние семейные вещи и разобрал их, какие сохранить, а какие выбросить. Думаю, это была одна из самых сложных задач, с какими я когда-либо сталкивался: принесение дани мертвым. С каждым предметом, который я откладывал в сторону – платьем, шляпой, куклой, игрушкой, – мне казалось, что я предаю их память. Следовало все это сохранить, так как они прикасались к этим вещам, держали их, и их частичка осталась в этих знакомых предметах, теперь ставших чужими от утраты. Это заняло у меня три дня. Даже теперь вспоминаю, как целый час просидел на краю нашей кровати, держа в руках расческу Сьюзен, гладя запутавшиеся в зубьях волоски. Расческу следовало тоже выбросить… Или сохранить вместе с тюбиком губной помады, который запечатлел форму ее губ, с румянами, хранившими отпечаток ее пальца, с невымытым бокалом, хранившим следы ее руки и губ? Что нужно сохранить, а что забыть? В конце концов, я, наверное, сохранил слишком многое – а может быть, слишком мало. Слишком много, чтобы действительно оставить прошлое в прошлом, и слишком мало, чтобы полностью потеряться в воспоминаниях о них.

– Вы в порядке? – спросил Сантос, когда мы остановились в воротах.

– Нет, – ответил я. Я увидел телевизионные камеры, и вспышки ослепили меня, оставляя красные следы перед глазами. Я увидел патрульные машины и людей в полицейской форме. И снова вернулся в другое время, когда мои колени были в синяках, брюки изодраны, и я схватился за голову с запечатленным на сетчатке образом.

– Хотите подождать минутку?

И снова лампы-вспышки, теперь ближе. Я слышал, как называют мое имя, но не реагировал.

– Нет, – повторил я и прошел вслед за Сантосом в дом.

Дело было не в крови. Крови на полу в кухне, крови на стенах. Я не мог войти в кухню. Я только смотрел на нее снаружи, пока не почувствовал спазмы в животе и на лице не выступил пот. Я прислонился к прохладной деревянной панели и закрыл глаза, пока не прошло головокружение.

– Вы видели это? – спросил Сантос.

– Да, – ответил я.

Этот символ был нарисован кровью Уоллеса. Его тело уже унесли, но место, где оно лежало, было обведено контуром, сохраняющим позу. Символ был нанесен над тем местом, где была его голова. Рядом по полу было разбросано содержимое какой-то пластиковой папки. Я увидел фотографии и понял, зачем Уоллес приходил сюда. Он хотел почувствовать атмосферу убийства, увидеть своими глазами.

– Вы знаете, что означает этот символ? – спросил Сантос.

– Никогда раньше его не видел.

– Я тоже, но догадываюсь, что кто-то так расписывается под своими работами. Мы обыскали остальной дом. Там чисто. Похоже, все произошло на кухне.

Я взглянул на него. Он был молод. Вероятно, он даже не понимал значения собственных слов. И все же я не мог простить ему бестактности.

– Здесь мы закончили, – сказал я.

Я отошел от него и снова попал под вал вспышек, лучей от осветительных приборов и криков с вопросами. На мгновение я оцепенел, поняв, что не могу покинуть это место: у меня не было своей машины. Меня привез Сантос. Я увидел, что кто-то стоит под деревом, и фигура показалась мне знакомой: большой высокий мужчина по-военному с коротко подстриженными седыми волосами. В замешательстве я не сразу узнал его.

Тиррелл.

Здесь был Тиррелл – человек, который даже после моего ухода из полиции давал мне ясно понять, что, по его мнению, мое место за решеткой. Теперь он шагал ко мне рядом с местом, где убили Микки Уоллеса. Уоллес намекал, что кое-кто изъявил желание поговорить с ним, и тогда я понял, что один из них – Тиррелл. Некоторые репортеры увидели, как он приближается ко мне, и один из них, парень по фамилии Мак-Гэрри, который столько времени проработал в полицейской хронике, что его кожа приобрела синеватый оттенок, назвал фамилию Тиррелл. По тому, как старик приближался ко мне, было ясно, что сейчас произойдет стычка, и произойдет она под камерами и красными огоньками записывающих устройств. Так, как этого хотел Тиррелл.

– Сукин сын! – закричал он. – Это все ты!

Вспышки участились, и яркий, ровный свет телевизионной камеры направился на Тиррелла. Было видно, что он выпил, но не пьян. Я приготовился к отпору, но тут чья-то рука схватила меня за локоть, и голос Джимми Галлахера проговорил:

– Пойдем. Надо сматываться отсюда.

Как ни был измучен, он приехал сюда за мной, и я был ему благодарен за это. Я заметил разочарование на лице Тиррелла при виде, как его добыча ускользает, лишая его долгожданного момента перед камерами и репортерами, но тут все обернулись к нему за комментариями, и он начал изливать свою желчь.

Сантос увидел, как Паркер уезжает, а Тиррелл начинает общение с репортерами. Детектив не знал, почему Тиррелл обвиняет в случившемся Паркера, но знал о давнишней вражде между этими двумя. Позже у него еще будет возможность поговорить с Тирреллом, а пока он отвернулся и стал наблюдать, как проскользнувший мимо оцепления человек в хорошо скроенном темном костюме пристально смотрит на удаляющиеся огни машины Джимми Галлахера. Сантос двинулся к нему.

– Сэр, вы должны отойти за линию.

Человек раскрыл бумажник, показывая значок и полицейское удостоверение штата Мэн, но не взглянул на Сантоса, который ощутил, как у него волосы встали дыбом.

– Детектив Хансен, – проговорил он. – Могу вам чем-нибудь помочь?

Только когда машина свернула на Марин-авеню и исчезла с глаз, Хансен повернулся к Сантосу. У него были очень темные глаза, так же как волосы и костюм.

– Не думаю, – ответил он и отошел.

В ту ночь я спал у Джимми Галлахера на чистой постели в совсем по-другому пустой комнате. Во сне я видел дом на Хобарт-стрит и в нем темную фигуру, склонившуюся над Микки Уоллесом, что-то шепчущую ему, кромсая его. А позади них, как в фильме, показывающем другой фильм, демонстрирующий то же место под таким же углом, но в другой момент времени, я увидел, как другой человек склонился над моей женой, и что-то тихо говорит, кромсая ее, и тело моего мертвого ребенка на полу рядом, ожидающее своей очереди. А потом они исчезли, и в темноте остался только Уоллес, и кровь булькала в ране у него на горле, и его тело дрожало. Он умирал в одиночестве, в страхе, в странном месте…

Но вот в дверях кухни появилась женщина. На ней было летнее платье, а рядом стояла маленькая девочка, держась правой рукой за тонкую материю платья. Они подошли к месту, где лежал Уоллес, и женщина опустилась рядом с ним на колени и погладила по лицу, а девочка взяла его за руку, и вместе они стали успокаивать его, пока его глаза не закрылись и он не покинул этот мир навсегда.