Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник) - Кристи Агата

Никто не сможет доказать, что поднос развернули. Уолтер и врач этого не заметили. А если и увидели, то теперь вынуждены будут помалкивать. Впрочем, они уже затронули бы тему, если что-то им бросилось в глаза. Как не существует доказательств, что это будто бы заметил он – Скейлз. Художник слова спрятал свой секрет глубоко в тайниках души. А он столько терял со смертью Друри, что даже предположение о намеренности его действий прозвучало бы немыслимым. Есть все-таки вещи, которые вне власти самого опытного судебного медика, вне пределов даже наиболее смелых фантазий присяжных.

Отставной старший инспектор Скотленд-Ярда Корниш расследует преступление, описанное Дороти Л. Сэйерс

Они ему не поверили бы!

Могу себе представить, как много читателей закончат чтение рассказа «Кровавая жертва» с восклицанием: «Наконец-то идеальное убийство!»

И вынужден признать, что на основе фактов, изложенных для нас мисс Дороти Сэйерс, я не смог бы доказать присяжным или хотя бы самому себе, что Джон Скейлз виновен в преднамеренном убийстве. Это не удалось бы сделать ни одному другому сыщику и даже нашему выдающемуся детективу-любителю лорду Питеру Уимзи. Никто не посмеет утверждать, что убийство было совершено.

На первый взгляд может показаться, что все условия, необходимые для описания идеального убийства, были соблюдены автором рассказа. Однако перед лицом присяжных из многочисленных читателей детективных произведений мисс Сэйерс, обладающих мощным совместным интеллектом, берусь заявить, что произошедшее событие, в котором не разобрался бы сам лорд Питер, не может по сути своей являться преступлением.

На мой взгляд, в этом редком случае мисс Сэйерс стала жертвой своего изощренного ума, перехитрив саму себя. Она озаботилась тем, чтобы сделать «преступление» Джона Скейлза нераскрываемым, однако забыла включить в ткань повествования сам факт убийства. Хотя, разумеется, этот промах нисколько не умаляет достоинств рассказа, который можно причислить к любопытнейшим психологическим этюдам писательницы. Но главный объект моей критики – не талант литератора. Также я не стану принимать во внимание приговор, вынесенный читателем, удобно расположившимся с книжкой в уютном домашнем кресле. Он вполне может воспринять прочитанное иначе и заявить: я считаю, что Джон Скейлз действительно совершил идеальное убийство.

Да вот только… Давайте перенесем того же читателя из его удобного кресла на скамью для присяжных в суде и изложим ему данные, предоставленные в рассказе мисс Сэйерс. Вынесет ли он тогда обвинительный приговор Джону Скейлзу?

Если честно, мне не верится, что так произойдет. И анализируя историю с юридической точки зрения, которой обязан придерживаться офицер полиции, я смею утверждать – данное «идеальное убийство» не являлось убийством как таковым.

При этом я не исключаю вероятности, что Гаррик Друри был все же убит. При определенных обстоятельствах он мог умереть при переливании крови, но для признания его смерти убийством необходимы более прямые улики, свидетельствующие о совершенном преступлении. Например, если бы Джон Скейлз намеренно развернул поднос до того, как образцы крови были помечены, он стал бы повинен в предумышленном убийстве. Хотя и в таком случае подозрения против него возникли бы далеко не сразу.

И Скейлз едва ли совершил бы идеальное убийство даже подобным образом. Некто, не замеченный им в критический момент, мог стать свидетелем его манипуляций с подносом, не придав этому значения сразу, но осознав важность увиденного через какое-то время. Или, поскольку мисс Сэйерс не описывает нам Скейлза как хладнокровного и закоренелого преступника, сам писатель, терзаясь муками совести, мог позже во всем признаться. В этом случае он был бы немедленно арестован.

Нам же известно, что Скейлз не прикасался к подносу, если только не сделал этого бессознательно и чисто случайно.

Давайте разберем его реальные поступки и действия. Оставим бесплодные размышления о том, кто и почему мог бы заподозрить его в убийстве. Представим лишь себе, как бы все выглядело, явись он сам в Скотленд-Ярд и расскажи там историю смерти Гаррика Друри точно так же, как рассказала ее нам Дороти Сэйерс в «Кровавой жертве».

Когда происходит убийство, нередко в полицию являются люди и признаются в своей виновности. Причем порой их истории выглядят достаточно правдоподобно. Однако все подобные добровольные явки с повинной подвергаются проверке снова и снова, пока не обнаружится с полнейшей достоверностью, что эти люди занимались самооговором, не имея к преступлению никакого отношения. Такие ложные признания делаются по самым разнообразным причинам. Порой люди страдают навязчивыми идеями. Иногда мотивацией для них служит извращенное тщеславное желание войти в историю, пусть даже в крайне негативном примере. Им любой ценой хочется увидеть свою фамилию в заголовках газет, они жаждут оказаться в центре внимания общественности всей страны.

Но их мотивации для нас сейчас не столь важны, как отношение полиции к подобным признаниям. Само по себе признание отнюдь не воспринимается как доказательство виновности. Каждое из них тщательно расследуется. Все обстоятельства анализируются. Их правдивость проверяется на основе реально установленных сыщиками фактов и имеющихся улик.

Точно такой же процедуре непременно подвергся бы рассказ Джона Скейлза.

Сидя в кресле дознавателя и проводя допрос, я прежде всего поинтересовался бы: действительно ли поднос был развернут? Ведь ни доктор, ни Уолтер ничего не заметили, а врачи в силу своей профессии, как правило, обладают особой наблюдательностью. И если бы поднос поменял положение столь радикальным образом, то из троих мужчин именно врач с наибольшей вероятностью мог обратить на это внимание.

Но доктор проморгал этот момент, а от Джона Скейлза он не укрылся? Здесь особенно важен аспект, который необходимо подчеркнуть, – Скейлз сам не был ни в чем уверен. Когда его впервые заинтересовало положение поврежденной розочки на подносе, он лишь смутно заподозрил какое-то отклонение от нормы и не понял, в чем оно заключается. Осознание этого окончательно оформилось только после того, как начался процесс взятия крови для переливания. Причем сомнения не развеялись даже после смерти Друри. Идею перевернутого подноса он принял не умом, а исключительно эмоционально.

Из троих взятых нами персонажей доктор должен был быть особо наблюдателен. В таком случае Скейлз, опять-таки в силу профессиональных качеств, мог иметь повышенную склонность к фантазиям и моделировать гипотетические ситуации. Если перемещение произошло, то следовало ожидать, что доктор непременно заметит это. Но Скейлз так же вероятно мог нафантазировать.

Подобное предположение будет еще более вероятным, если мы вспомним, в каком эмоциональном состоянии находился в то время Скейлз, о духовных мучениях по поводу показа его изуродованной пьесы, усугубленных шоком при аварии.

Уверен, мисс Сэйерс знает о человеческой психологии значительно больше, чем я сам, но мне доводилось консультироваться с экспертами-психиатрами, специально изучавшими вопрос. Они высказали общее мнение, что причиной большинства неврозов являются именно внутренние духовные переживания и столкновение противоречащих друг другу эмоций. Скейлзу же пришлось подавлять в себе порывы истинного писателя, творца, мастера художественного слова, в нем бушевал конфликт совести и корысти. Ему приходилось выдерживать ожесточенную борьбу с самим собой. Из повествования мисс Сэйерс явствует, что его нервы были на пределе. А потому неудивительно, что нервные симптомы прорывались у него изнутри.

Далее, из бесед со специалистами я вынес информацию о том, что типичными симптомами невроза являются повышенная тревога и неуверенность в самых простых вещах, в чем и не подумают сомневаться психически уравновешенные люди. Невротик автоматически запрет все двери и окна, прежде чем лечь спать, но затем посреди ночи вдруг проснется, ужаснувшись при мысли, что у него дома все нараспашку. Он напишет два письма, вложив каждое в конверт с нужным адресом, а потом изведет себя опасениями, что перепутал письма и конверты. И чем дольше он будет думать об этом, тем больше усилится чувство тревоги, в итоге возникнет полнейшая уверенность в совершенной ошибке.