Кен Фоллетт - Трое
Пришлось вернуться в далекое прошлое.
Когда-то давным-давно Ясиф Хасан был другим человеком. Тогда богатому молодому арабу, почти аристократу, казалось, что весь мир лежит у его ног и ему подвластно практически все – и так оно и получалось. Безо всяких колебаний он отправился учиться в чужую страну и влился в местное общество, нисколько не заботясь о том, что о нем подумают.
Конечно, приходилось чему-то учиться, но и это давалось ему с легкостью. Однажды сокурсник, виконт Какой-то-там, пригласил его к себе в загородное поместье поиграть в поло. Хасан в жизни не играл в поло. Он разузнал правила, понаблюдал за остальными игроками, подмечая, как держать клюшку, как бить по мячу и так далее, затем вступил в игру. С клюшкой он управлялся не особенно ловко, зато верхом ездил, как бог: в итоге сыграл неплохо (его команда даже выиграла) и получил большое удовольствие от игры.
И теперь, в 1968 году, Хасан сказал себе: я все смогу, но кому бы стоило подражать?
Ответ очевиден: разумеется, Давиду Ростову.
Ростов – независимый, уверенный в себе профессионал. Он мог отыскать Дикштейна, даже находясь в полном тупике без малейших зацепок, – и уже проделал это дважды. Хасан припомнил тот разговор.
Вопрос: что Дикштейн делает в Люксембурге?
Что нам известно об этом городе? Какие объекты там находятся?
Фондовая биржа, банки, Совет Европейского союза, Евратом…
Евратом!
Вопрос: Дикштейн исчез – куда он мог податься?
Не знаю.
У нас есть общие знакомые?
Никого, кроме профессора Эшфорда из Оксфорда…
Оксфорд!
Метод Ростова заключался в раскапывании любой информации, даже, казалось бы, самой несущественной. Проблема лишь в том, что они уже перебрали все доступные данные.
«Значит, надо раздобыть новые, – подумал Хасан, – я все могу».
Он напряг мозги, пытаясь припомнить оксфордский период. Дикштейн воевал, играл в шахматы, ходил в обносках…
Хасан ни разу не встречал ни его братьев, ни сестер, ни прочих родственников. Это было очень давно; да и тогда они не особенно общались.
Зато кое-кто другой знал его ближе: профессор Эшфорд.
Итак, отчаявшись, Хасан снова отправился в Оксфорд.
Всю дорогу – в самолете, в такси из аэропорта, в поезде до Оксфорда и снова в такси до маленького бело-зеленого домика у реки – он размышлял о профессоре. По правде говоря, Хасан презирал Эшфорда. В молодости тот, возможно, и был искателем приключений, однако к моменту их знакомства превратился в слабеющего старичка, политического дилетанта, ученого, который не мог даже удержать собственную жену. Нельзя же, в самом деле, уважать старого рогоносца! Толерантное отношение англичан к этой теме только усиливало презрение Хасана.
Он опасался, что слабохарактерность Эшфорда вкупе с некоторой лояльностью к своему бывшему другу и ученику станет причиной нежелания вмешиваться в конфликт.
Может, сыграть на том, что Дикштейн – еврей? По воспоминаниям Хасана, самыми ярыми антисемитами были как раз высшие слои общества: лондонские клубы, бойкотировавшие евреев, находились в Вест-Энде. Однако Эшфорд являлся исключением: он любил Ближний Восток, и его проарабские взгляды основывались скорее на этических мотивах, нежели на расовых. Нет, не то.
В конце концов он решил пойти ва-банк: рассказать Эшфорду правду о Дикштейне и надеяться, что их желания совпадут.
Обменявшись приветственным рукопожатием, они устроились в саду.
– Отчего же ты вернулся так скоро? – спросил Эшфорд, наливая херес.
Хасан решил с ходу открыть карты.
– Я преследую Дикштейна.
Они сидели у реки, в том самом уголке сада, где Хасан много лет назад целовал прекрасную Эйлу. Осеннее солнце слегка пригревало, а изгородь защищала их от октябрьского ветра.
Эшфорд сохранил бесстрастное выражение лица.
– А подробнее?
Хасан отметил, что за лето профессор решил отдать дань моде: отпустил бакенбарды, отрастил волосы и даже стал носить джинсы с широким кожаным поясом.
– Я сейчас все объясню, – пообещал Хасан, мучительно сознавая, что Ростов провел бы эту беседу деликатнее, – но вы должны дать мне слово, что никому не скажете.
– Договорились.
– Дикштейн – израильский шпион.
Эшфорд прищурился, но промолчал.
Хасан пустился в объяснения:
– Сионисты собираются изготавливать атомные бомбы, но у них нет плутония, поэтому им нужен уран, чтобы прогнать через реактор и получить плутоний. Задача Дикштейна – украсть этот самый уран, а моя задача – найти его и помешать. Вы должны мне помочь.
Эшфорд уставился в свой бокал, затем осушил его залпом.
– Тут возникает два вопроса, – начал он, и Хасан понял, что профессор воспринимает ситуацию как интеллектуальную задачу – типичный механизм психологической защиты робкого ученого. – Во-первых, смогу ли я чем-то помочь, во-вторых, стоит ли мне это делать. Последний вопрос приоритетнее, по крайней мере с точки зрения морали.
«Вот взять бы тебя за шиворот да встряхнуть хорошенько», – подумал Хасан.
– Конечно, стоит – вы же за нас, – сказал он.
– Все не так просто. Ты просишь меня вмешаться в конфликт двух людей, оба из которых – мои друзья.
– Но лишь один из них – за правое дело.
– Значит, я должен помочь тому, кто прав, – и предать того, кто неправ?
– Разумеется.
– Ничего разумеющегося тут нет. А как ты собираешься поступить, когда найдешь его?
– Профессор, я работаю в египетской разведке, но душой я – и вы, надеюсь, тоже – с Палестиной.
Эшфорд проигнорировал «наживку».
– Продолжай, – бесстрастно кивнул он.
– Мне нужно выяснить, где и когда Дикштейн планирует украсть уран. – Хасан помедлил. – Фидаи доберутся туда раньше его и перехватят груз.
Глаза профессора заблестели.
– Бог ты мой! – воскликнул он. – Вот здорово!
Ага, почти клюнул, подумал Хасан.
– Отсюда, конечно, проще рассуждать, читать лекции, ходить на собрания в поддержку нашего движения, когда вся тяжесть борьбы падает на наши плечи там, в зоне боевых действий. Я прошу вас внести реальный вклад в общее дело. Вы должны наконец решить для себя, насколько это для вас серьезно. Именно сейчас настало время доказать, что ваши проарабские взгляды – не просто отвлеченная утопия. Считайте это экзаменом, профессор.
– Возможно, ты прав, – задумчиво протянул Эшфорд.
И Хасан понял, что он готов.
Суза решила признаться отцу в том, что любит Ната Дикштейна.
Сперва она колебалась. Те несколько дней, проведенных вместе, были бурными и эмоционально насыщенными, но ведь эмоции могут быстро выветриться. Суза решила не делать никаких поспешных выводов: будь что будет.
Случай в Сингапуре заставил ее передумать. Двое стюардов оказались «голубыми» и потому использовали лишь один номер из полагающихся каждому. Во втором номере экипаж устроил вечеринку, на которой один из пилотов решил приударить за Сузой. Тихого улыбчивого блондина с тонкими чертами лица и эксцентричным чувством юмора стюардессы единодушно считали лакомым куском. Раньше она легла бы с ним в постель не задумываясь – сейчас же сказала «нет», к немалому изумлению остальных. Обдумывая эту сцену позже, Суза вдруг поняла, что больше не хочет случайнного секса: на самом деле ей нужен один лишь Натаниэль. Это напомнило ей ощущения пятилетней давности, когда вышел второй альбом «Битлз», и она перебрала всю свою коллекцию пластинок Элвиса, Роя Орбисона, «Эверли Бразерс» и поняла, что они ей больше неинтересны: знакомые мелодии заслушаны до дыр и больше не цепляют за живое – необходим новый уровень. Что-то в этом роде она испытывала и сейчас, только гораздо глубже.
Решающим аргументом послужило письмо Дикштейна, написанное бог знает где и отправленное из парижского аэропорта «Орли». Мелким аккуратным почерком с нелепыми завитушками излил он свою душу, и это ошеломляло, поскольку исходило от человека, в обычной жизни довольно замкнутого. Читая письмо, Суза обливалась слезами.
Но как объяснить все отцу?
Конечно, он не одобряет политику израильтян. Отец был непритворно рад видеть своего старого ученика и даже закрыл глаза на тот факт, что они по разную сторону баррикад. Однако теперь Дикштейн станет частью ее жизни, членом семьи. Он писал: «… именно этого я хочу – прожить с тобой всю оставшуюся жизнь», и Сузе не терпелось поскорее встретиться с ним и сказать: «Да, да, я тоже!»
Сама она считала, что обе стороны неправы в своих действиях на Ближнем Востоке. Бедственное положение беженцев, конечно, ужасало, но чем страдать, лучше бы взяли себя в руки и строили жизнь заново. Иначе что, воевать? Суза презирала театральный героизм, столь присущий многим арабам. С другой стороны, виноваты во всем, конечно же, сионисты – ведь это они захватили страну, которая им не принадлежала. Отец не поддерживал столь циничную точку зрения: для него на одной стороне была Истина, а на другой – Заблуждение, и призрак красавицы жены на стороне Истины.
