Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Халл Ричард

И все же я подала ему еще несколько сигналов, дала последнюю возможность отступиться от сумасшедших намерений, оставила открытой дверь к достойной, честной карьере – ему было нужно только смириться и вступить на путь ее обретения. Но он не вступил.

В то же время хоть я и надеялась, что раскаяние или, если уж я слишком многого прошу, простая предусмотрительность как-то сдержит его, но от легкой безобидной игры в кошки-мышки отказаться не смогла. Вся соль моей шутки заключалась в том, что никакого аконита в саду вообще не было! Даже если бы мне безумно нравилась эта штука, я воздержалась бы от ее выращивания – а она мне не особенно и нравится. Более того, если бы у меня появилась прихоть ее выращивать, я уж как-нибудь знаю: на приусадебных участках принято культивировать не «борца свирепого», а разновидность хоть не совсем безвредную, но гораздо менее смертоносную, чем представлялось Эдварду.

Поэтому я имела возможность без всякого риска изучать «познания» племянника в элементарной ботанике, а также в буквальном смысле вести его «за нос по садовой дорожке» и наслаждаться видом его спины, нывшей от непривычных усилий при прополке. Видеть, как мягкие изнеженные ручки покрываются волдырями при соприкосновении с тяпкой и граблями (между прочим, тогда вечером Эдварду пришлось поработать куда дольше и напряженнее, чем он пишет) – а ради чего? Ведь я ловко и бессовестно надула бедного парня – заслуженной награды за тяжкий труд он так и не получил.

Поначалу я решила: лучше вообще молчать о борце. Чего проще – не упоминать названия кустарника, которого в саду нет. Да и разговор можно было свернуть гораздо раньше, чем мы приблизились к растению, принятому Эдвардом за аконит. (Как уже известно, речь шла о совершенно безобидных аквилегиях, или, если уж вы предпочитаете народные прозвища, – водосборах. Мой племянник описал их не только абсолютно неграмотно с научной точки зрения, но неточно даже с обывательской.) Повторяю, можно было прекратить беседу, просто предложив ему повторить парочку уже выученных названий, а когда ученик запутается (а запутался бы он непременно!), заявить: дескать, я устала и на сегодня ботаники достаточно. Так я и собиралась поступить, а потом заставить Эдварда еще раз-другой хорошенько потрудиться в саду ради мнимых сведений, которых он так жаждал. Но увидела, что парень буквально на последнем издыхании от перенесенных нагрузок, и усомнилась, хватит ли его когда-нибудь еще на подобные испытания.

Тут мне в голову пришла новая, еще более блестящая идея. Сначала я проверила, есть ли у него вообще хоть какие-нибудь познания в садоводстве. Как и предполагалось – никаких. Он радостно проглатывал самые нелепые глупости, любые несообразности. Ничто не мешало мне назвать розу наперстянкой, обыкновенный георгин выспренно окрестить эрикой пепельной, с каковой у него нет ни малейшего сходства, а «на сладкое» изобрести несколько очаровательных видов вроде сколерии, саксифрана и тому подобной чепухи. Эдварду, судя по всему, это очень понравилось. Ну и в конце путешествия просто для смеха – посмотреть, что из этого выйдет, – я заявила, что живокость, он же дельфиниум, он же шпорник садовый, или обыкновенный, – это и есть борец.

Отличная шутка. И полезная. Если бы Эдвард понял, что борцов в саду нет, он попытался бы где-нибудь их раздобыть, купить или, чего доброго, разработать новый гениальный план, что-нибудь, как он выразился бы, «томленное в кипящем масле». Кроме того, видели бы вы лицо племянника в тот момент! Вообще, он выдавал себя гораздо чаще, чем думал, а уж смехотворными вопросами – в первую очередь. Что уж говорить о дальнейших скрытно-хитроумных попытках проверить правильность полученных ботанических сведений – не надула ли я его часом?! Или сказала правду?! Я следила за ним украдкой. Ну и потеха. Поистине, никогда в жизни не встречала человека столь невежественного – а вот поди ж ты, даже у него, как теперь известно, возникли сомнения. Надо же. Я-то полагала, проглотит все и не подавится. Лучше бы ему было просто усвоить: борец принадлежит «к семейству лютиковых», а не забивать голову «соцветиями» и «чашелистиками» – толку вышло бы больше. Некоторые опыты Эдварда выглядели совсем уж чудно́. Похоже, ему думалось так: если выкопать растение из земли, рассмотреть корневища, а потом закопать обратно, оно преспокойно продолжит жить. Вы не поверите, но в короткий срок мой сад лишился всех аквилегий. А также водосборов.

Но как ни веселил меня ботанический идиотизм этого верного ученика «возмужавшего Мосли» – в политике нам было не сойтись, это точно, однако тут он дал бедному сэру Освальду незаслуженно плебейскую характеристику, – кошмарный факт оставался кошмарным фактом: Эдвард так и не отказался от мысли всех нас тут отравить.

Меня к тому же охватили смутные сомнения – будут ли полезны для моего пищеварения корневища аквилегии, водосбора, шпорника и всего остального, что растет в моем саду? А если говорить серьезнее, то, скорее, такие сомнения: когда данный план провалится так же бесславно, как все остальные, откажется ли Эдвард хоть тогда от неравной борьбы с судьбой? А то здоровье у меня тоже не бесконечное.

И вот я решила форсировать события. Надо предоставить Эдварду самый последний шанс одуматься и начать работать. Захочет им воспользоваться – сделаю все от меня зависящее, чтобы ему помочь. Откажется или просто надует губы – попробую заставить. Тут он прав, я хотела его заставить, и мне давно следовало это сделать – хоть отправляться именно в Бирмингем необязательно. Если впервые в жизни у него получится меня ослушаться и он останется в Бринмауре, при этом отказавшись от преступных умыслов, так что все вернется к прежнему порядку, который существовал до его пешей прогулки в Ллвувлл и обратно, – что ж, постараюсь с этим примириться, и мы как-нибудь потрусим по жизни бок о бок дальше. Но если он откажется, надует губы и к тому же – к тому же! – несмотря на последнее страшное предупреждение, продолжит строить козни, я его не пощажу.

Глава 6

И вот наступил час, так сказать, последнего собеседования. Отчет Эдварда о нем не слишком честен. Возможно, и бестактно было с моей стороны приступать к нему с серьезной беседой в то время, когда он собирался поспать, но ведь я никогда не только не одобряла привычки к дневному сну, а даже не помнила о ее существовании. К тому же он сам отрицал, что следует ей регулярно, и, как и многие другие, говорил, что любит иногда отдохнуть, если нет дел. Утверждать же, будто я прочла «монолог, или, скорее, лекцию», мне представляется явным преувеличением. Я всего лишь попыталась подчеркнуть: ему пришла пора поднапрячься и занять более надежное положение в жизни. Даже из проклятого дневника вы сами видели: начала я достаточно мягко. И, кстати говоря, может, фигура у меня и «коренастая», и «нескладная», но ногами я «попирала» не его каминный коврик, а свой! Именно эту деталь племянник всегда упускал из виду, а в ней все дело.

Ну да бог с ним. Эдвард отреагировал на то, что я считала и до сих пор считаю более чем щедрым деловым предложением, как угодно, только не с пониманием. До тех пор мне удавалось сносно владеть собой, хотя, признаюсь, не без труда – разве что, допускаю, тон мой приобрел некоторую резкость, когда прозвучало: «Жду ответа». Я намерена была добиться ответа во что бы то ни стало. Однако непоправимые слова еще не слетели с губ: имела место откровенная прямота, но не «ожесточение» и не «безжалостность», о которых упоминает Эдвард.

Но тут племянник, к моему глубокому удивлению, совершенно взбеленился. Я даже представить себе не могла, сколько ненависти в нем накопилось, и сначала слушала скорее с изумлением. Но постепенно и во мне закипела ярость. Трескучую ахинею насчет рабской зависимости от жалованья еще можно было пропустить мимо ушей, как и глупости об «избавлении от необходимости содержать его» – даже Эдвард в своем ослеплении не мог не признать: в этой ситуации ему предлагалось больше денег, а не меньше! – но грубых выпадов в адрес дражайшего доктора Спенсера, без чьих забот неблагодарный дурак просто не достиг бы зрелого возраста, а также упреков в гибели пекинеса, которого племянник сам швырнул под колеса, чтобы отправить на тот свет меня, – такого я вынести не могла. Прямо по ходу дела созрело решение: раз так, значит, пришло время говорить начистоту – и хотя бы таким образом предостеречь его от саморазрушительного шага к неминуемой гибели. И тогда я, как правильно написал Эдвард, напомнила ему о сплошном безобразии, в которое он превратил и собственное детство, и всю свою дальнейшую жизнь. Поверьте мне, записи племянника отличаются замечательным качеством, вообще свойственным этому автору, – незаметно смягчать все неприглядные стороны своего поведения – в данном случае неприятные обстоятельства его исключения из школы. Тут он достигает особой ловкости в подмене понятий. В общем, по этому пункту, как и по множеству других, я высказалась прямо и – охотно признаю – весьма горячо, но, конечно, не как «торговка рыбой в порту». Всего-то вырвалось одно-два крепких выражения.