Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

— Не забуду. А что вам нужно от вышивальщика?

Я вздохнул. Джек уже заинтересовался моим делом, и ему будет нелегко это оставить.

— Лишь попытаться отследить обрывок тонкого кружевного рукава, который нашел Николас. Это может быть связано с кражей, — ответил я. — Вышивальщик может помочь — предположить, кто сделал это кружево.

— Тогда вам может понадобиться кто-то, чтобы порыскать среди вышивальщиков.

— Думаю, это работа для Николаса. В конце концов, это он нашел манжету.

Барак как будто бы испытал разочарование, но потом кивнул:

— Вы правы, это работа для новичка.

— А теперь у меня встреча с вышивальщиком.

Джеку явно не хотелось уходить. Он потеребил бороду, но я приподнял брови и стал молча ждать, когда Барак уйдет.

— Хорошо, — сказал он наконец и, пожав плечами, быстро вышел в ворота.

Я кивнул стражнику, и он снова вывел меня в коридор и постучал в другую боковую дверь.

Внутри за столом работал какой-то человек: придвинувшись к окну, чтобы было светлее, он вышивал на ткани цветы — такие крошечные, что ему приходилось смотреть через увеличительное стекло на штативе. К моему удивлению, это был большой чернобородый парень, хотя пальцы у него были длинными и изящными. Когда я вошел, он поморщился и встал. Для человека его роста жизнь в постоянно сгорбленном положении была прямой дорогой к болезням спины.

— Мастер Галлим? — спросил я. — Главный вышивальщик королевы?

— Да, это я. — В голосе чернобородого слышался сильный валлийский певучий акцент.

— Мэтью Шардлейк. Я расследую кражу у королевы драгоценного камня.

— Да, я что-то слышал про пропавший перстень, — проговорил Галлим с любопытством, но, в отличие от Барвика, беспечно. Да и не удивительно: он не был у меня под подозрением.

Я достал обрывок кружева и положил ему на стол.

— Мы думаем, что это могло принадлежать вору. Есть ли какая-нибудь возможность определить, кто это изготовил?

Галлим взял обрывок, и лицо его слегка сморщилось от отвращения, так как кружево немного запачкалось.

— Похоже на английский узор, — сказал он. — Кружево очень тонкое, дорогое. Ручаюсь, сделано кем-то из гильдии вышивальщиков. — Он осторожно отодвинул из-под увеличительного стекла тонкий шелк, над которым работал, и положил на его место обрывок рукава. — Да, в самом деле, отличная работа.

— Если изготовитель этого рукава сможет сказать мне, кто его заказал, это может нам помочь. И вы оба заслужите благосклонность королевы, — добавил я.

Мастер кивнул:

— Могу написать вам список имен. Сделать это мог один из дюжины вышивальщиков в Лондоне. Я бы сказал, что кружево было сплетено недавно — этот узор из маленьких вьющихся стеблей вошел в моду в нынешнем году.

— Спасибо.

Медленными осторожными шагами, снова морщась от боли, Галлим подошел к столу, взял перо и бумагу и написал список имен и адреса, после чего протянул листок мне.

— Думаю, тут все, кто может вам помочь. — Он самодовольно улыбнулся. — Я в гильдии с тех пор, как приехал в Лондон тридцать лет назад, и знаю всех.

Я взглянул на список. Кто-то должен будет обойти все эти лондонские мастерские.

— Благодарю вас, мастер Галлим, — сказал я. — Кстати, я не мог не заметить, что у вас проблемы со спиной.

— Такая работа, сэр.

— У меня, можете себе представить, та же проблема. — Вышивальщик тактично кивнул. — Один врач очень мне помог. Он практикует в Баклерсбери — это доктор Гай Малтон.

— Я подумывал, что надо сходить к кому-то. Во второй половине дня становится невыносимо.

— Могу порекомендовать доктора Малтона. Скажите, что это я вас прислал.

Глава 14

В тот вечер после ужина я поехал в Баклербери навестить Гая. Три дня назад мы расстались не на лучшей ноте, и я хотел попытаться восстановить отношения с ним, а заодно спросить про имя Бертано.

Во второй половине дня облака разошлись, и снова сияло солнце, отбрасывая длинные тени на ряд аптекарских лавок. Несмотря на то что Гай был родом из Испании и выучился на врача в великом французском университете в Лувене, его положение иностранца — мавра — и бывшего монаха потребовало долгих мытарств, прежде чем его приняли во врачебный колледж. До того он работал аптекарем, и, хотя теперь у него была обширная практика и статус английского жителя и он мог бы переехать в просторный дом, мой друг тем не менее предпочел остаться здесь — отчасти из-за своего монашеского обета бедности, а также потому, что старел и предпочитал все знакомое.

Спешившись и привязав Бытие к коновязи у дома, я осознал, что, кроме Гая, все мои друзья и знакомые были либо реформаторами, либо людьми, предпочитавшими держаться подальше от религиозных трений. Но я знал, что в Лондоне немало тех, кто приветствовал бы возвращение в лоно Католической церкви — и что в деревнях их еще больше.

Дверь открыл Фрэнсис Сибрант, полный седой шестидесятилетний мужчина, служивший нынче у Гая. Я любил Фрэнсиса: раньше он работал в соседской аптеке, а когда в прошлом году ее пришлось закрыть, перешел работать к Малтону. В своем возрасте он был благодарен судьбе, что нашел новый очаг. Веселый, жизнерадостный человек, Фрэнсис хорошо уравновешивал обычную меланхолию Гая.

— Мастер Шардлейк. — Сибрант поклонился мне.

— Дай тебе Бог доброго вечера, Фрэнсис. Мастер Гай дома?

— У себя в кабинете. Работает со своими книгами, как обычно по вечерам.

Бывший аптекарь провел меня по узкому коридору и тихонько постучал в дверь кабинета.

Малтон сидел за столом и при свете свечи читал экземпляр Везалия с отвратительными анатомическими схемами, сравнивая изображение в книге с берцовой костью, которую держал в руке. Он осторожно положил кость и встал.

— Мэтью… Не ожидал.

— Надеюсь, не оторвал тебя, — начал я.

— Нет. Глаза устают. — Мой друг потер переносицу. — Фрэнсис говорит, мне нужны очки, но я как-то не могу смириться с этой мыслью.

— Извини, мне пришлось срочно покинуть тебя в пятницу. После того как мы… — Я замялся, подыскивая нужное слово. — Разошлись во мнениях.

Медик грустно улыбнулся:

— Этот спор раздается по всей Англии, разве не так?

— Я в тот день был не в себе.

— Понимаю. У тебя все еще усталый вид. Бокал гипокраса? [27]

— Было бы неплохо. Я после работы.

Гай позвал Фрэнсиса, и тот принес две кружки теплого пряного вина. Я немного посидел, уставившись в свою, и сказал:

— Мой старый враг Стивен Билкнап умер. Да прорастет трава в его кишках!

Малтон перекрестился:

— Да простит его Бог!

Я грустно улыбнулся:

— Он не хотел Божьего прощения. Я был с ним почти до конца, и он сказал, что не верит в Бога. Он оставил все свои деньги на постройку великого мемориала себе в часовне Линкольнс-Инн.

— У него не было семьи?

— И друзей. И Бога.

— Это печально.

— Да. — Я снова посмотрел на свое вино и перешел к делу. — Гай, я ищу кое-какие сведения. Об иностранном имени. Я знаю только латынь и плохо французский, а с твоими знаниями языков, надеюсь, ты можешь помочь.

— Если смогу.

— Строго конфиденциально.

— Разумеется.

— Это имя выплыло в контексте дела, над которым я сейчас работаю. Дошло до меня через вторые руки. Звучит оно как иностранное и, может быть, произносится неправильно, но я подумал, что, возможно, ты догадаешься о его происхождении.

— Что за имя?

— Джурони Бертано. Может оно быть испанским?

Врач улыбнулся:

— Нет. Это итальянское имя. Первое слово — Гуроне.

— Довольно близко.

— Может быть, это одно из итальянских торговых сообществ в Лондоне?

— Может быть. — Я серьезно посмотрел на своего друга. — Но я не могу обсуждать это дело.

— Понимаю. Правила конфиденциальности.

Я с несчастным видом кивнул. Мы помолчали, а потом я заговорил снова: