Рори Клементс - Мститель
На ступенях входа в огромный особняк Шекспир чуть не прошел мимо своего брата.
– Джон, ты снова здесь?
Он обернулся на знакомый голос и обнял младшего брата, затем отошел от него на расстояние вытянутой руки, дабы видеть его свежее, смеющееся лицо.
– Боже, как же здорово, что я тебя встретил, Уилл, – произнес он. Уилл был одним из немногих, кому в этом безумном обманчивом мире он мог доверять.
Глава 30
Трактир «Русалка» на Бред-стрит гудел от пения, криков и паров эля, пота и табачного дыма. Они заказали у помощника трактирщика кувшин мускателя и вышли на заполненную людьми улицу, где воздух был пусть и немного, но все же свежее.
Они прислонились к стене таверны под яркой вывеской с изображением белокурой русалки.
– Джон, у тебя все хорошо?
– Более-менее. А у тебя?
– Театры закрывают. Совет распорядился после той глупой драки возле «Розы».
– Жаль это слышать, Уилл. Уверен, скоро театры снова откроют.
– Я боюсь худшего. Грядущая чума может закрыть их надолго. Мне сказали, что списки умерших с каждой неделей только растут. Потому-то я и слоняюсь возле домов Эссекса и Саутгемптона как голодный змей. Не упускаю случая получить любое покровительство, где только можно, мне же нужно что-то кушать. А тебя, Джон, что привело в Эссекс-Хаус?
Шекспир задумался о том, что он может рассказать своему брату; ему не хотелось обременять его опасными знаниями.
– Это долгая история.
– Джон, ты снова взялся за старое.
Появился помощник трактирщика с кувшином вина и двумя бокалами. После того, как он наполнил их бокалы, Шекспир дал ему трехпенсовик за мускатель и пенни на чай.
– Все очень сложно, Уилл, – наконец произнес Шекспир, после того как они оба сделали по глотку крепкого пряного вина. – Я бы рассказал тебе все, что знаю, ибо могу доверить тебе свою жизнь, но не думаю, что это пойдет тебе на пользу.
– Я и не хочу знать все. Твоя жизнь не по мне, Джон, – сказал Уилл и вдруг изменился в лице. Оглядев прохожих, возчиков на улице и собравшихся вокруг двери «Русалки» пьянчужек, он понизил голос и зашептал брату в самое ухо: – Я люблю тебя, Джон, и поэтому должен сообщить тебе кое-что, что, возможно, изменит твое представление об Эссексе и тех, кто его окружает. Все совсем не так, как кажется.
– Уилл, я же был на той летней пирушке. И, как и ты, видел представление.
– Все так. Но это еще не самое ужасное, братец. Должен признаться, что в поисках покровительства я согласился на весьма опасную работу.
Шекспир напрягся.
– Так это ты написал ту пьесу?
– Нет-нет. Я же сказал, что это был Роберт Грин. Надеюсь, что я не настолько глуп. – Он помолчал. – Между прочим, Джон, тебе следует знать, что Грин умер, ему стало нехорошо после того, как отведал маринованной сельди.
– Возможно, блюдо отравили. Он всегда ходил по краю. Но в чем твой интерес?
Он снова понизил голос.
– Я сочинил кое-какие любовные оды и письма.
– Да? А Анна знает?
– Очень смешно, братец. Не от своего имени. И это было большой ошибкой. Сначала я думал, что просто потакаю прихотям знатных особ. Что-то вроде любовной игры, если хочешь. Я добросовестно писал эти оды, полагая, что они нужны для того, чтобы добиться расположения некой молодой леди, фрейлины при дворе, которой милорд Эссекс хочет овладеть.
Шекспир понял, куда он клонит.
– Но случилось нечто, что заставило тебя передумать.
Брат кивнул.
– Совершенно случайно я узнал, для кого они предназначались. Я был в картинной галерее в Эссекс-Хаус с милордом Саутгемптоном. Там были и другие, включая миледи Рич. У нее была одна из моих од, запечатанная и готовая к отправке. Она помахала бумагой у меня перед носом и озорно произнесла, что мои медовые слова способны любую уложить к мужчине в постель, а затем ее посыльный, который пришел за посланием, спросил: «Еще одно для господина Морли в Шрусбери-Хаус, миледи?» Она посмотрела на него так, словно с радостью бы отрезала ему член и заткнула бы им его глотку, чтобы тот замолчал. Я притворился, что ничего не слышал.
Шекспир стоял, словно пораженный молнией.
– Что скажешь, Джон? Ты же знаешь, что за молодая леди обитает в Шрусбери-Хаус? – Уилл заговорил еще тише, тревожным шепотом, приблизившись к уху брата вплотную. – Молодая леди с претензией на трон, кое-кто даже называет ее первой в очереди на престол.
– Уилл, я прекрасно знаю, кто проживает в Шрусбери-Хаус. Поверить не могу, что ты впутался в подобную историю.
– Да говорю же тебе, я думал, что это – просто пикантная дерзкая игра.
– Ты даже не представляешь, насколько это опасно. – Теперь Шекспир был зол и отчаянно беспокоился за жизнь своего брата. Он написал для Эссекса стихи, чтобы тот соблазнил Арабеллу Стюарт. Это было равносильно предательству. Было нетрудно догадаться, что этот Морли и есть тот самый шпион, которого Уолсингем приставил к Арабелле, чтобы присматривать за ней. Если это так, значит, он уже переметнулся к агентам Эссекса и передает его письма страсти этой впечатлительной девушке.
– Конечно, я понимаю, что это опасно, – раздраженно произнес Уилл. – Поэтому-то я и рассказал все тебе. Тебе нужно вырваться из этого круга, как и мне. Должен тебе сказать, что я знаком с этим Кристофером Морли, которому отправляют письма Эссекса. Он бывал в Саутгемптон-Хаус, робко строя глазки милорду. Джон, этот Морли – настоящая отрава. Чистый яд. Считает себя поэтом, да только куда ему. Чутье говорит мне, что ему нельзя доверять. Невозможно угадать, на чьей он стороне.
Шекспир стиснул зубы. За годы работы на Уолсингема он встречал множество подобных людей. В мире тайных агентов на них всегда был спрос; эти люди продавали секреты и той и другой стороне. Но зачем Уилл водит дружбу с подобными людьми? Путаться с лицемерами он бы не стал.
– Черт возьми, – только и сказал он.
– Джон?
– Уилл, не волнуйся за меня, подумай о себе. Ты не знаешь этого мира. Что если твои стихи окажутся у этого господина Морли? Что если он использует их для своих целей? Хуже, если они окажутся у Арабеллы и об этом узнают. Эти твои любовные вирши могут привести тебя на эшафот. Ты – в опасности. Никому больше этого не рассказывай. И даже виду не подавай кому бы то ни было из окружения Эссекса, что все знаешь. Делай вид, что ты в неведении. От этого зависит твоя жизнь.
Джек Батлер был сильным человеком, но веревки, которыми он был привязан к стулу, оказались весьма прочными. Он слышал лишь крики прибрежных птиц да лай собак в отдалении. Он понятия не имел, сколько он находится здесь, в этом всеми забытом месте. Часы превращались в дни, а боль – в онемение.
Батлер взглянул на кровавое месиво, которое когда-то было его руками. Ему казалось, что они перестали быть частью его тела.
Его схватили, неподалеку от Даугейта, когда он возвращался от сэра Роберта Сесила, после чего ему задали только один вопрос: «Кто дал тебе письмо?» И больше ничего. Спросили только раз, а потом притащили сюда, привязали ко днищу телеги и принялись за свою дьявольскую работу.
Сколько еще пройдет времени, прежде чем они появятся снова – Слайгафф со своими скорняжными ножницами и Макганн с мечом из испанской стали?
– На очереди – твои шустрые ноги, – со смехом сказал Макганн.
Батлер содрогнулся. Горло пересохло. Он даже не мог закричать. Сколько еще он продержится и не скажет того, чего они от него добиваются, что зашифрованная записка была написана сэром Робертом Сесилом и предназначалась Шекспиру? Он был жив только благодаря молчанию. Он знал, что умрет здесь, и надеялся, что сможет одолеть боль. Только его надежда была тщетной. Никто не сможет вытерпеть подобное. Они услышат от него то, что хотят, даже если это приблизит его собственную смерть.
Шекспир бросился по улицам к реке, где протолкался к началу очереди у причала с криком «По делу государственной важности! Дело государственной важности!»
Лодочники, что взяли у него плату, оказались угрюмой парочкой мужчин средних лет, которые гребли, как не желающие работать ослы, что крутят мельничный жернов.
– Быстрей, – потребовал Шекспир, обращаясь к старшему из двух, седовласому ворчуну, чьи губы скривились так, словно он ожидал пришествия вечной зимы.
– Хотите быстрее – удвойте плату. И куда спешить? К концу лета мы все умрем от чумы.
– Ага, – поддакнул его товарищ. – Кроме благородных господ, джентри, да купцов, проклятье Господа на их белоснежные жизни. Все они разъехались по своим загородным поместьям и дворцам, чтобы вкусно есть и щупать чужих жен.
Это была лучшая часть из трех четвертей часа, сопровождавшихся бесконечным нытьем о бедственном положении Лондона и хитрости иностранцев, затем в знойной дымке на северной стороне реки возник огромный особняк Шрусбери-Хаус.
