Кэрол Дуглас - Черная часовня
Мужчины, похоже, чувствуют то же самое, что и я.
Они поднимаются, перемешиваются с танцующими, отрывая полосы ткани с их рубах и все быстрее раскручивая тела женщин, чтобы подстегнуть к еще большему неистовству. Губы мужчин то и дело тянутся к бутылкам, как младенцы тянутся к материнской груди.
Воздух нагревается от испарений кружащихся тел. Я задыхаюсь в своей рясе, но не решаюсь сорвать ее.
В теплом свете свечей видно, что лица женщин покрылись красными пятнами и лоснятся от пота.
Мужчины теперь танцуют вместе с ними; мой протеже мелькает то тут, то там, глаза и руки каждой женщины протянуты к нему, будто он центр вселенной.
Это неистовый экстаз танца. Голоса вздымаются все выше. Мужчины и женщины начинают падать, содрогаясь всем телом.
На каменном полу они извиваются, как змеи, и, подобно змеям же, начинают появляться оголенные конечности… руки, ноги, мужские органы. И сливаются. Они бросаются друг на друга, словно волки. Это римская оргия, на которую ни у одного римлянина не хватило бы воображения. Воздух наполнен зловонием греха и спасения, спиртного и горящих свечей. Экстаз чувственный и религиозный.
Я стою в своей потайной нише, под завесой из мокрой шерсти; меня никто не видит, не ощущает, не трогает.
Этот танец – более величественный и более низменный, чем пляски цыган. Это балет примитивной души. Бессмысленные возгласы и восклицания эхом отражаются от костей мертвых мучеников.
Один из мужчин стоит в стороне от остальных. Но он наблюдает за толпой лихорадочно горящими глазами и вдруг хватается за штаны в паху и разрывает их.
Зияющие раны открываются взгляду там, где должны быть его половые органы.
– Ecce homo![71] – выкрикивает кто-то на почти неузнаваемой латыни, единственном из языков вавилонских, который я слышу во время этой безумной церемонии.
Се муж. Муж, лишенный мужественности, думаю я, глядя на кастрата. Дрожь пробегает у меня по телу.
Демонстрация увечий и его гордость ими только подстегивают толпу к еще большему неистовцу. Я слышу удары хлыста и закрываю глаза.
Мне казалось, что меня ничто не может поразить, но сейчас получаю доказательство обратного.
Мой зверь превзошел и самого себя, и меня.
Возможно всё.
Я стискиваю зубы, желая отгородиться от звуков, стонов, крови, зловонных жидкостей, от чрезмерного, безумного, властного – от великого.
Я подожду, пока все это закончится и мой зверь проводит меня домой.
Тогда я смогу сделать с ним все, что захочу.
Или нет.
Я все еще господин, даже если мой слуга – само безумие.
Глава двадцать шестая
Двойная смерть
Женщины всегда были на передовой.
«Лондон морнинг адвертайзер»Из дневника
К счастью, я всегда сплю очень чутко.
Услышав, как в главной зале скрипнула половица, я поднялась с постели и выбралась из-за разделительной шторы, открыв ее совершенно беззвучно.
Представьте себе мой испуг, когда в тусклом свете, проникающем через окна, я увидела крадущуюся по комнате темную фигуру в брючном костюме.
Хотя по настоянию Ирен мы и отправились в кровать пораньше, мне было неспокойно, и я никак не могла заснуть. Их с Нелл рассказ о посещении морга меня расстроил. Как нехорошо с их стороны было не взять меня в такую увлекательную экспедицию! Никакие стенания Нелл по поводу увиденной ими кошмарной сцены не могли насытить моего любопытства. Я уже начинала жалеть, что присоединилась к ним, и была готова сбежать. Я привыкла существовать одна. Я привыкла быть ведущей, а не ведомой.
А теперь, возможно, мне придется возглавить борьбу с грабителем, не имея в арсенале никакого оружия, кроме собственного остроумия.
Обычно я полагалась на безобидные современные аксессуары, которые в руках мудрой женщины превращаются в оружие: зонтик и шляпную булавку. Экипировавшись таким образом, можно безбоязненно ходить по улицам в любой части мира и быть готовой к любой ситуации.
Увы, но ночная рубашка не предполагала никаких аксессуаров, поэтому мысли заметались в поисках домашнего эквивалента женского оружия. Единственное, что пришло на ум и оказалось под рукой, – бронзовая лампа на столике, у которого я находилась.
Я схватила ее, приготовившись к сражению, но случайно задела безделушки, стоявшие рядом с лампой.
Фигура замерла. Пока я снова искала ее взглядом, рука в кожаной перчатке крепко обхватила мне запястье, словно наручники.
– Ш-ш-ш! – приказал голос. – Вы разбудите Нелл.
Темная фигура потянула меня обратно по направлению к алькову, где забрала лампу, которую я до сих пор сжимала, и водрузила ее на письменный стол.
Занавески в моем закутке были задернуты не так плотно, как в главной зале, поэтому я сразу же смогла узнать Ирен Адлер Нортон, несмотря на ее мужской наряд.
– Миссис Нортон! Ирен.
Она повернулась, чтобы задернуть за нами разделительную штору, после чего, уперев руки в боки, уставилась на меня со строгой гримасой французской няни, отчитывающей избалованного ребенка или непослушного пуделя.
– Ну что мне с вами делать, мисс Пинк? – вопросила она.
– Куда вы собрались? – в свою очередь поинтересовалась я, также полушепотом.
– Не ваше дело.
– Боюсь, что мое, раз уж мне посчастливилось застукать вас в такой безбожно поздний час.
– Да сейчас только одиннадцать часов!
– Так куда вы собрались?
– Может быть, у меня задание.
– А Нелл распиналась о вашей преданности чертовски привлекательному, но при этом святому Годфри. Жду не дождусь, когда смогу увидеть сей ходячий парадокс.
– Когда это вы успели узнать о Годфри?
– Когда уделила момент для того, чтобы послушать вашу подругу, которая только и делает, что нахваливает своих знакомых и говорит гадости про моих.
– Неужели. – На секунду между нами повисла тишина. Наконец Ирен проговорила: – Вы не та, за кого себя выдаете.
– Не могу не признать. Но и вы часто устраиваете маскарад. В чем разница?
– Разница в том, что я работала агентом частного сыска, а вы нет.
– Нет. Пока еще нет.
– Нелл права, называя вас кокеткой.
– Принимаю как комплимент.
– Вы никому не расскажете об этой вылазке.
– Разумеется. Если вы возьмете меня с собой.
Она прошипела какое-то бранное слово на французском, но так тихо, что я не расслышала, какое именно.
– Вы же понятия не имеете, куда я иду и зачем!
– Именно поэтому надеюсь на отличное приключение.
– Я решила не брать с собой Нелл, с которой мы бывали в подземных склепах Праги и видели двух утопленников. Почему я должна брать вас?
– Потому что я поймала вас с поличным и меня надо умаслить, чтобы я не проговорилась? – невинно предположила я. Я до сих пор умею разговаривать как маленькая девочка. Это мое третье по счету самое эффективное оружие.
– Бесстыдная кокетка!
– Благодарю вас.
– Вы одеты неподходящим образом.
– Просто скажите мне, как одеться.
– В самый темный, самый скромный костюм из всех, что у вас есть. Такой, в котором вас могли бы принять за Нелл.
– У меня как раз есть вещица из шерстяной шотландки скромной расцветки: в черную и бежевую клетку.
– Очень хорошо. Только быстро!
С этими словами она повернулась и вышла, оставив меня самостоятельно затягивать корсет и зашнуровывать ботинки. Пальцы у меня так и порхали, справляясь с нелегкими задачами, а сердце возбужденно билось. Я была уверена, что Ирен Адлер Нортон направляется туда, куда приличные дамы в такой час не ходят. И она собиралась пойти туда одна. Какая женщина!
Если бы таких было больше, моя работа стала бы намного проще.
Я выскользнула в главную залу, где Ирен уже ждала меня у двери. Тогда я заметила, что все занавески плотно задернуты, чтобы не пропустить в комнату ни единого лучика света. Примадонна распланировала операцию до мельчайших деталей.
Не учла только моего беспокойного ума и чутких ушей.
Оказавшись в коридоре отеля, Ирен повела меня к служебной лестнице.
– Постарайтесь ступать тихо, – сурово приказала она.
И в самом деле, лестница для слуг не была покрыта ковром, так что мы спускались по бесконечным поворотам на цыпочках, словно замыслившие проказу дети. Наконец мы оказались на влажной ночной мостовой, окутанные прохладным туманом.
– Куда вы едете? – осмелилась спросить я, когда мы отошли от отеля на достаточное расстояние и Ирен взмахнула тростью, чтобы подозвать кэб.
С примадонной в ее цилиндре и шарфе, не говоря уже о походке и движениях, которые стали выраженно мужскими, мы вдруг превратились в обычную парижскую пару, возвращающуюся домой из оперы или кабаре.
– Туда, где ваша кровожадная американская душа будет чувствовать себя как дома, – ответила она грубым мужским голосом. – В парижский морг.
