Элен Гремийон - Гарсоньерка
Один только Пепе, сидящий в углу, не радуется. Он смотрит на улыбающегося Витторио, потом на миг поворачивается к женщине в глубине зала. Женщина с фотографии. Ева Мария ее не видит, потому что глаз не сводит с Эстебана. Но как бы там ни было, Ева Мария все равно ее не узнала бы. Потому что сейчас эта женщина в темных очках. Пепе ненавидит предметы, которыми погода отгораживает одних людей от других. Витторио едва заметно ей кивает. Женщина с фотографии ему улыбается. Она выходит из зала одной из первых. Незаметно. Легким шагом. Она знает, что сегодня вечером увидится с Витторио. Один только Пепе перехватывает эти взгляды. Эти улыбки. Эту улыбку Витторио. Но старик его не выдаст. Потому что улыбка Витторио – не улыбка убийцы, который только что отправил другого в тюрьму вместо себя. Это улыбка невиновного человека, сбросившего с себя тяжесть. Улыбка влюбленного.
Люди выходят. В разные двери. Есть дверь для судьи и присяжных. Дверь для публики. Дверь для преступника.
Я незримо присутствую в зале. Я кричу. Никто меня не слышит, но я кричу. Значит, никто никогда не узнает, что произошло? А ведь Лисандра все подстроила так, чтобы Преступник был наказан. Я кричу Я – дочь Времени, я – мать Правосудия и Добродетели. Не понимаю, почему Жизнь не дарует мне власти всегда выходить наружу. Я – Истина. И я кричу от воспоминаний.
Лисандра сует визитную карточку в карман. Выходит из магазина. Направляется к сидящему на скамейке Пепе. «В какой руке?» – «Не знаю… в правой». Лисандра раскрывает правую ладонь и протягивает ему маленькую фарфоровую кошечку потом раскрывает левую ладонь, там оказывается вторая такая же кошечка. «Я взяла двух одинаковых, одну для тебя, другую для себя». Пепе благодарит ее, ничего не понимая. «Потому что фарфоровые кошки не мяучат от любви, – тихонько напевает Лисандра. – Истина порой дремлет в песнях». Она благодарит Пепе за то, что дождался. Благодарит за то, что был с ней так ласков. За то, что выслушал: ей стало легче, когда она выговорилась. Лисандра обнимает Пепе, целует его. И сразу же отстраняется, ей не хочется это затягивать. Теперь она может идти домой, ей уже лучше, нет, провожать не надо. Лисандра машет Пепе рукой и уходит. У нее сжимается сердце. Она не оборачивается. Не оборачиваться, только не оборачиваться, иначе он все поймет. Она бесконечно любит Пепе. Если бы все мужчины могли быть такими добрыми… Лисандра возбуждена. Она хочет вернуться домой пешком. Пусть даже идти далеко. Она хочет пройтись. Она сует руку в карман, нащупывает визитную карточку. Она не может опомниться. Она это сделала! Как с другими. И оказалось не труднее, чем с ними. Действуй так, как если бы это был не он, действуй так, как если бы это был не он, он не может тебя узнать. И он попался на крючок. Она так надеялась, что все пройдет именно так, а теперь не может опомниться. Значит, она не ошибалась. Она не сразу посмотрела на него, войдя в лавку. Сначала прошлась между стеллажей. Твердой и решительной поступью, как она умеет. Наклонилась, чтобы получше рассмотреть игрушки на нижних полках. Наклонилась, а не присела на корточки. Чтобы выгнуть тело. Чтобы пробудить его воображение. Лукас смотрит на нее. Она это знает. Следит краем глаза. Она неустанно повторяет себе, что Пепе ждет за дверью. Что она ничем не рискует. И тогда она притворяется, будто не может дотянуться до игрушки с верхней полки. Встав на цыпочки, тянется к этой будто бы недоступной игрушке. Пуловер на талии задирается, она чувствует холодок. Кусочек голой кожи. Лучшего обещания и не придумаешь. Лукас смотрит на нее. Она это знает. Она на верном пути. Похоже, она не кажется ему такой уродиной, как раньше. Он подходит ближе:
– Вам помочь? Что вам хотелось бы достать?
Тебя, мысленно отвечает она.
– Маленькую кошечку, ту, наверху.
– Плюшевую?
– Да, и фарфоровую рядом с ней тоже. «Потому что фарфоровые кошки не мяучат от любви».
– Да уж, что верно, то верно, шума от таких кошек немного.
Лисандра притворяется, будто сравнивает игрушки между собой. На Лукаса она не смотрит.
– У вас есть кошка?
– Нет.
Лисандра наконец оборачивается. Лицо у нее гладкое и совершенно лишенное выражения, чтобы он мог спроецировать на него все, что ему угодно. И еще лицо такое потому, что она не может улыбнуться.
– Я уверена, у вас есть собака.
– Да вы самую малость колдунья!
– Чуть-чуть.
Лисандра возвращается к игрушкам. И снова делает вид, будто сравнивает их между собой.
– А у меня аллергия на собак.
– Какая жалость.
– Совершенно с вами согласна. Какая жалость.
Лисандра протягивает владельцу лавки маленькую фарфоровую кошечку:
– Я возьму две таких.
– Прекрасно.
Лисандра идет впереди. Направляется к кассе. Она спиной чувствует на своем теле его взгляд. Закрывает глаза. Сдерживает дрожь. Сжимает челюсти. Лукас задевает ее, пробираясь за кассу. Лисандра вытаскивает деньги. Кладет на прилавок. Он берет их правой рукой. Левую держит под прилавком. Хороший знак. Она на верном пути. Она замечает карточку магазина:
– Можно взять?
– Пожалуйста. Вы живете где-то поблизости?
Готово дело, заинтересовался. Лисандра не отвечает. Берет карточку. Притворяется удивленной:
– Вы еще и реставрируете игрушки?
– Конечно.
– И кукол тоже?
– Конечно.
– У меня дома есть сломанная кукла. Большая.
Лисандра старается, чтобы фраза прозвучала намеком. Она знает, что мужчинам нравится распущенность под маской внешней благопристойности. Манерность возбуждает как ничто другое. Разумеется, если исходит от тела, которое возбуждает само по себе.
– Вы не могли бы зайти взглянуть, можно ли ее починить? Эта кукла – память о детстве, я очень ею дорожу.
– Конечно, я иногда посещаю клиентов на дому.
– Как доктор?
Не менее манерно. Лукас улыбается:
– Можно сказать и так.
Лисандра ставит все на карту:
– Сегодня вечером?
– Почему бы и нет?
Она почти добилась своего.
– Ой, нет, нет, только не сегодня вечером… вот идиотка, я же сегодня вечером работаю и вернусь домой не раньше половины десятого, а вы, разумеется, так поздно не сможете, ах, какая жалость, я-то уже обрадовалась…
Лисандра вкладывает в эти слова много намеков, и Лукас ловит их на лету.
– Почему же нет? Я вполне могу и в полдесятого зайти…
Все получилось.
– Воспользуюсь случаем и проведу у себя инвентаризацию, давно это дело откладываю.
– Вот и хорошо, но вам правда в это время удобно?
– Ни малейшего сомнения!
Лисандра диктует ему свой адрес. Не повторяет. Она уверена, что одного раза достаточно. Почуяв возможность потрахаться, мужчина делается феноменально сосредоточенным. Лисандра берет сдачу. Надо было бы позволить ему коснуться ее кожи, но это ей не под силу. Это слишком для нее трудно. Она не протянула руку, ждала, пока он положит монеты на прилавок.
– Завернуть в подарочную бумагу?
– Нет, это для меня, в мою коллекцию.
– Вот как? У вас коллекция?
– Да.
К тому же, если ты станешь заворачивать кошек в подарочную бумагу, тебе потребуются обе руки, так что не надо – продолжай прятать свое обручальное кольцо… Ты прекрасно знаешь, что произойдет сегодня вечером, ты снимешь кольцо на лестнице, поднимаясь ко мне, не знаю, делал ты это раньше или нет, но сегодня вечером сделаешь, как все остальные… Лисандра забирает с прилавка обеих кошечек. Смотрит Лукасу прямо в глаза:
– Ну, до вечера, будет просто замечательно, если вы сможете починить мою куклу!
Лукас первым опускает глаза. Это впервые. Лисандра никогда бы не подумала, что сможет посмотреть Лукасу в глаза, слишком страшно, как бы он ее не узнал, но ему уже не до того, чтобы сопоставлять, он способен только воображать. И сейчас он ведь не такой ее видит, какой она перед ним стоит, он уже воображает ее голой, стонущей под его настойчивыми ласками, плотно насаженной на его болт. Все. Лисандре пора уходить. Дальше станет слишком трудно. Влюбленная женщина не может смотреть прямо в глаза, мешает волнение, смущение, любовь порождает нежность, а в настоящем, прямом взгляде в глаза, таком, какой нравится мужчинам, нежности быть не должно. Вот этого прямого взгляда и недостает женатым мужчинам. Лисандра сует визитку в карман. Лисандра идет. Шагает. Она это сделала. Она это сделала, потому что только это ей и оставалось. Теперь она уверена. Она больше не боится. Она пойдет до конца. Выбора у нее не осталось. Все уже сказано. Она все обдумала. Она все перепробовала, перебрала все возможные варианты. Она подвела все итоги. Когда доводишь все до конца, начинаешь повторять и мусолить, а это – один из видов смерти, Лисандре это известно. Повторение – это пресыщение жизнью. А главное – для Витторио их история любви закончилась. Лукас за это заплатит. Все из-за него – она долго себя в этом убеждала. Прежде всего ей надо было осознать, насколько велик ущерб. Но осознать, насколько велик ущерб, можно только с течением жизни. То есть надо было вырасти. Надо было повзрослеть. Надо было, чтобы схемы начали повторяться. А потом надо было согласиться посмотреть правде в лицо. Она сама – худший свой враг. Это точно. Но ведь только потому, что ее к этому приучили. Потому что Лукас ее к этому приучил.
