Агата Кристи - Багдадская встреча. Смерть приходит в конце (сборник)
Эдвард ждал, и Виктория знала, что если он на секунду усомнится в ее преданности, то и она погибнет, не успев никого предупредить.
Нет, нужно согласиться и доложить обо всем мистеру Дэйкину.
Она вздохнула:
– Я… я… ох… Я не смогу, Эдвард. Меня же раскроют. Я не могу говорить с американским акцентом.
– У Анны Шееле практически нет никакого акцента. Кроме того, у тебя все равно будет ларингит. Это подтвердит один из лучших в данной части света врачей.
У них повсюду свои люди, подумала Виктория.
– Что мне нужно будет делать?
– Ты прилетишь из Дамаска в Багдад под именем Греты Харден и сразу сляжешь. Наш врач разрешит тебе подняться перед самой конференцией. И там, на конференции, ты выложишь перед ними документы, которые будешь иметь при себе.
– Подлинные документы? – спросила Виктория.
– Разумеется, нет. Мы заменим их нашими.
– И что будет в этих документах?
Эдвард улыбнулся:
– Убедительные доказательства масштабного коммунистического заговора в Америке.
У них все спланировано, подумала Виктория. Все предусмотрено.
– И ты действительно думаешь, что у меня получится?
Теперь, войдя в роль, ей уже не составляло особого труда произнести это с искренним волнением.
– Уверен, что получится. Ты играешь с таким удовольствием и так убедительно, что не поверить тебе практически невозможно. Это я уже заметил.
– Вот думаю о Клиппах, – задумчиво произнесла она, – И чувствую себя такой дурочкой…
Эдвард самодовольно рассмеялся.
«Но и ты изрядный болван, – злорадно подумала Виктория, удерживая на лице маску обожания. – Был бы поумней, не проболтался бы тогда в Басре. И тогда бы я тебя ни за что не раскусила».
– А что доктор Рэтбоун? – спросила вдруг она.
– В каком смысле? Что ты имеешь в виду?
– Какая у него роль? Просто прикрытие?
По губам Эдварда скользнула жестокая усмешка.
– Рэтбоуну ничего не оставалось, как только принять наши условия. Знаешь, чем он занимался все последние годы? Клал себе в карман три четверти пожертвований, поступавших со всего света. Использовал деньги на собственные нужды. Самое ловкое мошенничество со времен Горацио Боттомли[20]. Так что Рэтбоун полностью в наших руках. Мы можем разоблачить его в любую минуту, и он прекрасно отдает себе в этом отчет.
В душе Виктории шевельнулось теплое чувство благодарности к старику с благородным высоким лбом и жадной низкой душой. Пусть и мошенник, но ему ведома жалость, и он пытался предупредить ее.
– Все складывается на пользу нашему Новому порядку, – продолжал Эдвард.
С виду нормальный, в своем уме, подумала Виктория, а на самом деле – настоящий безумец. Да и кто не рехнется, беря на себя роль Бога? Правы те, кто говорит, что смирение – христианская добродетель. Именно смирение помогает сохранять здравомыслие и оставаться человеком…
Эдвард поднялся.
– Нам пора. Тебя еще нужно переправить в Дамаск, а там наши планы уже разработаны до послезавтра.
Виктория не заставила просить себя дважды. Теперь бы только выбраться из Девоншира, вернуться в Багдад, в отель «Тио», под опеку шумного, жизнерадостного Маркуса, и тогда Эдварда можно будет не опасаться. Ей предстоит сыграть двойную роль: дурача Эдварда слепой, противной преданностью, одновременно втайне противодействовать его планам.
– Думаешь, мистер Дэйкин знает, где сейчас Анна Шееле? Может быть, мне удастся это выведать? Может, он и намекнет…
– Вряд ли. И в любом случае Дэйкина ты больше не увидишь.
– Мы условились встретиться сегодня вечером, – на ходу придумала Виктория. От слов Эдварда по спине у нее пробежал холодок. – Ему может показаться странным, если я не приду.
– На данном этапе операции это уже неважно. Наши планы определены. В Багдаде тебя никто уже не увидит.
– Но, послушай, в отеле остались мои вещи! Я сняла комнату…
Шарф. Бесценный шарф Кармайкла.
– Твои вещи в ближайшее время тебе не понадобятся. Я уже приготовил для тебя новое платье. Идем.
Они вернулись к машине. «Могла бы и сообразить, что Эдвард, после того как ты его раскрыла, ни за что не позволит тебе повидаться с Дэйкиным, – укорила себя Виктория. – Не такой уж и глупец. Да, он верит, что я от него без ума, но рисковать все равно не станет».
– Если я не появлюсь, меня будут искать? – спросила она.
– Об этом мы позаботимся. Согласно официальной версии, ты простилась со мной на мосту и отправилась к друзьям на западный берег.
– А на самом деле?
– Подожди – и узнаешь.
Они тронулись в обратный путь – по тому же ухабистому проселку, между посадками пальм, через мостики над ирригационными каналами.
– Лефарж, – пробормотал Эдвард. – Хотел бы я знать, что имел в виду Кармайкл.
Сердце у Виктории тревожно сжалось.
– Извини, – сказала она. – Совсем забыла. Не знаю, но, может быть, и ничего особенного. В Тель-Асваде к нам на раскопки приезжал некий месье Лефарж.
– Что? – Эдвард так разволновался, что едва не остановил машину. – Когда это было?
– С неделю тому назад. Сказал, что едет с каких-то раскопок в Сирии. Вроде бы от месье Парро.
– Пока ты была на раскопках, не приезжали ли туда двое мужчин, Андрэ и Жюве?
– Да, приезжали. У одного еще разболелся живот, и он уходил в дом, отлеживался.
– Те двое – наши люди.
– Зачем они приезжали? Искали меня?
– Нет. Говорю же, я понятия не имел, где ты находишься. Но Ричард Бейкер был в Басре одновременно с Кармайклом. Мы не исключаем, что он мог передать что-то Бейкеру.
– Бейкер говорил, что в его вещах кто-то рылся. Они что-нибудь нашли?
– Нет. А теперь, Виктория, подумай как следует. Этот человек, Лефарж, приезжал до французов или позже?
Виктория старательно наморщила лоб, придумывая, какие маневры приписать рожденному ее воображением месье Лефаржу.
– Он приезжал… Да, он приезжал днем раньше тех двоих.
– И что он делал?
– Ничего особенного. – Она пожала плечами. – Сходил на раскоп с доктором Понсфутом Джонсом. А потом Ричард Бейкер повел его в комнату древностей, показывать находки.
– Так они ходили в дом вместе, он и Ричард Бейкер? Они разговаривали?
– Наверное. В том смысле, что люди ведь не рассматривают археологические находки в полном молчании.
– Лефарж, – задумчиво пробормотал Эдвард. – Кто же такой Лефарж? Почему мы ничего о нем не знаем?
Викторию так и подмывало сказать, «да ведь он же брат миссис Харрис»[21], но она сдержалась. Сама придумка ей очень нравилась. Она уже ясно представляла самого месье Лефаржа – изможденный, чахоточного вида молодой человек, темноволосый, с тонкими усиками. И когда Эдвард спросил, Виктория описала француза очень подробно и точно.
Они уже ехали по пригородам Багдада. Эдвард свернул на боковую улочку, застроенную современными виллами в псевдоевропейском стиле, с балконами и садами. Перед одним домом стоял большой автомобиль для дальних поездок. Эдвард припарковался рядом, и они с Викторией вышли и поднялись по ступенькам к передней двери. Их встречала смуглая сухощавая женщина, которой Эдвард быстро сказал что-то по-французски. Виктория поняла далеко не все, но речь, похоже, шла о молодой женщине и какой-то смене.
Женщина повернулась к ней и вежливо сказала по-французски:
– Идемте со мной, пожалуйста.
Она провела Викторию в спальню, где на кровати лежало монашеское одеяние, и кивнула. Виктория разделась и натянула на себя сначала суровую шерстяную рубашку, а потом – просторную, со средневековыми складками, рясу из плотного темного материала. Француженка приладила ей на голову монашеский повой. Виктория взглянула на свое отражение в зеркале. Ее маленькое бледное лицо под высоким платком с белыми складками под подбородком выглядело необыкновенно чистым. Француженка надела ей на шею деревянные четки. Шаркая по полу грубыми, не по размеру большими ботинками, Виктория вышла к Эдварду.
– Хорошо выглядишь, – одобрительно сказал он. – Главное, не поднимай глаз. Особенно когда рядом мужчины.
Через пару минут к ним присоединилась и облаченная схожим образом француженка. Обе «монахини» вышли из дому и забрались в автомобиль, за рулем которого уже сидел высокий смуглый мужчина в европейском костюме.
– Теперь дело за тобой, Виктория, – сказал Эдвард. – Делай в точности то, что тебе скажут. – В тоне его голоса проскользнули стальные нотки угрозы.
– А ты разве не едешь? – жалобно спросила она.
Эдвард улыбнулся.
– Мы увидимся через три дня, – сказал он и, понизив голос, в своей привычной, доверительной манере добавил: – Не подведи меня, дорогая. Только ты можешь это сделать. Я люблю тебя. Не смею целовать монахиню прилюдно – но хотелось бы.
