Мэри Кубика - Милая девочка
– Что происходит? – спрашиваю я, пока он снимает с вешалки ее пальто.
Я вскакиваю с места, задев локтем чашку, и она разбивается на сотни маленьких кусочков.
– Мы уже все обсудили. И приняли решение. Всей семьей. – Он смотрит на меня, ожидая одобрения.
Он позвонил своему коллеге-судье и попросил, чтобы его жена, доктор Вахрукова, сделала нам одолжение. Сквозь сон я слышала, как он говорил по телефону, еще не было и семи. Аборты делают в клиниках, а не в кабинетах частных гинекологов с отменной репутацией. Доктор Вахрукова должна помогать детям появиться на свет, а не прерывать их жизнь. Но Джеймс не намерен быть замеченным кем-либо на пороге клиники, где делают аборты, заталкивающим туда свою дочь.
Мии сделают укол седативного средства, может, потом еще один, но они добьются, чтобы она не смогла сказать «нет», даже если бы очень захотела. Они расширят шейку матки, затем извлекут ребенка из утробы матери.
– Мия, дорогая моя, – произношу я и тянусь к ее руке. Она холодная, словно лед.
Она еще не пришла в себя, глаза сонные, она не понимает, что делает. Впрочем, она не пришла в себя с того момента, как вернулась домой. Моя дочь всегда была уверена в себе и своих принципах, прямолинейна. Она знала, что хочет, и всегда этого добивалась. Никогда не слушала отца, потому что считала его черствым и осуждала. Сейчас она стала безвольной, и он использует это в своих интересах. Мия будто погружена в транс, она не способна принимать решение, о котором может жалеть потом все жизнь.
– Еду с вами, – говорю я.
Джеймс рукой прижимает меня к стене:
– Ты останешься.
Отталкиваю его и беру пальто:
– Ни за что.
Он мне не позволит. Он выхватывает из моих рук пальто и бросает на пол. Другой рукой сжимает руку Мии и подталкивает ее к двери. Порывистый ветер Чикаго врывается в дом и принимается трепать подол моей ночной сорочки, руки и ноги мгновенно коченеют. Наклонившись, чтобы поднять пальто, я кричу вслед уходящей дочери:
– Мия, ты не обязана этого делать! Мия, послушай, ты не обязана!
Джеймс возвращается и толкает меня с такой силой, что я падаю на пол. Входная дверь хлопает прежде, чем я успеваю встать. Подбегаю к окну в тот момент, когда машина уже выезжает на дорогу.
– Мия, родная, ты не должна, – шепчу я, понимая, что она меня не услышит.
Перевожу взгляд на стену и замечаю, что моей связки ключей нет на привычном месте. Джеймс прихватил их с собой, хотел быть уверенным, что я ничего не испорчу.
Колин. До
Через пару дней холодный циклон отступает. В первый день мне было себя жаль. Но сегодня нос уже не заложен, и я могу дышать. Такое у меня здоровье. С ней все не так благополучно, это ясно по ее кашлю.
Она простудилась почти одновременно со мной. Но кашель у нее не сухой, как у меня, а будто клокочет все внутри. Заставляю ее много пить, не знаю, поможет ли это, я не врач. Чувствует она себя ужасно, глаза запали и слезятся. Нос покраснел от постоянных сморканий в кусочки туалетной бумаги. Ее знобит, она постоянно мерзнет. Она сидит у огня, положив голову на спинку стула.
– Скучаешь по дому?
Она старается это скрывать, но я вижу, как из глаз ее текут слезы. Конечно, из-за этого.
Она поднимает голову и вытирает лицо рукавом:
– Просто плохо себя чувствую.
Конечно, девчонка хочет вернуться домой. Кот постоянно лежит у нее на коленях. Не знаю, пытается ли он ей помочь или просто греется у огня. А может, это искреннее проявление преданности. Черт, откуда мне знать, я в этом не разбираюсь.
Последние дни я только и думаю о том, как приставлял пистолет к ее голове. Представляю, что ее тело лежит на земле, припорошенное листвой.
Кладу руку ей на лоб. У нее температура. Она говорит, что постоянно ощущает слабость. Ей с трудом удается открыть глаза, и каждый раз она видит меня с кружкой горячей воды.
Она говорит, что мечтает оказаться рядом с мамой, на диване под теплым пледом. Прежде, когда она болела, лежала в гостиной их дома. И мама, как раньше, будет бросать плед в сушилку и приносить почти горячим. И сделает тосты с корицей. Она будет ждать их и смотреть мультики, а потом начнется сериал, и они станут смотреть его вместе. Рядом будет стоять стакан сока, на случай, если ей захочется пить. И она будет ощущать мамино тепло и жадно его впитывать.
Она говорит, что отчетливо видит маму здесь, в этой комнате, на ней шелковая ночная сорочка и тапочки-балетки. Она слышит музыку, говорит, это Элла Фицджеральд. В воздухе появляется аромат корицы. Она зовет маму, но поворачивается, видит меня и начинает плакать.
– Мамочка, – всхлипывает она. Ей казалось, мама точно была здесь.
Подношу ладонь к ее лбу. Он словно огонь. Моя рука кажется ледяной.
– У тебя жар, – говорю я и протягиваю стакан воды.
Она берет его и не делает ни глотка. Она лежит на диване на боку, голова на подушке, которую я принес с кровати. Подушка совсем тонкая, и я невольно задумываюсь, сколько людей лежало на ней до нее. Беру упавший на пол плед и накрываю ее. Он грубый, словно картон. Наверное, колется.
– Грейс любимица отца, а я мамина, – внезапно произносит она.
Такое впечатление, что только сейчас это осознала – момент прозрения. Она говорит, что вспоминает, как мама бежала к ней в комнату, когда ей снился страшный сон, обнимала и прижимала к себе, чтобы защитить от всего мира. Говорит, что помнит, как мама качала ее на качелях, когда сестра была в школе.
– Я помню ее улыбку, слышу ее смех. Мама очень меня любила. Просто не умела это выразить.
Утром она жалуется, что у нее болит голова, кашель душит ее. У нее болит спина. Она ворочается на диване и засыпает на животе. Я прикасаюсь к ней. Жар не спадает, хотя она трясется в ознобе. Кот лежит у нее на спине, пока я не прогоняю его. Он перебирается на спинку дивана. Меня никто так не любил.
Во сне она бормочет что-то непонятное: о мужчине в камуфляже и граффити на кирпичной стене, о написанных там же ядовитой краской неприличных выражениях. Описывает буквы. Они черные и желтые. Толстые, объемные.
Оставляю ее на диване и засыпаю в кресле. Там я провожу уже вторую ночь. Конечно, на кровати было бы удобнее, но я не хочу отходить от нее. Половину ночи я не сплю из-за ее кашля, непонятно, как ей самой удается заснуть. Просыпается она от насморка, когда нос совсем уже не дышит.
Не знаю, в котором часу, но она просыпается и говорит, что ей надо в туалет. Сначала садится, потом, когда собирается с силами, встает. По ее движениям видно, что ломит все тело.
– Оуэн, – шепчет она. Тянет руку к стене, промахивается и падает на пол.
Кажется, я в жизни так быстро не передвигался. Я не смог поймать ее, но удержал голову, чтобы она не ударилась об пол затылком. Она теряет сознание. Ненадолго, буквально на пару минут. Очнувшись, называет меня Джейсоном. Думает, я – это он. В другой момент я бы разозлился, а сейчас помогаю ей добраться до ванной, снимаю штаны и усаживаю на унитаз. Затем на руках отношу на диван.
Она как-то спросила меня, есть ли у меня девушка. Я ответил, что нет. Я попытался однажды, но это не для меня.
Спрашиваю о ее друге. Тогда, в туалете, я сразу понял, что он отвратительный тип. Подонок, который притворяется порядочным, считает себя крутым. Думает, он лучше всех, а на самом деле ничтожество. Он такой же, как Томас Фергюсон, тоже позволил угрожать его женщине. Она засыпает, а я смотрю на нее, смотрю, как вздрагивает ее грудь от кашля, как вырываются из глубины рокочущие звуки.
– Что ты хочешь знать? – спросила она, услышав вопрос о Джейсоне.
Внезапно мне расхотелось о нем говорить.
– Ничего. Проехали.
– Знаешь, я верю тому, что ты говоришь.
– О чем?
– Ты сказал, что заплатил ему. Я тебе верю.
– Да?
– Меня это не удивляет.
– Почему?
Она пожимает плечами:
– Не знаю. Просто не удивляет.
Я понимаю, что больше так не может продолжаться. С каждым днем ей становится все хуже. Ей нужны антибиотики, без них она умрет. Я все понимаю, но не знаю, как поступить.
Ева. После
Она не должна оставаться сейчас одна. Я ухожу сразу же, как только Джеймс возвращается домой. Один. Сейчас для меня нет ничего важнее дочери. Я уверена, она стоит где-то посреди улицы, брошенная отцом и без средств, чтобы вернуться домой.
Я кричу на него. Как он мог оставить Мию одну? Он позволил ей уйти из кабинета врача в такой холодный январский день, прекрасно зная, что она не способна сама приготовить себе завтрак, не то что найти дорогу домой.
Он говорит, что Мия слишком упряма, ведет себя неблагоразумно и отказалась делать аборт. Мия встала и ушла, как только медсестра назвала ее имя. Джеймс захлопывает за собой дверь кабинета, даже не догадываясь, что я заблаговременно собрала и отнесла вниз чемодан с вещами. Я тихо спускаюсь по лестнице и ухожу.
В то время, когда я завожу машину, еду к офису врача и кружу по району в поисках Мии, она спокойно сидит в своей квартире и ест разогретый готовый суп.
