Остров тридцати гробов - Леблан Морис

— Объясню? Какие же объяснения тебе нужны, тупица? Насчет дамочки, которую мы собираемся казнить? Или насчет мальчишек? Настаивать бесполезно, друзья мои. Предлагая вам это дело, я ведь сказал: «Согласны идти со мной с закрытыми глазами? Дело будет грязное, придется пролить много крови. Но в результате — кругленькая сумма».

— В ней-то все и дело, — проговорил Отто.

— Говори яснее, балбес.

— Это вы должны говорить яснее и припомнить условия нашего соглашения. Ну-ка, что вы тогда сказали?

— Тебе это известно не хуже моего.

— Вот именно. Но я хочу освежить условия у вас в памяти и поэтому прошу повторить.

— Меня память не подводит. Клад — мне, а из него двести тысяч франков вам на двоих.

— Так, да не так. К этому мы еще вернемся. А сейчас поговорим о пресловутом кладе. Мы уже две недели выбиваемся из сил, живем среди крови и кошмарных преступлений, а на горизонте — ничего!

Ворский пожал плечами:

— Ты глупеешь не по дням, а по часам, мой бедный Отто. Тебе известно, что прежде нужно кое-что сделать. Сейчас сделано все, кроме одного. Через несколько минут мы покончим и с этим, и тогда клад — у нас в руках.

— Откуда нам это знать?

— Неужели ты думаешь, что я стал бы делать все, что сделал, если бы не был уверен в результате, как… как в том, что живу? У нас все шло строго по порядку, как было намечено заранее. Последнее действие произойдет в условленный час, и дверь откроется.

— Дверь в ад, — насмешливо заметил Отто, — так, во всяком случае, называл ее Магеннок.

— Как бы ее ни называли, она ведет к кладу, который я и добуду.

— Ладно, — согласился Отто, на которого доводы Ворского произвели впечатление, — пусть будет так. Но кто поручится, что мы получим свою долю?

— Вы ее получите по той простой причине, что, добыв клад, я стану обладателем несметных сокровищ и не доставлю себе неприятности из-за каких-то двухсот тысяч франков.

— Даете слово?

— Ну разумеется.

— Слово, что все условия нашего договора будут соблюдены?

— Конечно. А к чему это ты клонишь?

— А к тому, что вы гнусно нас облапошили, наплевав на одно из условий нашего соглашения.

— Да что ты такое несешь? Ты понимаешь, с кем ты разговариваешь?

— С тобой, Ворский.

Ворский схватил сообщника за грудки.

— Это еще что! Да как ты смеешь меня оскорблять! Как ты смеешь мне тыкать?

— А почему бы и нет, раз ты меня обобрал?

Еле сдерживаясь, Ворский проговорил дрожащим голосом:

— Говори, но будь начеку, малыш, ты затеял опасную игру. Говори.

— Значит, так, — начал Отто. — Кроме клада, то есть наших двухсот тысяч франков, мы договорились — и ты, подняв руку, поклялся в этом, — что любые деньги, которые мы найдем, пока занимаемся этим делом, будут поделены на две половины: одна — тебе, другая — нам с Конрадом. Так?

— Так.

— Тогда давай, — потребовал Отто, протягивая руку.

— Что давать? Я ничего не нашел.

— Врешь. Когда мы отправляли на тот свет сестер Аршиньа, у одной из них под блузкой ты нашел припрятанные деньги, которые мы не смогли отыскать в доме.

— Вот еще новости! — воскликнул Ворский тоном, в котором слышалось смущение.

— Это чистая правда.

— Докажи.

— А ты достань приколотый у тебя изнутри к рубахе пакетик, перевязанный бечевкой.

С этими словами Отто ткнул Ворского пальцем в грудь и добавил:

— Доставай, доставай и выкладывай половину.

Ворский молчал. Он был ошеломлен, как человек, который никак не поймет, что происходит, и тщетно пытается догадаться, каким образом противник раздобыл оружие против него.

— Сознаешься? — осведомился Отто.

— А почему — нет? — ответил тот. — Я хотел рассчитаться потом, сразу.

— Лучше рассчитайся сейчас.

— А если я откажусь?

— Не откажешься.

— А если все-таки?

— Тогда берегись.

— А чего мне бояться? Ведь вас всего двое.

— Нет, по крайней мере трое.

— Где же третий?

— Третий, судя по рассказам Конрада, далеко не простачок… Короче, это тот, кто только что обвел тебя вокруг пальца, человек в белой накидке, пустивший стрелу.

— Ты что, собираешься его позвать?

— Вот именно, черт возьми!

Ворский почувствовал, что силы неравны. Сообщники медленно приближались к нему с обеих сторон. Приходилось уступить.

— Да забирайте, ворюги, разбойники! — вскричал он, доставая сверток и разворачивая банкноты.

— Считать можешь не трудиться, — заметил Отто и неожиданно выхватил у него всю пачку.

— Но…

— Никаких «но». Половина Конраду, половина — мне.

— Ах, скотина! Гнусный бандит! Ты мне за это еще заплатишь! На деньги мне плевать! Но ограбить меня так нагло? Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, дорогой мой!

Продолжая сыпать проклятиями, он вдруг расхохотался злобным, натянутым смехом.

— Ей-Богу, это было неплохо сработано, Отто! Но откуда и как ты мог узнать об этом? Ты мне расскажешь, а? Впрочем, сейчас нельзя терять ни минуты. Итак, мы договорились обо всем, не так ли? Вы готовы?

— Охотно, потому что вы отнеслись к этому правильно, — ответил Отто.

А его сообщник угодливо добавил:

— Все-таки манеры у вас, Ворский, будь здоров! Настоящий барин!

— А ты — слуга, которому платят. Тебе заплатили, теперь поторапливайся. Дело спешное.

Дело, как выразился этот страшный тип, было сделано быстро. Поднявшись снова на лестницу, Ворский повторил распоряжение, которое было на этот раз послушно выполнено Конрадом и Отто.

Они поставили жертву на ноги, не давая ей упасть, и стали подтягивать веревку. Ворский подхватил несчастную и, так как ноги у нее были подогнуты, грубо их выпрямил. Затем он привязал ее за талию и под мышками, и она так и повисла: спина прижата к дереву, платье облепило ноги, руки чуть разведены в стороны.

Казалось, она так и не очнулась от забытья, поскольку даже не застонала. Ворскому захотелось сказать ей напоследок несколько слов, но он смог выдавить из себя лишь какие-то неразборчивые звуки. После этого он попробовал было приподнять ей голову, но тут же отдернул руку, испугавшись прикоснуться еще раз к осужденной на смерть, и голова несчастной низко свесилась на грудь.

Наконец он опустился на землю и пробормотал:

— Коньяку, Отто… Фляга у тебя? А, черт, что за мерзость!

— Но еще не поздно, — заметил Конрад.

— Не поздно? Что — не поздно? Освободить ее? Послушай, Конрад, да я скорее предпочту… предпочту занять ее место. Бросить задуманное? Ах, если бы ты знал, что я задумал, какова моя цель! Иначе…

Он еще раз отпил из фляги.

— Прекрасный коньяк, но для бодрости я предпочел бы ром. У тебя нет, Конрад?

— Тут в бутылке немного осталось…

— Давай.

Из опасения, что их могут увидеть, они завесили фонарь и уселись под деревом, не испытывая ни малейшего желания разговаривать. Однако новая порция спиртного ударила им в головы. Ворский, придя в невероятное возбуждение, принялся ораторствовать:

— Никакие объяснения вам не нужны. Вы не должны даже знать имя той, что здесь умирает. Достаточно будет, если я скажу, что это — четвертая женщина, которая должна умереть на распятии, и что рок судил ей именно такую смерть. Но одно я могу вам сообщить — в час, когда триумф Ворского ослепит вас. Я сделаю это даже с известной гордостью, потому что если все происходившее до сих пор зависело от меня и моей воли, то все, что будет происходить теперь, зависит от воли могущественнейших сил, от воли сил, работающих на Ворского!

И, как будто эти два слова ласкали ему губы, он повторил несколько раз:

— На Ворского!.. На Ворского!..

Он встал: неудержимый наплыв мыслей заставлял его расхаживать взад и вперед и жестикулировать.

— Ворский, сын короля, Ворский, избранник судьбы, готовься. Ты — или последний авантюрист и самый преступный из всех великих преступников, запятнанных чужой кровью, или действительно всевидящий пророк, которого боги венчают славой. Сверхчеловек или бандит. Таков приговор судьбы. Биения сердца священной жертвы, принесенной богам, отсчитывают последние секунды. Прислушайтесь, вы двое!