Каждые пятнадцать минут - Скоттолине Лиза

Эрик вышел из машины, на ходу сунув ключи в карман, и торопливо перешел улицу. Перед домом была маленькая лужайка с небольшим кривым навесом, который был призван защищать от дождя и солнца несколько пластиковых стульев, драный гамак и столик со стоящей на нем грязной пепельницей в виде сигареты с надписью «Не лезь не в свое дело!».

Занавески на большом окне, выходящем в садик, были плотно задернуты, но Эрик видел, что сквозь них пробивается свет телевизора.

Он постучал в дверь и подождал некоторое время – ответа не последовало. Он постучал снова, погромче – и снова подождал. Его не особенно волновало то, что, по сути, он не имел никакого права тут находиться. Наоборот, сейчас, когда он всерьез опасался за жизнь Макса, он считал своей прямой обязанностью проинформировать мать мальчика об этой опасности.

Дверь неожиданно открылась, и на пороге возникла маленькая женщина в халате – он пока не мог толком ее разглядеть, только расплывчатый силуэт. Вероятно, это была мать Эрика.

– Миссис Якубовски?

– Ага. Она самая. Я Мэри.

– Я доктор Пэрриш, психиатр, я лечу вашего сына Макса. Пожалуйста, примите мои соболезнования в связи со смертью вашей…

– Какой еще психиатр? Я не в курсе, ничего не знаю ни про каких психиатров!

– Могу я войти и поговорить с вами, миссис Якубовски?

– Окей. – Мэри распахнула дверь пошире, одновременно с дверью распахнулись и полы ее халата, и Эрик вошел в дом.

Воздух был спертый и прокуренный, и теперь, на свету, Эрик сразу заметил все признаки алкогольной зависимости у Мэри на лице: дряблая кожа, водянистые голубые глаза, налитые кровью, двойной подбородок и полопавшиеся капилляры на носу и щеках. Ей было, вероятно, под пятьдесят, но выглядела она минимум лет на десять старше.

– Мэри, я беспокоюсь за Макса. Его ведь нет дома, да? – Эрик обвел взглядом маленькую гостиную: плотные шторы, на одном из окон – тарахтящий допотопный кондиционер; у стены глубокий коричневый диван с брошенным на него коричневым пледом, рядом – коричневый же коврик; журнальный столик заставлен коричневыми и голубыми бутылками, здесь же – наполненный окурками стеклянный стакан, используемый, по всей видимости, вместо пепельницы, грязные пластиковые стаканчики, следами от которых была заляпана вся деревянная столешница, и открытая бутылка водки «Смирнофф». Эрик понял, что больше в доме никого нет: кроме гостиной, свет больше нигде не горел, и было тихо.

– Нет, нет его. Я же уже сказала копам – нет его здесь. Он ушел, исчез, увидимся как-нибудь, аллигатор.

Мэри говорила невнятно, глотая слова, взгляд ее блуждал, и Эрик, который провел немало времени с пациентами из приемного отделения и уже не хуже полицейских навскидку определял степени алкогольного опьянения, сразу понял, что она превысила допустимую дозу минимум в два раза. Он сомневался, что она вообще в состоянии понимать его, но все равно должен был попытаться.

– Мэри, я пришел потому, что беспокоюсь за него. Я очень боюсь, что в связи с кончиной вашей матери он может попытаться сделать с собой что-нибудь…

– Так вы правда психиатр Макса? И кто платит за это, интересно? – Мэри фыркнула: – Впрочем, можете не говорить, дайте я угадаю: моя святоша-мамаша, да?

Эрик был неприятно поражен ее реакцией – если не сказать больше.

– Да, ваша мать все оплатила, но вы вообще понимаете, что я пытаюсь вам сказать? Я говорю, что Макс близок к самоубийству! И очень важно нам с вами как можно скорее найти его, как можно скорее! Он был здесь, когда вы приехали? Вы его застали?

– Ну да. Я еще сказала ему позвонить, чтобы кто-нибудь приехал и убрал, наконец, отсюда этот долбаный стульчак для горшка и эту долбаную койку! – Мэри махнула рукой куда-то вглубь комнаты. Ее голубой велюровый халат при этом снова распахнулся, и Эрик мог наблюдать во всей красе ее прелести, ибо под халатом у нее ничего не было. – Какого хрена! Я не хочу и не хотела все время натыкаться на сортир в гостиной, каждый раз, как приезжаю домой! В конце концов я хозяйка этого дома, но они никогда со мной не считались, особенно он, и он начал ны-ы-ыть… рыдать, мать его, и ушел – убежал вон за дверь, даже словечка не сказал, ну точно как его папаша, да вы же знаете, как говорится, яблочко от яблони…

Эрик снова от всей души посочувствовал Максу, представив, как совершенно разбитому горем ребенку мать говорит такие вещи про сортир и все остальное.

– Но у вас есть какие-то предположения, где может быть Макс? Какие-то места, куда он любит ходить, может быть, что-то типа «Старбакса», или библиотека, или какой-нибудь торговый центр – хоть что-нибудь?

– «Старбакс»? Издеваетесь, что ли? Да бог знает, куда он ходит. А в торговых центрах единственное место, куда он ходит – это магазины долбаных видеоигр. Если вы хотите знать, где он – спросите мою мамашу. Упс. Ой, точно… – Мэри хихикнула, и этот смешок отдаленно напоминал скрипучий смех ее матери. – Я вам вот что скажу: эти двое были как две горошины из одного стручка, и она делала для него все что могла, все, что от нее зависело. Она мне всегда говорила, что не оставит мне ни цента – все ему отпишет, – Мэри вдруг нахмурилась: – Вот как это – такое сказать своей единственной дочери, а?! Вот вы психиатр – скажите, разве это не гадость? Она вообще была змея, ядовитая змея. То же самое и со страховкой – она всегда говорила мне, что наследник он! И единственный вариант мне получить ее деньги – это если он умрет…

Эрик решил игнорировать ее слова, которые вызывали у него омерзение и гнев.

– Вы должны сосредоточиться и помочь мне…

– Макс, Макс, Макс… я только это и слышу, все вокруг беспокоятся только о Максе. Моя мать… она всегда волновалась за него: ах, у него нет друзей… ах, он проводит слишком много времени за компьютером – я только это и слышала все время!

– Мэри, время дорого. У него вообще есть друзья – в школе или на работе, может быть, кто-то из ребят по соседству, вы знаете кого-нибудь, кто?..

– Вот уж о ком, а о Максе точно беспокоиться не стоит! Уж поверьте мне. Я вам могу сказать точно – он лжец… то, что называется «патологический лжец». И вам не стоит ему доверять. – Мэри откинула упавшую ей на лицо прядь каштановых волос, пытаясь убрать ее обратно в длинный спутанный хвост. – Он говорит, у него нет друзей, но я же слышала, как он по ночам с кем-то по телефону болтает.

Эрик навострил уши:

– А с кем, вы знаете – с кем? Кто-то из школы? Или с работы? Или какой-нибудь геймер?

– Да бог знает… Вы не верьте всему, что он говорит, вот это я знаю. Никто, никто не знает его лучше, чем я. Я родила и растила его – и он всегда был забавный, странный, с самого рождения. В этом ребенке всегда было что-то не то – всегда. Он не такой, как все остальные. Он ненормальный…

– Но с кем же он разговаривал? Вы рассказали об этом полиции?

– Не-а. Да он, кстати, мог и сам с собой разговаривать – мог вполне, чтобы меня обмануть, – Мэри снова махнула рукой, словно отмахиваясь от вопроса. – Вы думаете, вы знаете Макса, но вы его не знаете. Он вас легко вокруг пальца обведет. Этот парень сумасшедший. И папаша его был такой же, но он не был таким умным, не умел так маскироваться и прятать свое безумие – у него только взгляд был всегда безумный. А Макс всегда притворяется этаким несчастненьким сироткой, но, поверьте мне, уж я-то лучше знаю. Этот парень – мастер манипуляции. Он манипулировал моей матерью и всеми в школе – всех обманул. Он чертовски умен! Он в школе для одаренных с третьего класса. И если он гений – то гений злодейства!

Эрик сомневался, что Макс отправился в торговый центр – должно было быть какое-то другое место.

– Но ведь он ходил в школу, в парк, на футбольное поле – ну куда-нибудь вроде того?

– Нет, нет, нет, он должен быть здесь, а его здесь нет. Вы думаете, он хоть чуть-чуть волнуется за меня? Ведь у меня как-никак мать умерла! Его мать жива, и вот она, пожалуйста, собственной персоной – и в полном одиночестве. Заку пришлось уехать из города, и Макс это знает, но разве его это волнует? Разве он рядом со мной в эту трудную минуту? Я вас спрашиваю – как насчет меня?! Почему никто, никто не думает обо мне? Почему даже моя собственная мать не думает обо мне? Они никогда не уважали меня, они пинали меня, когда я падала, они понятия не имеют, каково это, они не знают моей боли, не понимают, даже не представляют! – Мэри умолкла и, нахмурившись, перевела взгляд на Эрика: – А вообще интересно… вы вообще кто такой, док, а? Являетесь сюда без приглашения, хотите видеть моего сына – а я знать вас не знаю… Ему ведь еще нет восемнадцати – вы в курсе? Это вообще законно? Ну-ка отвечайте!