Глэдис Митчелл - Быстрая смерть. Тайна Камня друидов (сборник)
Он сказал, что не желает отнимать время у суда и пространно опровергать доводы обвинения. Жюри присяжных, выслушав свидетельства с обеих сторон, само решит, виновна ли подсудимая в страшном деянии. Ему не пристало упоминать о сомнениях, возникающих у любого разумного человека – ответственного члена общества, разумеется, – насчет способности женщины, которую они видят перед собой, – состоятельной, известной, умной. Нелишне будет напомнить, истинной благодетельницы рода человеческого, врачующей в отличие от целителей тела человеческий разум, этот непостижимый феномен, без которого людей постигла бы участь безмозглых зверей, – сомнениях насчет способности такой женщины повторить чудовищный грех смертоубийства. Убийство – ужасное преступление, ужасное и почти невероятное, и если суд сочтет, что эта женщина совершила его, то он не должен пренебречь своим человеческим и гражданским долгом.
– Но, – тут адвокат сделал паузу и впился в присяжных гипнотизирующим взглядом, – убеждены ли вы в этом? Доказано ли это государственным обвинением? Помните, джентльмены, бремя доказательства возложено на обвинение. Если обвинение не способно доказать вину того, кто предстал перед судом, более того, если существует хотя бы малейшая тень сомнения в вине подсудимого, то он выходит на свободу.
Он выдержал еще одну паузу, чтобы данный принцип английского правосудия запал в головы присяжных.
– Теперь я предлагаю, – продолжил он, – заслушать свидетелей. Они докажут, что в доме в день отравления находилось не менее пяти других людей, бывших совершенно в том же положении, что и женщина, находящаяся в данный момент под судом. У них имелся мотив – или не было никакого мотива – совершить преступление и, это я обязан подчеркнуть особо, была равная возможность совершить это. Но их мы не судим, джентльмены! Нет! Их вызовут в качестве свидетелей, а потом и самой подсудимой предложат выступить с показаниями. Но они, дав свои показания, будут на свободе, а несчастная подсудимая останется там, где сидит сейчас!
Слушателям показалось, что он прервался, как бегун, замерший на середине дистанции.
Настал черед первого свидетеля защиты.
Дороти Бинг, урожденная Кларк, заняла свидетельскую трибуну, и ее привели к присяге. К этой заметно нервничающей свидетельнице Фердинанд обратился с отменной вежливостью:
– Вы – миссис Гард Бинг?
– Да, – прошептала свидетельница.
– Вы жили в поместье, когда произошли эти трагические события?
– Когда мисс Бинг… Когда она умерла? – пискнула Дороти.
– Громче, пожалуйста, миссис Бинг. Да, в то время, о котором я говорю.
– Да, я находилась в доме.
– Вы уже вышли замуж?
– Да. Незадолго до этого я вышла замуж.
– Все поздравляли вас обоих, желали вам счастья?
– Да, все они были очень добры.
– Еще бы! Все, миссис Бинг? Все до одного?
– Да… Ну, может…
– Вот и сомнение! Требуется минута на размышление. Среди всех этих добрейших людей, миссис Бинг, находился ведь человек, не проявлявший доброты?
– Боюсь, я не совсем вас понимаю.
– Я поясню. Как отнеслась к вашему замужеству мисс Элеонор Бинг?
– Наше обручение ее… очень рассердило, – еле слышно ответила Дороти.
Фердинанд торжествующе воскликнул:
– Вот как? Как же вы к этому отнеслись?
– Я… В общем, я полагала, что это нехорошо с ее стороны. Я… Мы… Она была недовольна Гардом, моим мужем!
– Из-за этого вы ссорились?
– Нет. Мы… Все было еще хуже. Вы… Вряд ли мужчина поймет такое…
Фраза была оборвана громким смехом в суде, усугубившим волнение свидетельницы. После восстановления порядка Фердинанд вкрадчиво произнес:
– Предположим. Но мисс Бинг хоть раз раскрыла вам причину своей ненависти?
– Да.
– А в другой раз она в припадке гнева швырнула на пол ваши комнатные часы?
– Может, она уронила их случайно. Не думаю, что она намеренно их бросила, чтобы разбить.
– Миссис Бинг, – пленительный голос Фердинанда стал хриплым от притворного восхищения, – вы чудесное, нежное создание, славная женщина! Вы обладаете даром прощения, какого я желал бы всем нам. На самом деле эта женщина, чье неистовство вы пытаетесь скрыть от нас, не просто покусилась на ваше имущество. Все гораздо хуже: она покушалась на вашу жизнь!
Свидетельница побледнела и покачнулась, но адвокат не ведал жалости.
– Вы станете это отрицать, миссис Бинг? Разве она не прокралась к вам в комнату в ранние утренние часы…
– Не надо! Прошу вас, не надо! – крикнула свидетельница. – Да, так и было! Но, пожалуйста, не нужно об этом говорить!
Вторым свидетелем защиты был Гард, который в своих брюках-гольф выглядел невероятно огромным и рослым. Он обаятельно улыбнулся Фердинанду и стал ждать вопросов.
– Вы ладили с сестрой, мистер Бинг? – спросил защитник, пристально глядя на него.
– Совершенно не ладил!
Если тихий голос Дороти было почти невозможно расслышать, то ее муж раздражал суд своим трубным гласом. При звуке этой иерихонской трубы людям более субтильной комплекции хотелось вобрать голову в плечи.
Фердинанд покосился на присяжных, выглядевших в обществе этого свидетеля пришибленными, и поспешил продолжить:
– Правильно ли я понял, что вы сильно недолюбливали вашу сестру, мистер Бинг?
Имея дело с таким самоуверенным свидетелем, подумал Фердинанд, нелишне подпустить в голос нотку обиженного удивления. Присяжные не должны были думать, что он сдерживает свидетеля, да и сам этот молодой бык не был подвержен какому-либо внушению.
– Недолюбливал? – усмехнулся Гард. – Сказали бы уж лучше «ненавидел»!
– Говоря «ненавидел», – Фердинанд подпустил в свой тон нотку порицания, – вы имеете в виду…
– Я имею в виду то, что говорю! Я знал, что она затевает убийство Дороти, моей жены. Любой здесь поймет мои чувства. Я бы мог вам сказать…
Защитник остановил его властным жестом.
– Нисколько не сомневаюсь, мистер Бинг, – заявил он, и Гард сел на место под смех присутствующих. Многие сделали вывод, что адвокат миссис Брэдли не позволил ему самому сознаться в убийстве.
Настала очередь самой подсудимой занять место на свидетельской трибуне. На жюри произвела впечатление образцовая вежливость защитника по отношению к ней.
– Я не намерена защищаться, – начала миссис Брэдли с самоуверенностью выступающей на собрании мамаши по вопросу о контроле рождаемости, хорошо подготовившейся к отражению любых аргументов. – Я просто расскажу, что произошло той ночью – восемнадцатого августа.
И она кратко изложила события. К этому времени суд уже знал их наизусть. Обвинитель поднялся для перекрестного допроса.
– Как вы ответите на утверждение полиции, что в грязной кофейной чашке содержался яд? – спросил он.
Внимательно на него посмотрев, она ответила:
– Honi soit qui mal y pense, monsieur![3]
Суд взвыл от восторга, некто на заднем ряду, находившийся в начальной степени опьянения, выразил желание пожать миссис Брэдли руку, вызвав суматоху. Когда порядок был восстановлен, обвинитель потребовал, чтобы миссис Брэдли ответила на его вопрос. Она безмятежно улыбнулась:
– Ответить на утверждение? Это не в моих силах. И зачем? Я не готова читать мысли полиции и очень этому рада.
Затем ее подвергли перекрестному допросу с целью выяснить познания во врачевании душевных болезней и знакомстве с американскими лечебницами, где применяется препарат гиоцин. Миссис Брэдли пришлось сделать несколько опасных для себя допущений.
«Затем обвиняемая, – писали на следующий день, – вернулась на скамью подсудимых, где молча просидела до окончания разбирательства».
Разбирательство свелось в основном к формальным показаниям двух врачей, согласившихся с заключением других медэкспертов, что яд, обнаруженный в организме умершей, является гиоцином и его количества было достаточно для причинения смерти. Однако, допрошенные защитником, эти врачи согласились, что оснований предполагать убийство имеется не больше, чем для гипотезы о самоубийстве. На вопрос обвинителя второй врач признал, что раздобыть препарат в достаточном для причинения смерти количестве нелегко, но на вопрос защитника ответил, что безболезненность препарата может побудить самоубийц отдать предпочтение ему, а не другим ядам с болезненным действием. Кроме того, признал, что гиоцин применяют также в офтальмологических клиниках.
Следующим свидетелем стал окулист, показавший, что Элеонор Бинг страдала слабым зрением и обычно носила очки.
Со сценическим мастерством прирожденного актера Фердинанд Лестрендж приберег наиболее внушительную свою улику под самый конец. Удивив суд, он вызвал на свидетельскую трибуну лаборанта из министерства внутренних дел Эллисона Раллери.
Отвечая на вежливые вопросы Фердинанда, тот сообщил суду о медицинской мензурке, найденной Карстерсом и присланной ему для анализа содержимого. Зал замер от напряжения и затаил дыхание, когда он показал, что в мензурке остались следы раствора гиоцингидробромида. Еще более поразительным было заявление следующего свидетеля, невозмутимого сержанта, работавшего с инспектором Борингом, о том, что отпечатки пальцев на мензурке идентичны отпечаткам, какие он раньше снял у самой умершей.
