Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна

Мокко. До несчастного случая с Малькольмом «мокко» был любимым кофе Эммы, который она пила, зажмурившись от удовольствия; это был напиток с богатым вкусом, темного цвета и с густым ароматом, который временами заставлял меня пожалеть о пристрастии к чаю; Мокко – это был любимец Сесилии и Стефана, наших соседей с пятого этажа, черно-белый кот, который любил сидеть на подоконнике кухни и смотреть на нас своими желтыми глазами; это было «mocha» по-английски, причем звучавшее почти так же, поскольку «cha» в данном случае читалось как «к», но «о» было длинное и округлое, как в слове «motorway»; «мокко» – это было незабываемое пирожное с кофейным кремом, которое мы с Эндрю попробовали в немецкой Швейцарии однажды зимой. Однако теперь «мокко» – это был «мерседес», коричневая молния, которая не остановилась. «Мокко» – это были шоколадного цвета глаза Эвы Марвиль. «Мокко» – это была кома моего сына.

Кто-то заглянул в комнату. Я обернулась.

Кудрявый мальчик. Он смотрел на меня сердито и подозрительно, сунув лисью мордочку в щель двери.

– Здравствуй, – сказала я ему.

Он не ответил. Не глядя на меня, он вошел в комнату, сел на голый паркет и принялся раскачиваться взад-вперед, с присвистом вдыхая и выдыхая.

– Как тебя зовут?

В ответ – молчание. Он все так же качался из стороны в сторону. Почему-то при виде этого ребенка я начинала чувствовать себя неловко. Мне казалось, что он меня не видит. Или не хочет видеть. Я спросила себя, догадывается ли он, что это я вчера вечером пряталась у них в квартире.

Вернулась его мать.

– Арно!

Он с виноватым видом вскочил.

– Ты что здесь делаешь? Я ведь просила тебя не мешать посетительницам. Или я отведу тебя в «Club Mickey», слышишь?

Мальчик, упрямо выставив подбородок, сказал:

– Я не хочу ходить в «Club Mickey», потому что они обзывают меня дебилом, потому что я объясняю им, как устроены поезда будущего и как Энакин Скайуокер стал Дарт Вейдером, потому что он перешел на темную сторону, и потерял свою мать, и ему стали сниться кошмары, и он начал бояться потерять так же и свою жену Падме.

И снова этот бесцветный, громкий голос, заполняющий собой всю комнату.

Мать подтолкнула мальчика к двери с нетерпением, в котором угадывалась нежность.

– Иди, мой хороший, дай маме поработать.

– Он мне не мешает, – сказала я.

Она улыбнулась мне. Потом закрыла за сыном дверь.

– Это мило с вашей стороны, мадам. Но так будет лучше. Правда.

Я смотрела на нее. Лицо ее вдруг показалось мне грустным и усталым.

– Почему так будет лучше?

Она вздохнула.

– Понимаете, он не такой, как другие дети.

Я не знала, что на это сказать.

– У Арно синдром Аспергера. Это редкая форма аутизма.

У нее не сразу получилось сконцентрироваться на макияже. Кисточка застыла в воздухе перед моими глазами.

Аспергер… Я вспомнила, что видела это слово в документах из папки на комоде в ее спальне тем вечером, но она об этом, конечно, не знала.

– Такие дети выглядят нормальными, но живут они в своем мире. Им трудно общаться с другими людьми. Они все воспринимают буквально. Например, нельзя сказать Арно: «Я умираю от усталости» или «Разбейся в лепешку, но сделай». Он не понимает, он пугается. Но очень часто эти дети оказываются одаренными. Это как раз случай Арно. Его увлекает все, что связано с космосом, с планетами, солнечной системой, скоростными поездами, космическими кораблями. – Она посмотрела на меня и улыбнулась робко, словно бы извиняясь. – Я надоедаю вам своими проблемами, мадам. Мы остановились на уровне век? Пожалуйста, закройте глаза!

Я послушалась. В комнате по-прежнему звучала музыка «The Cure», теперь – композиция «Just like Heaven». [67] Эта песня снова напомнила мне об Эндрю. И о Малькольме, который, гримасничая, пародировал соло на гитаре.

Потом я снова услышала ее голос. Ее хриплый голос курящей женщины.

– Говорят, даже некоторые известные люди родились с синдромом Аспергера. Леонардо да Винчи, Эйнштейн, президент Кеннеди. И они добились успеха, они были по-своему гениальны. Я стараюсь не слишком беспокоиться об Арно, но в школе над ним смеются. Вы же слышали, как он говорит… Словно читает по книжке.

– Да.

– А теперь посмотрите, пожалуйста, вверх… Уверяю вас, с ним не так-то легко. И мой муж не особенно терпелив. Он начинает нервничать, сердится и не понимает, что мальчик от этого страдает.

– Да, я понимаю.

– Это нелегко. Но, если не считать этого, мой муж – сама любовь. Просто ему трудно смириться с тем, что его сын болен, понимаете? У него не получается найти с ним общий язык. У вас есть дети, мадам?

У вас есть дети, мадам?

Я затаила дыхание.

Да, у меня есть ребенок, сын, которого ты сбила, двуличная тварь, и он в коме! Да, у меня есть ребенок – подросток, который, возможно, больше никогда не проснется, или останется на всю жизнь парализованным, или вообще не будет жить! Да, у меня есть ребенок, и это ты с ним это сделала! Ты!

Внезапное желание убить ее. Сжать эту полную розовую шею изо всех сил. И я могла бы это сделать – здесь, сейчас. Так легко. Так быстро. Эффект неожиданности. Звуки, которые обычно возникают при удушении. Она пошатывается в своих золотистых сандалиях тридцать шестого размера. Становится красной. И падает к моим ногам. Падает с глухим, негромким стуком на светлый паркет.

– Нет, у меня нет детей.

Вежливая пауза.

– Ах, вот как…

Похоже, она смущена.

Лучше было бы мне промолчать… Я приоткрыла глаза. Она снова склонилась надо мной. Я ощутила ее дыхание – теплое, пахнущее лакрицей или ментолом. С нотками табака. Ее темные глаза – бездонные колодцы. Мелкие морщинки в уголках глаз. Легкий белый пушок над верхней губой. Она была так близко… Я спросила себя, понятно ли ей выражение моих глаз. Понимает ли она, зачем я пришла?

Она осторожно отстранилась.

– На веки мы нанесем сиреневые тени, это подчеркнет ваши зеленые глаза. Вы согласны?

Мне удалось кивнуть. Боится ли она меня? Думает ли, что имеет дело с сумасшедшей?

– Мне кажется, это ваш мобильный, мадам.

Я не сразу поняла, о чем она говорит. Из сумки послышалось громкое жужжание телефона. Я сунула туда руку.

Эндрю.

– Малькольм открыл глаза! Слышишь, Жюстин, он открыл глаза, как тогда, с тобой! Это длилось пять или шесть минут.

Взвизгнув от радости и страха – я сама не понимала, пугает меня эта новость или все-таки радует, – я соскочила с кресла.

– Come back, [68] Жюстин, скорее, возвращайся! Ты нужна ему. И мне ты тоже нужна. Что ты там забыла, for God's sake? [69]

Эва Марвиль повернулась ко мне спиной, стараясь стать как можно незаметнее, как можно меньше.

– Что сказали врачи?

– Они не говорят ничего, как обычно. Я ничего не знаю. Не знаю, останется ли Малькольм в таком состоянии навсегда, будет ли передвигаться в инвалидном кресле или жить как овощ! Но я точно знаю: ты должна вернуться. Жюстин, ты меня слышишь? Почему ты молчишь? Где ты? Что ты делаешь? Отвечай!

Если бы он только знал! Если бы он знал, что в эту самую секунду я смотрю на полные плечи Эвы Марвиль. Той, которая сбила нашего сына. Той, которой я еще ничего не сказала.

Ничего не смогла сказать.

– Вам нравится, мадам?

Из зеркала на меня смотрела незнакомка. Женщина с большими золотисто-зелеными глазами, розовыми, четко очерченными губами и сияющим лицом. Женщина, которую я не знала. Нет, я никогда ее раньше не видела. Она была красива. Я же никогда такой красивой не была.

– Нужно подумать о прическе. У вас уже есть идеи?

Ее пальцы в моих волосах. Томная, чувственная улыбка.

Мне больше не хотелось, чтобы она ко мне прикасалась. Не хотелось больше на нее смотреть. Я больше не могла выносить ее – ни ее голос, ни ее лицо. Мне хотелось одного: уйти, успокоиться, собраться с силами. Мне не нужно было сюда приходить, терпеть, пока она меня накрасит, целый час сидеть в этой душной маленькой комнатушке, отдавать себя ей на милость… Я не нашла в себе смелости сказать ей что бы то ни было. Я не нашла в себе смелости сказать ей, кто я и почему здесь. Я была жалкой. Малькольм, твоя мамочка – жалкая. Твоя мамочка тебя недостойна!