Тайна Медонского леса - Шадрилье Анри
В. Но вы забыли сказать, откуда вынула девица Перле эти 10 000 франков, которые, как вы говорите, она ссудила вам заимообразно.
О. Как я говорю!.. Но я говорю правду, истинную правду, сударь, несмотря на то, что вы интересуетесь, судя по вашим вопросам, гораздо больше мною, чем личностью убитой. Не стану останавливаться на этом непонятном для меня обороте вашего допроса и продолжаю показание. Вы спрашиваете, откуда вынула Антония эти 10 000 франков? – извольте, готов служить вам и этой, по-видимому, совершенно ненужной подробностью. Ключ от маленького бюро, в котором хранились ее деньги, она вынула из шкатулки, стоявшей в зеркальном бельевом шкафу. Затем со второй полки бюро она взяла кожаный портфель и вынула из него пачку из десяти билетов, по тысяче франков каждый. Я успел заметить, что в портфеле лежали еще две таких же пачки. Передав мне эти 10 000, Антония положила портфель на прежнее место, заперла бюро и ключ от него спрятала опять в шкатулку, стоявшую в зеркальном бельевом шкафу.
В. А куда положила она ключ от этой шкатулки?
О. Этого уже никак не могу вам сказать, сударь. Антония уходила на минуту в свою комнату и притворила за собой дверь. Она, вероятно, спрятала там ключ от шкатулки, но куда именно спрятала она его – этого я не знаю, так как не считал нужным подглядывать и подсматривать. Это было бы уже слишком неделикатно, да и к тому же совсем не в моем характере.
В. Вернемся к вашему игорному кружку. Вы говорите, что в полночь у вас оставалось еще 2 000, а многие из ваших приятелей утверждают, что вы ушли из собрания, проигравшись с пух и прах.
О. О! при таком громадном проигрыше, как мой, какая-нибудь жалкая сотня луидоров, заболтавшихся в опустошенном бумажнике, конечно, уже ничего не стоила, и потому я мог сказать двум-трем приятелям, что проиграл все до последнего франка. К тому же голова у меня горела, я был весь как в огне… Мне надо было успокоиться, освежиться. Я решил прервать игру, уйти на время… а потом вернуться, попытать счастье со своей последней сотней луидоров. Игра капризна, фортуна изменчива – не везло с начала вечера, повезет в конце, сказал я себе и вышел на улицу. Мне хотелось пройтись, освежиться. Шел довольно сильный дождь, но я, несмотря на дождь, пошел сперва пешком и, только уже пройдя всю улицу, нанял проезжавшую мимо пустую карету. Я дал кучеру сто су за то, чтобы он покатал меня минут двадцать, и затем остановился у Неаполитанского кафе, зашел в ресторан, выпил холодного лимонаду и вернулся в собрание около часу.
В. Могли ли бы вы указать возившего вас кучера?
О. Нет, я не брал его билета, я даже не взглянул на него, мне было не до того, я был слишком занят проигрышем. Мне не пришло в голову поглядеть номер, я и не воображал, что он мне пригодится через несколько дней.
В. Не знаю, может ли принести вам пользу показание этого кучера, знаю только, что преступление было совершено именно с двенадцати до часу, в то самое время, как вы уходили из собрания.
О. Как жаль, что мне не пришло в голову заехать к бедной Антонии! Я бы защитил ее, я бы спас ее… Но, говоря откровенно, в ту минуту я не желал с ней встретиться, так как она не пустила бы меня опять, а я решил играть, играть непременно. Вот, думал, верну на эти 2 000 весь проигрыш, уплачу долги, отдам Антонии ее 10 000, да еще сделаю ей хорошенький подарок.
В. Доканчивайте же рассказ свой о ночи с 20 на 21.
О. Я вернулся в игорный зал и выкинул на первую же таблицу свои последние 2 000 франков. Я попал на тройную ставку, и моя карта взяла. На третьей карте банкомет, видя, что я оставляю на столе свои восемь тысяч, объявил, что ставка слишком велика, что он отказывается метать. Остальные понтеры стали меня тоже просить сбавить ставку, и я должен был снять 5 000, оставив на столе только три. Талия продолжалась, я опять выиграл. Банкомет бросил карты. Таким образом у меня образовалось 11 000, и я сам поставил банк. Мне повезло, я ставил банк за банком и брал большие куши, проигрывая маленькие ставки. Я был как в чаду, успех опьянял меня… Я играл всю ночь, бросил карты только в семь часов утра. Тут я свел счеты, расплатился с господином Г. и с гарсоном, и, несмотря на это, у меня осталось еще 13 000 франков. Я мог теперь поблагодарить Антонию за ее доброту, за одолжение, оказанное ею. Но нервы мои были слишком напряжены, я был слишком утомлен волнениями этой бессонной ночи, чтобы ехать к Антонии сейчас же. Я вернулся домой и заснул как убитый. После завтрака с веселым, покойным сердцем поехал я к Антонии. Мне хотелось прокатиться с ней в Булонский лес. И тут-то узнал я о постигшем меня несчастии.
(Примечание Баратена. – В мемуарах наших допрос этот помещен почти целиком, так как он имел большое влияние на ход всего процесса. Каждое из показаний Армана давало обильный материал обвинительной власти. Откровенность погубила юношу, она же должна будет восстановить впоследствии его попранную честь.)
VI
Пагубные показания
Чтобы не затруднять читателя мелкими подробностями и свидетельскими показаниями этого сложного процесса, мы приводим в этих записках только крупнейшие, самые выдающиеся из них, имевшие решительное влияние на ход дела и его окончание.
Судебный следователь Брильян д'Омон опечатал, как и следовало того ожидать, все бумаги, найденные им в квартире покойной Антонии Перле. Этим обстоятельством привлекалась к делу масса лиц, довольно высокопоставленных.
Фигурировать на суде из-за того только, что они имели удовольствие пользоваться кратковременным знакомством с девицей Перле, господам этим было, конечно, не совсем приятно. Следователь отнесся к письменному материалу с крайней разборчивостью и осторожностью. Он много работал над тем, чтоб осветить и уяснить себе отношения всех этих лиц к несчастной жертве, старался угадать, кто из них мог из расчета или из ревности совершить это гнусное преступление. Многие из этих документов, возбудивших бы только праздное любопытство любителей скандала, но не прибавивших ничего следствию, не были вовсе преданы гласности. Авторы этих мемуаров следуют благоразумному примеру покойного Брильяна д'Омона и довольствуются только важнейшим из этих показаний. Показание это послужило основой для обвинительного акта, оно повлияло главным образом на окончательное решение суда и присяжных в 1853 году.
Резюме допроса Альфонса де Марсиа, итальянского дворянина 23 лет, хорошего знакомого девицы Перле.
В. Где вы родились, из какой семьи и чем живете в Париже?
0. Я родился у подножия Везувия в Торре-дель-Греко, в Неаполитанском королевстве. Родители мои, не разделявшие взглядов Бурбонов, были вынуждены покинуть королевство и искать убежища сначала в Ломбардии, а потом в Пьемонте. Жизнь в благодатной стране этой очень дешева, и потому родители мои могли мне оставить порядочное состояние, плод сбережений многих лет. Деньги эти я решил употребить на поездку по разным странам. Мне хотелось взглянуть на свет и людей, и я поехал прежде всего во Францию, решив обосноваться там, где мне понравится. Париж, этот центр кипучей жизни и всяких соблазнов, приковал меня сразу. Я поселился в Париже и живу здесь уже несколько лет. Я живу весело, бываю и в богатых, избранных салонах, посещаю и тайные игорные дома, которых у вас здесь в Париже развелось так много и где можно так весело и незаметно провести время. Как иностранец я могу бывать везде, нисколько не роняя своего достоинства. Как благородный дворянин я везде на своем месте.
В. Как познакомились вы с Антонией Перле и в каких отношениях были вы с ней?
О. Я познакомился с Антонией в то время, как она пользовалась покровительством русского аристократа, князя Z. Я имел честь считаться в числе друзей князя, часто обедал у него или, вернее, у Антонии, что в сущности было одно и то же. Эти посещения приятелей обходились ему, вероятно, очень дорого, так как среди молодежи установилось мнение, что Антонии не надо будет искать нового любовника, если князь вздумает ее бросить, так как она успела скопить деньги на черный день. Как известно, Антония рассталась с князем. Действительно, она была довольно богата для того, чтобы жить независимо, она это и сделала. Она была очаровательна, чертовски умна и находчива. Мы дали ей прозвище Парижский гамен. Меня женщина эта интересовала и забавляла, как и многих других, она тоже не тяготилась, по-видимому, моим обществом, и я часто бывал у ней и после разрыва ее с князем.
