Рекс Стаут - Убийство из-за книги (сборник)
Я ошибся. И проспал беспробудным сном целых девять часов.
Глава девятнадцатая
В субботу утром мне так и не удалось дочитать до конца газетные сообщения о самоубийстве известного адвоката Джеймса А. Корригана. Пока я завтракал, нам позвонили четыре раза. Первым Лон Коэн из «Газетт», который хотел расспросить Вульфа о звонке от Корригана, а потом еще два журналиста с тем же намерением. От них я отбился. Четвертый звонок был от миссис Эйбрамс. Она прочла утреннюю газету и желала знать, не мистер ли Корриган, который застрелился, был убийцей ее Рейчел. От нее я тоже отделался.
Из-за того, что мне пришлось завтракать дольше, чем обычно, я нарушал планы Фрица, поэтому, когда принесли утреннюю почту, вторую чашку кофе мне пришлось взять с собой в кабинет. Я просмотрел конверты, бросил все, кроме одного, на свой стол, поглядел на часы и увидел, что уже 8.55. Ровно в девять Вульф, что бы ни случилось, шел в оранжерею. Я вскочил, взбежал на один пролет лестницы, постучался, не дожидаясь ответа, вошел и объявил:
– Вот оно. Письмо в конверте юридической конторы. Штамп почтового отделения на Гранд-Сентрал-стейшн, датированный вчерашней полночью. Письмо толстое.
– Вскрой конверт. – Он стоял одетый, готовый уйти.
Я вскрыл конверт и вынул его содержимое.
– Напечатано через один интервал, датировано вчерашним днем, наверху озаглавлено: «Ниро Вульфу». Девять страниц. Без подписи.
– Читай.
– Вслух?
– Нет. Уже девять часов. Можешь мне позвонить или прийти в оранжерею, если понадобится.
– Еще чего! Да это просто наглость.
– Ни в коем случае. Расписание, нарушенное не из крайней необходимости, превращается в привычку, зависящую только от прихоти. – И он вышел из комнаты.
Я принялся читать.
Я решил написать это письмо без подписи в конце. По-моему, я хочу написать его, в основном чтобы облегчить себе душу, но и не только из-за этого. После прошлогодних событий я утратил уверенность во всем. Быть может, где-то в глубине души у меня сохранилось уважение к правде и справедливости, обретенное мною в юности благодаря как религиозному, так и светскому образованию, чем, возможно, тоже объясняется мое желание написать это письмо. Словом, каков бы ни был истинный мотив…
Внизу зазвонил телефон. У Вульфа аппарат был отключен, поэтому мне пришлось спуститься. Звонил сержант Пэрли Стеббинс. Пэрли всегда готов был довольствоваться разговором со мной вместо Вульфа, и правильно делал. Он не дурак и всегда помнит, какой урок преподал ему Вульф в деле Лонгрена.
Говорил он со мной не слишком вежливо, но без подковырок. Сказал, что они интересуются прежде всего двумя обстоятельствами. Во-первых, вчерашним звонком Корригана и, во-вторых, моей поездкой в Калифорнию и особенно встречами там с упомянутым Корриганом. Когда я сказал, что буду рад удовлетворить их интерес и обязательно приду, он ответил, что приходить не нужно, так как инспектор Кремер хочет видеть Вульфа и зайдет к нам в одиннадцать или чуть позже. Мы с Вульфом возражать не будем, сообщил я, и Пэрли, не попрощавшись, повесил трубку.
Я сел за стол и снова принялся читать.
Словом, каков бы ни был истинный мотив, я собираюсь написать письмо, а потом уж решить, отправить его или сжечь. Даже если я его отправлю, все равно оно будет без подписи, потому что я не хочу придать ему силу документа. Вы, разумеется, предъявите его полиции, но без моей подписи оно будет недействительно и не может быть опубликовано как написанное мною. Поскольку из содержания письма будет совершенно ясно, что писал его я, данное обстоятельство может показаться бессмысленным, но тем не менее без моей подписи оно послужит всем желаемым мною целям, каковыми бы ни были на то причины, тем более что это цели нравственного, а не юридического характера.
Я постараюсь не слишком распространяться о своих мотивах. Меня они беспокоят сильнее, нежели сами события, но для Вас и других людей события имеют куда большее значение. Вас ведь более всего заботит получение засвидельствованного мной признания в том, что я написал анонимное письмо в суд с информацией о передаче О’Мэлли взятки старшему из присяжных, но я хотел бы добавить, что мой поступок был мотивирован различными обстоятельствами. Не буду отрицать, что побудительной причиной было желание сделаться старшим компаньоном, что увеличивает власть, авторитет и личные доходы, но не меньшую роль играло и беспокойство о репутации нашей конторы. Наличие в качестве компаньона человека, способного на подкуп присяжных, не только нежелательно, но и чрезвычайно опасно. Вы спросите, почему я просто не высказал всего этого О’Мэлли в лицо и не потребовал, чтобы он вышел из дела. Но, не желая признать, от кого и каким образом я получил эту информацию, во что не намерен вникать и сейчас, я не мог представить бесспорных доказательств, а поскольку отношения между компаньонами у нас в конторе были весьма напряженными, то я не был уверен, что меня поддержат. Поэтому я и написал в суд уведомляющее письмо.
Заимев с той поры, подумал я про себя, привычку не подписываться. И продолжал читать.
О’Мэлли был лишен права на практику, что, конечно, нанесло удар нашей конторе, но не смертельный. Я стал старшим компаньоном, а Кастин и Бриггс сделались членами руководства конторы. По прошествии нескольких месяцев мы снова твердо встали на ноги. Летом и осенью прошлого года наш доход превысил полученный когда-либо прежде, отчасти благодаря превосходной деятельности Кастина в качестве нашего представителя в суде, но в не меньшей степени благодаря моему руководству. Затем в понедельник 4 декабря – эту дату я никогда не забуду, если останусь в живых и буду способен помнить и забывать, – я вернулся в офис вечером, мне нужно было кое-что доделать, и в поисках какого-то документа я влез в стол Дайкса. Документа там, где я надеялся его отыскать, не оказалось, и я стал выдвигать один ящик за другим. В одном из них я увидел коричневый парусиновый портфель и заглянул в него. Документа там не было. В нем лежала пачка аккуратно сложенных страниц. На верхней странице было напечатано заглавие: «Не надейтесь…» Роман о безнравственности нынешних адвокатов, сочиненный Бэйрдом Арчером. Меня взяло любопытство, и я перелистнул страницу. Роман начинался фразой: «Не все адвокаты – разбойники с большой дороги». Я прочел еще немного, а потом сел на стул Дайкса и принялся читать не отрываясь.
До сих пор не могу поверить в то, что Дайкс оказался таким дураком. Благодаря работе у нас в конторе он должен был неплохо разбираться в законе о диффамации и тем не менее написал такой скверный роман с надеждой, конечно, его опубликовать. Не буду отрицать, что адвокаты, когда на карту поставлены их амбиции, совершают порой противоправные поступки, как, например, О’Мэлли, который дал взятку присяжному. Дайкс, по-видимому, решил, что, взяв себе псевдоним, он тем самым сделается неуязвим. Роман этот по большей части представлял собой описание деятельности нашей конторы и существующих в ней взаимоотношений. Имена, естественно, были изменены, а большинство эпизодов и обстоятельств были вымышленными, но это явно была наша контора. Роман оказался написан так плохо, что, вероятно, никак не увлек бы обычного читателя, – я же не мог от него оторваться. Там рассказывалось о том, как О’Мэлли дал взятку присяжному (я называю наши имена вместо выдуманных Дайксом), о том, что я узнал об этом и послал в суд анонимку, и о том, как О’Мэлли лишили практики. Правда, конец он придумал по-своему. В романе О’Мэлли сделался пьяницей и умер в отделении для алкоголиков в Бельвью, и, когда я пришел навестить его перед смертью, он, указывая на меня, закричал: «Не надейтесь!» В этом отношении роман был полным абсурдом. Предполагалось, что О’Мэлли узнал, что на него донес я, хотя нигде не объяснялось, откуда он мог это выяснить.
Я унес роман домой. Если я, случайно на него наткнувшись, его прочел, то почему этого не мог сделать кто-нибудь другой? Рисковать я не имел права. Вернувшись домой, я понял, что не смогу уснуть, снова спустился вниз, взял такси и поехал на Салливан-стрит, где жил Дайкс. Я поднял его с постели и сказал ему, что нашел рукопись его романа и прочел ее. Поскольку я волновался, то тоже совершил непоправимую ошибку. Я решил, что он знает о моем доносе на О’Мэлли, и спросил, откуда он об этом узнал. Мне следовало понять, что это он придумал как автор.
Но все это значения не имело. Он в самом деле об этом не знал. Я сочинил письмо в суд здесь, у себя в квартире, где пишу это письмо. Но из предосторожности напечатал его на машинке в «Клубе путешественников». Был всего один шанс на миллиард, что меня там выследят, но и этого было достаточно. В связи с тем, что наша же контора взялась защищать О’Мэлли, когда его обвинили в даче взятки старшему из присяжных, нам дали фотостаты всех вещественных доказательств, в том числе и анонимного письма. Дайкс научился довольно хорошо разбираться в документах и, согласно установившейся практике, тщательно проработал фотостат анонимного письма. Он заметил, что буква «т» выделяется из ряда других букв, чуть клонясь вправо, и вспомнил, что видел такое и в других документах. Например, в памятной записке, адресованной ему, которую я напечатал за два месяца до этого на той же самой машинке в «Клубе путешественников». Я об этом совершенно забыл, а если бы и помнил, то не придал бы этому никакого значения. Но, зацепившись за этот, казалось бы, малозначительный факт, Дайкс с помощью лупы сравнил фотостат с памятной запиской и установил, что оба документа напечатаны на одной и той же машинке. Разумеется, это еще не являлось неопровержимым доказательством того, что письмо напечатал и послал в суд я, но Дайкса это убедило.
