Я, Потрошитель - Хантер Стивен

И в этот самый момент пришло нечто иное – письмо от моего нового друга профессора Томаса Дэйра. Горя нетерпением поддержать знакомство со столь блистательным умом и все еще желая услышать теории относительно Джека, на которые Дэйр лишь туманно намекнул, я вскрыл конверт.

«Дорогой мой Джеб! – начиналось письмо. – Как было приятно поболтать с вами на вечеринке у Чарли. Возможно, вы помните разговор о том человеке, кого теперь зовут Потрошителем. Каков тип, «Дерзкий Джеки»! Он обеспечивает вам тираж, он заставляет работать мой мозг.

Однако ничто не затронуло меня так глубоко, как это дело со словом «Й-Е-В-Р-Е-И». Оно не выходит у меня из головы. Это язык. Это средство общения. Это «Дно». Поэтому я потратил почти всю прошлую неделю, сопоставляя различные предположения с этим образцом в надежде взломать код.

Я пришел к определенным заключениям. Стараясь быть добропорядочным гражданином, когда это не чересчур обременительно, я отправился в Скотланд-Ярд и прождал три часа, чтобы попасть на прием к какому-то инспектору, который вежливо выслушал меня, кивнул и сказал: «Очень хорошо, сэр, я все записал, а теперь, если не возражаете, у меня есть другие дела», после чего указал мне на дверь. Подобное безразличие я отношу на счет Уоррена, который, в конце концов, не полицейский, определенно не сыщик, даже не солдат, а на самом деле что-то вроде инженера. Когда требуется рассчитать количество кирпича и раствора для строительства моста в Месопотамии, исходя из бюджета, объема перевозок, предполагаемого срока эксплуатации и стоимости ремонта, наверное, он как раз тот, кто нужен; однако именно так он видит мир, не вдаваясь в нюансы, не обремененный тем, что скрывается на «Дне», опираясь исключительно на то, что можно пересчитать и измерить. Подобному болвану ни за что не поймать такого дьявола, как Джек.

В любом случае я считаю, что мне удалось разгадать значение слова «Й-Е-В-Р-Е-И». Я единственный человек в Лондоне, кто это знает, если я только не расскажу вам. Вас это заинтересовало?

Ваш Томас».

Глава 21

Дневник

15 октября 1888 года

Разумеется, я должен был это увидеть. Погруженный в темноту, можно даже сказать, призрачный пейзаж в той части города, которую я практически не знал. Я действовал, повинуясь инстинкту, дерзко, без колебаний, подобно Кардигану под Балаклавой [36], и мой безумный рейд прямо на вражеские шеренги позволил мне остаться в живых и встретить новый день.

Я выжидал, выжидал, выжидал. Новый день уже давно наступил, воздух был прохладным, солнце ярко сияло, погода стояла замечательная. Я бродил по улицам, словно гуляющий житель Лондона, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, но при этом неуклонно продвигаясь к Митр-сквер. Не будучи дураком, я время от времени поворачивал назад, убеждаясь в том, что меня никто не преследует, хотя это и казалось маловероятным. И действительно, никому до меня не было никакого дела; я был лишь одним из многих лондонцев, заполнивших улицы, направляющимся на встречу, за покупками, по делу. Во мне не было ничего примечательного.

То и дело я проходил мимо аптеки, табачной лавки или газетного киоска, где красовались стенды с ведущей газетой этого вечера, выложившей новые откровения. Все это было вчерашним молоком, слегка подогретым, чтобы хоть как-то поддержать объемы продаж. Джек, Джек, Джек. Джек повсюду, Джек нигде, Джек замечен в тоннеле под Темзой, Джек замечен в Гайд-парке. Кто такой Джек, где Джек, откуда Джек, почему Джек? Когда газетчики придумали Джека, я не смог сдержать смеха. Их Джек таился в темноте, подкрадывался незаметно; взъерошенный, в здоровенном цилиндре, в одной руке он сжимал кривой восточный кинжал, а другой закрывал лицо платком. Его движения были кошачьими, поскольку он подчинялся кошачьим законам, плавный, бесшумный, скользящий на цыпочках. Ха и еще раз ха! Я совершенно нормальный человек, никто, кроме моих возлюбленных, никогда не видел мой нож, у которого в любом случае прямое лезвие из шеффилдской стали, какое можно найти на любой английской кухне. Я иду в толпе, распрямив плечи и вскинув голову, в моей одежде нет ничего от вест-эндовских вариаций на тему злобного коварства, и ни разу в своих приключениях я не видел ни узкой полоски тумана. У меня открытое, довольно привлекательное лицо и обыкновенные волосы, а цилиндр я не надену под страхом смерти. Неужели эти недоумки считают, что после свиданий со смертью я отправляюсь на бал? Или, быть может, в Букингемский дворец на чай с королевой? Газеты, каков смысл вашего существования, если вы вечно выворачиваете все наизнанку?

По мере того как я углублялся в Уайтчепел, дороги становились все более запружены телегами и подводами, а прилавки уличных торговцев, перегородившие тротуары, мешали проходу пешеходов, которым приходилось протискиваться в узких местах, следя за тем, чтобы не наступить на лошадиное дерьмо и не попасть под конку, подводу с бочкой пива или несущийся кэб. Полагаю, в толпе были и проститутки, поскольку эта работа круглосуточная, мужчина может захотеть плотской утехи в любое время дня и ночи; и все же, в отличие от вечерних часов, их было немного. Не было и нездорового сияния газовых фонарей, а также зарева питейных заведений, придающих району его обычный полусветский гротескный колорит. Жители Лондона занимались своими делами: британцы, отбросы империи, скопившиеся здесь, а также во все большем количестве евреи, индюки, тевтонцы, славяне, русаки, которых было уже столько, что английский язык больше не доминировал в общем гомоне и криках зазывал. Невыносимое зловоние конских испражнений, с которыми не могли справиться подметальщики улиц, как бы усердно они ни трудились, лезло в ноздри и глаза (постоянно слезящиеся, но кто мог их в этом винить?), а к нему примешивалась висящая в воздухе горечь метана, гораздо более смертоносного продукта, при интенсивном вдыхании вызывающего головную боль. Магазины, лавки, пивные – они беспорядочно мелькали мимо, вместе со всевозможными приспособлениями, обязательными для экономики на конской тяге: поилки, коновязи, ворота, ведущие в разгрузочные дворы, конюшни тут и там, и постоянные звуки, производимые самими животными, то ржание и фырканье, то цокот подкованных копыт по брусчатой мостовой, то просто шум и вздохи тех, кто, по сути дела, тащил город на своих крепких спинах, без жалоб и ропота. По большому счету, никаких осязаемых проявлений паники, связанной с Джеком, не было, что опровергало тщеславное заявление о том, будто город якобы в оковах страха. Опять же всему виной газеты, рассказывающие о том, чего на самом деле нет.

Я прошел мимо водонапорной станции Олдгейт, затем по Хаундсдитч и Дьюк и там отыскал то место, где наткнулся на миссис Эддоус и сделал ей предложение, после чего она отвела меня в темноту в глубь Митр-стрит. Дойдя до этой улицы, я свернул и оказался окружен с обеих сторон невысокими жилыми зданиями, ничем не примечательными, кроме своей абсолютной непримечательности. Через квартал улица привела на Митр-сквер, и в обычный день одинокий человек, прошедший под аркой, возможно, и привлек бы к себе какое-нибудь внимание, ибо какое у него могло быть здесь дело, но только не сегодня, поскольку площадь по-прежнему наслаждалась той славой, которую подарил ей мой предыдущий визит.

Не могу сказать, что люди толпились плечо к плечу, как на Всемирной выставке, но все же зеваки были повсюду, в основном собравшиеся в правом углу, там, где миссис Эддоус встретила свою судьбу. У меня не возникло желания пойти туда и протиснуться сквозь толпу, только чтобы увидеть пятачок брусчатки, ничем не отличающийся от любой другой брусчатки; вместо этого я впитал в себя всю площадь целиком, увидев при свете солнца то, что прежде было укутано темнотой.

Митр-сквер представляла собой разномастные и разновозрастные кирпичные строения, без какой-либо видимой причины окружившие небольшое свободное пространство посреди городских джунглей. В планировке, если площадь кто-то вообще планировал, не чувствовалось ни рисунка, ни замысла, ни расчета, ни ума и уж тем более таланта; но, скорее всего, она просто возникла сама собой, по мере того как вокруг нее беспорядочно появлялись различные строения, и в конце концов кому-то пришла в голову мысль убрать дикую траву, растущую между ними, под брусчаткой. Почему это место вообще называлось площадью? В ней не было ни одного прямого угла [37].