Кейт Мортон - Дом у озера
– Вы, должно быть, сестры, – заметила молоденькая гардеробщица, широко улыбаясь.
– Да, – ответила Дебора, пока Элис не успела привычно съязвить. – Похожи?
В старости они действительно стали походить друг на дружку больше, чем когда-либо; впрочем, молодежи все старики кажутся похожими. Постепенно выцветают волосы, глаза, кожа и губы, лицо покрывает маска морщин, и индивидуальные черты теряются. На самом деле они совсем не похожи, подумала Элис. Дебора до сих пор красива, – говоря другими словами, сохранила остатки красоты. В то лето, когда она обручилась с Томом, последнее лето в Лоэннете, газета «Таймс» назвала ее самой привлекательной девушкой светского сезона. Элис и Клемми безжалостно дразнили Дебору, но исключительно ради спортивного интереса. Статья не сообщила ничего, чего бы они и сами не знали. «В любой группе сестер есть одна, которая затмевает остальных», – записала Элис в своей восьмой книге, «Смерть зайдет в гости». Она вложила эту строку в уста Диггори Брента, которой обладал поразительной особенностью видеть мир таким, каким его видела сама Элис. Но он был мужчиной и мог позволить себе подобные наблюдения, не боясь показаться язвительным или недобрым.
Нет, решила Элис, глядя, как сестра весело смеется вместе с гардеробщицей, Дебора явно не получала письма от Сэди Спэрроу. Впрочем, это дело времени, радоваться рано, Дебору обязательно впутают. К счастью, она, Элис, знает, как перенаправить нежелательное любопытство в другое русло. Надо действовать спокойно и методично. И о чем она только думала, когда сказала Питеру, что первое письмо пришло не по адресу, и она ничего не знает о пропавшем ребенке! Похоже, вообще не думала, просто паниковала.
– Как у тебя дела? Хорошо выглядишь, – оценивающе заметила Дебора, когда они отошли от гардеробной стойки.
– Все в порядке. А как ты?
– Великолепно.
Дебора кивнула в сторону зала, едва заметно скривив губы. Элис вспомнила, что ей никогда не нравились папины насекомые на серебряных булавках, как бы ни отстаивала она в детстве свою очередь ему помогать.
– Ладно, – сказала сестра, осторожно опираясь на трость. – Давай поскорее покончим с этим и пойдем пить чай.
* * *Элис и Дебора почти не разговаривали, пока обходили зал, лишь отметили, что все бабочки на месте. Куратор музея вытащил их из отцовских застекленных коробок и разместил так, чтобы они дополняли уже имеющуюся коллекцию, но Элис без труда находила тех, которых помогала собирать. У каждой бабочки имелась своя история; рассматривая знакомые крылышки, очертания и цвета, Элис как будто слышала мягкий голос отца.
Нога все-таки явно беспокоила Дебору, поэтому Элис не стала затягивать паломничество. Они направились через дорогу к Музею Виктории и Альберта, вошли в кафе и нашли уголок в зале поменьше, рядом с незажженным камином. Элис предложила Деборе занять столик, а сама отправилась за чаем. Когда она вернулась с подносом в руках, Дебора уже водрузила на нос очки для чтения и вглядывалась в экран мобильного телефона.
– Чертова штуковина! – сказала она, тыча в кнопочки малиновым ногтем. – Никогда его не слышу…
Элис сочувственно пожала плечами и налила в чашки молоко.
Ей пришло в голову, что прежде чем разговаривать с детективом Спэрроу, хорошо бы выяснить, что известно сестре. Вопрос в том, с чего начать. Дебора по-прежнему возилась с телефоном, то выдвигая панель, то закрывая, и что-то бормотала, пытаясь разобрать сообщение. Элис отпила чай.
Дебора нахмурилась и нажала на кнопку.
– Может, если я…
Элис поставила чашку.
– Я недавно вспоминала Лоэннет.
– Да? – Голос Деборы прозвучал почти безразлично.
Осторожнее, напомнила Элис сама себе, не торопись.
– Помнишь, как радовалась мама, когда папа вернулся с войны? Собрала в комнате наверху все его любимые вещи: микроскоп и энтомологические коробки, ряды книг, старый граммофон и пластинки с танцевальными мелодиями. А мы тайком пробирались наверх, чтобы через замочную скважину полюбоваться на красивого незнакомца.
Дебора отложила телефон, слегка прищурившись, долго смотрела на Элис и наконец сказала:
– Бог мой, у кого-то сегодня ностальгическое настроение.
Элис проигнорировала завуалированный вопрос.
– Совершенно не ностальгическое, – ответила она. – Я не романтизирую прошлое. Просто предлагаю тему для разговора.
– Ох уж эта твоя семантика! – Дебора весело покачала головой. – Ладно, как скажешь. Да, прекрасно помню. Папа с мамой часто танцевали наверху, а мы с тобой за ними повторяли. Хотя, конечно, у тебя обе ноги левые…
– Она его спасала.
– Что ты имеешь в виду?
– Папа наверняка был измучен после войны и стольких лет разлуки, а она любовью вернула его к жизни.
– Думаю, да.
– А позже папа сделал то же самое для нее. После Тео. – Элис старательно сохраняла невозмутимый вид. – Хорошо, что они были друг у друга. Потеря ребенка, полная неизвестность… Немногие браки выдерживают подобное испытание.
– Ты права.
Дебора говорила осторожно, явно недоумевая, почему сестра подняла тему, которой они по безмолвному обоюдному уговору никогда не касались. Элис уже готовила следующий вопрос, когда Дебора вдруг произнесла:
– Знаешь, накануне моей свадьбы мама пришла ко мне в комнату, чтобы поговорить. Процитировала Первое послание к Коринфянам.
– «Любовь долготерпит, милосердствует…»?
– «Любовь не мыслит зла».[16]
– Довольно мрачное напутствие. Что она хотела сказать?
– Понятия не имею.
– И ты не спросила?
– Нет.
Дебора не сумела скрыть затаенной горечи, и Элис вспомнила кое-что, о чем совершенно забыла. Перед Дебориной свадьбой мама и сестра не ладили и постоянно переругивались, подолгу не разговаривая с остальными домочадцами. К тому времени Эдевейны вернулись в Лондон. Дебора вышла замуж за Тома через пять месяцев после исчезновения Тео, и жизнь семейства в поместье Лоэннет закончилась. Полицейское расследование мало-помалу сошло на нет, однако родственники еще надеялись. Поговаривали о том, чтобы отложить бракосочетание, но Дебора и Элеонор наотрез отказались. Это было единственное, о чем они тогда не спорили.
– Долить чаю? – предложила Элис, взяв чайник.
Она не ожидала, что Дебора расскажет о разговоре с матерью перед свадьбой. Элис не планировала воскрешать старые обиды и теперь боялась, что разговор уйдет в сторону.
Дебора пододвинула свою чашку с блюдцем.
– А все-таки хорошо было в Лоэннете, правда? – продолжила Элис, пока чай с бульканьем лился через носик чайника. – До того как пропал Тео.
– Да, хотя лично я всегда предпочитала Лондон. Тот восхитительный дом на Кэдоган-сквер, мистер Аллан, который подгонял ко входу «Даймлер», балы, наряды, ночные клубы… Сельская жизнь мне казалась скучной.
– Зато там было красиво! Лес, озеро, пикники. Сад.
А вот сейчас аккуратнее, подумала Элис и продолжила:
– Вообще-то, там и должно было быть красиво. Мама держала целую команду садовников, они работали круглые сутки.
Дебора рассмеялась.
– Да уж, было время! Сейчас прислугу не сыщешь, пыль с камина стереть некому.
– Заправлял всем, если не ошибаюсь, старый мистер Харрис, а ему помогал сын, он еще получил ужасную черепно-мозговую травму в битве на Сомме.
– Бедняга Адам.
– Да, Адам. И еще один человек, точно помню, работал по контракту. – Элис слышала стук собственного сердца. Шум кафе, казалось, исчез, как будто она оказалась внутри вакуумной электронной лампы старинного радиоприемника. – Как его звали… Бенджамин?
Дебора нахмурилась, вспоминая, затем покачала головой.
– Нет, боюсь, не помню. Это было так давно, сколько их приходило и уходило…
– Верно.
На душе стало легче, но вместе с облегчением пришла странная опустошенность. Какую-то долю секунды Элис ждала, что Дебора скажет: «Мунро. Его звали Бенджамин Мунро». Ей вдруг захотелось продолжить разговор, заставить сестру вспомнить Бена, как будто помощь сестры вернула бы его к жизни, и она, Элис, могла бы говорить о нем и чувствовать то, что чувствовала тогда, много лет назад. Дурацкий порыв, настоящее безумие, и Элис подавила его усилием воли. Она узнала все, что хотела: Дебора не помнит Бена, значит, можно не бояться. А сейчас лучше перевести разговор в безопасное русло.
Элис намазала скон[17] маслом и спросила:
– Как там Линда?
Дебора подхватила давно избитую тему, но Элис слушала вполуха. Утомительная история о блудной внучке интересовала ее постольку, поскольку Элис собиралась завещать Лоэннет Линде. Собственно, у нее не было выбора. Поместье считалось неотчуждаемым, а у самой Элис не было родственников по нисходящей линии. Те, которые могли бы когда-то появиться, остались не более чем призраками у изножья кровати в те ночи, когда Элис мучилась бессонницей. А о том, чтобы продать дом, не могло быть и речи.
