Монс Каллентофт - Дикая весна
В моем взрыве что-то подступает ко мне, мне надо бы испытывать скорбь, гораздо больше чувств, но я вижу перед собой только папу, как он ходит взад-вперед по квартире на Барнхемсгатан – и он наконец-то свободен, наслаждается долгожданным одиночеством.
Мама. Твое лицо – как застывшая маска, твоя жизнь – как искаженный ракурс, как кулиса, как ложь, как бесконечная ложь внутри другой лжи, которая тоже внутри другой лжи и в конце концов все это становится правдой, а затем в один прекрасный солнечный день тебя хватил инфаркт на поле для гольфа.
Странное дело: я не испытываю скорби, я ничего не чувствую, только облегчение, и еще страх, что ядро тайны вдруг лопнет, как бутон алой розы, и я скоро узнаю, почему я стала такой, какой я стала. Но и это чувство не может закрепиться, над ним тоже властвует взрыв, он кидает меня то туда, то сюда, и все происходит, и происходит, и происходит. Я вижу это, но не могу охватить – тем более справиться с этим или вообще что-то сделать.
Взрыв лиц. Таким бывает расследование. Взрыв слов и связей, которые не собрать воедино – во всяком случае, мне сейчас так кажется.
Мухаммед аль-Кабари на коврах в своей мечети.
Расизм. Но так ли уж странно, что мы ищем там?
Или девочки сознательно были избраны мишенью? Но что это может означать?
Дик Стенссон. Отвратительно привлекательный. Его высокомерная улыбочка, его деньги. Они плохо пахнут.
И мужчина в капюшоне на видеозаписи. Тот, который подложил бомбу возле банка. Тот, кого ненавидит весь город.
Он относится к Фронту экономической свободы? София Карлссон как-то с ним связана? Сколько их, и кто тот человек на видеозаписи из кафе на автобусном терминале в Стокгольме? Той самой, которую эти свиньи из СЭПО отказываются нам отдать…»
Малин закрыла глаза.
Мозг взрывается от мыслей, и когда Туве спрашивает ее, о чем она думает, Малин отвечает:
– Я совершенно ни о чем не думаю, пытаюсь перезагрузить мозг. Просто сейчас так много всего происходит, Туве, – у меня такое ощущение, что я не поспеваю за событиями.
«Петер Хамсе. Моего возраста. И без кольца. Я должна позвонить ему».
И тут она снова видит девочек. Оторванный кусок лица с глазом.
Расширенные от страха глаза мамы Вигерё.
«Дети не должны умирать.
Детей нельзя убивать, взрывать на мелкие кусочки, а вот смерть мамы – это допустимо, она дожила почти до семидесяти.
Что делает папа? И что делает Янне? А Даниэль Хёгфельдт? Мне следовало бы поговорить с Туве, расспросить о ее подростковой жизни – о чем она мечтает? Но я боюсь, что она расскажет мне что-то новое, еще что-то, чего я не хочу слышать, и я знаю, что только бутылка – текила и пиво – могут спасти меня, если всего станет слишком много и я рассыплюсь на куски в тщетной попытке все это в себя вместить.
Всего два дня назад я стояла у гроба мамы.
Что я ей сказала?
Что я прошептала?
Что я хотела высказать?
Петер Хамсе.
Его лицо, его тело, то, как он смотрел на меня, – его появление подобно взрыву.
Обними меня. Спаси меня от моих страстей».
– Мне надо в туалет, – произносит Малин и поднимается.
* * *Петер Хамсе закончил свое дежурство в больнице, отыскал в Интернете номер Малин, и теперь он сидит за компьютером в своей квартире на Консисториегатан и размышляет, позвонить ей или нет, не покажется ли он слишком заинтересованным, если позвонит в тот же день; однако он знает, что если решит подождать, то, скорее всего, не позвонит вообще.
Черт, до чего она хороша!
Сексапильная, строгая, атлетичная, с умными глазами, блондинка со стрижкой под пажа – как раз в его вкусе.
Но в ней еть нечто большее.
Нечто другое.
Какая-то уязвимость, ранимость в сочетании с невероятной внутренней силой, отчего она показалась ему чертовски привлекательной.
Он вводит ее имя в поисковик «Гугл».
Малин Форс.
Более пяти тысяч ссылок, он сидит и читает в Интернете статьи о всяких расследованиях, в которых она участвовала, и думает, что она всякое повидала, через все прошла – должно быть, она чертовски крута.
Это слегка отпугивает.
Может, лучше дать задний ход?
Но, черт подери, он не тряпка. Между ними натянулась тугая нить. Как подростковая влюбленность, когда зашкаливает от гормонов.
Он встает.
Думает:
«Я позвоню.
Завтра. Может быть. Или мы снова столкнемся, когда будет повод снова пообщаться по поводу Ханны Вигерё. Лучше подойти к делу с осторожностью».
* * *– Ты вроде бы успокоилась, мама, – говорит Туве, когда Малин возвращается из туалета, и та думает: «Неужели? И что я должна ответить?» Она чувствует, что краснеет, и только надеется, что Туве не обратит на это внимания.
– Я очень устала, Туве. Наверное, усталость и заметна.
– Нет, тут что-то другое, – произносит дочь.
Малин думает: «Она читает меня, как открытую книгу, но даже не подозревает, что я делала в туалете, потому что дети обычно не склонны воспринимать своих родителей как сексуальных существ.
Что я знаю об интимной жизни Туве? Ничего. Она никогда не рассказывает, чем она занимается со своими парнями – с теми, с которыми встречается. Но я уверена, что она уже потеряла невинность. Или нет?»
Сериал наконец-то закончился.
Начинается программа новостей, Туве встает и произносит: «На это меня уже не хватит, пойду еще раз повторю математику», – и Малин кивает, сосредотачивает все внимание на телевизоре.
На экране появляется одна из ведущих, которые обычно читают новости, – молодая женщина, – и произносит: «Всего полчаса назад наша программа получила от Службы государственной безопасности видеозапись. На ней представлен мужчина, который, предположительно, имеет отношение к взрыву бомбы в Линчёпинге, унесшему жизни двух девочек. Сейчас мы покажем запись, на которой мужчина отправляет сообщение из кафе «Сайдуок» на автобусном терминале в Стокгольме в половине шестого утра во вторник. Если кто-нибудь располагает сведениями об этом мужчине, мы призываем вас немедленно связаться со Службой государственной безопасности по телефону 010–568 70 00».
Запускается видео.
Мужчина в черной куртке с капюшоном что-то набирает на компьютере в зале ожидания. Шапка натянута на лоб. Он сидит один в ряду, где пять компьютеров, и можно разглядеть его лицо.
Запись черно-белая.
Но четче, чем что бы то ни было в этом расследовании.
«Сэповские свиньи!
Они передают видеозапись на телевидение.
А нам не дают.
Как это можно объяснить?
Их поведение объяснить невозможно. Таинственность ради таинственности. Взрыв долбаных тайн».
Запись показывают снова.
Тот же мужчина, что и возле банка?
Может быть, но этот кажется меньше, субтильнее. Какого возраста? Лет двадцать шесть – двадцать семь, и вот он сидит и пишет свое сообщение в редакцию «Корреспондентен».
Изображение расплывчатое.
«Черты лица ускользают, становятся маской. Кого я вижу – убийцу, подрывника, пожирателя детей? И почему он в Стокгольме?» Черты у него безукоризненно шведские, лицо чистое и гладкое, совершенно невинное, и Малин задерживает дыхание – если кто-то в этой стране знает этого молодого человека на телеэкране, то самое позднее завтра утром у них будет его имя, или у СЭПО будет его имя, и, скорее всего, им тоже кто-нибудь позвонит.
«Знаю ли я его?
Нет, я никогда его раньше не видела».
И тут мужчина поднимается, исчезает из кадра, и остается только длинный ряд компьютеров в пустом зале ожидания.
Снова лицо ведущей; она повторяет то, что говорила до показа видео, а номер написан внизу экрана, и еще она говорит, что видео можно посмотреть на их странице в Интернете и что оно будет показано еще раз в конце выпуска.
Малин вскакивает.
Видео еще раз прокручивается у нее в мозгу, и она успевает подумать, что сейчас жахнет – в нашем расследовании произойдет взрыв.
И тут звонит телефон.
Свен Шёман.
Голос у него вязкий, усталый, раздраженный, исполненный надежд – все вместе.
– Что ты думаешь обо всем этом?
– Судя по всему, господа из СЭПО решили сыграть по своим правилам, – говорит Малин.
– Но теперь наверняка лед тронется, – отвечает Свен. – Какого черта они не могли дать нам это видео?
– Престиж, – произносит Малин. – Сам знаешь, как это бывает.
– Убиты две шестилетние девочки. Фактически всем банкам страны угрожают взрывами. Многие боятся выходить из дому. А эти думают о престиже!
– А вот так вот, – говорит Малин.
– Подожди, мне звонят, не вешай трубку.
Минутой позже в телефоне снова слышится голос Свена.
– Человек опознан. – Он произносит фамилию. – Прописан в Линчёпинге. Увидимся в управлении как можно скорее. Заку я тоже позвоню.
Глава 22
Перед полицейским управлением – ни одного журналиста.
Только пустая парковка, где конусы света от уличных фонарей пытаются сдержать нежеланную темноту.
Часы показывают без двадцати пяти десять.
