Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна

Две короткие вспышки, одна длинная.

Он не мог меня видеть, я скрылась в тени густого куста гортензий. Я довольно долго оставалась на месте, глядя на него, на дом. Прекрасная ночь… Лунная, звездная. Ночь влюбленных, ночь для любви. Любовь казалась мне чем-то таким далеким. Таким непонятным… Любовь и Эндрю. Любовь с Эндрю. Нечто невнятное, как иностранный язык с незнакомым звучанием. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой далекой от мужа. Ощущал ли он что-то подобное? И с каких пор? Что, если несчастный случай с нашим сыном ни при чем? Что, если беда уже поджидала нас, неощутимая, как опухоль, о существовании которой до времени не подозреваешь? С того дня, как Малькольм впал в кому, злость и непонимание вырыли между нами пропасть. У меня уже не получалось даже вспомнить счастливые моменты нашей жизни. Наше простое счастье. Постоянное счастье. Вспоминались только проблемы на работе, сложности с деньгами, трудности с открытием собственного архитектурного бюро. Его связь на стороне. То, что мы все реже занимались любовью. Словом, все, что «подрезало крылья» нашим отношениям. Все, что портило их потихоньку, так, что мы этого даже не замечали. А ведь я думала, что худшее уже позади… Я думала, что мы выпутались, что опасность миновала. Как же я ошибалась! Несчастный случай с Малькольмом только обострил нашу непохожесть, сделал явными наши недомолвки.

Я представила его в нашей квартире на улице Д. Одного, сидящего перед телевизором. В руке – стакан с шерри, который он в задумчивости покачивает. Его тонкое строгое лицо. The silent giant. Раньше он чаще смеялся. С годами стал серьезнее. Почему? Куда подевался его смех? Тот, что запомнился мне в начале наших отношений. Его английский юмор, такой сухой, хлесткий, эта присущая англичанам способность смеяться над собой – способность, которой нет у нас, французов. Куда подевалась наша беззаботность? Простота нашей жизни? Время, которое текло медленно, без водоворотов и преград? Я вспомнила нашу первую квартиру – две темные комнаты, выходившие окнами на шумную улочку Латинского квартала. Мы часто просыпались от рева мусороуборочных машин. Канализация в доме держалась на честном слове, и когда вода бежала по трубам, они скрежетали и трещали. Хотя временами эти звуки сливались в странную музыку, и мне казалось, что только я одна способна ее слышать. По воскресеньям мы долго валялись в кровати. У нас тогда еще не было детей. Вспомнились наши измятые простыни, поздние пробуждения. Эндрю, обнаженный, читает наизусть Шекспира: «Shall I compare thee to a summer's day?» [57] Голос у него нежный, ласкающий. Совсем не похож на голос, которым он говорит со мной теперь.

Я не заметила, как все изменилось. Не видела перемен. Что-то случалось или разрушалось понемногу, неявно. «Ты себя запустила, Жюстин. Ты себя запустила». Отстраненный взгляд на бокал белого вина, который я только что себе налила. На мои запавшие щеки, опухшие веки. На плохо расчесанные волосы. Обгрызенные ногти. «Ты запустила себя». У нашего сына кома, и это все, что муж нашел нужным мне сказать.

Меня обдувал теплый ветер, наполненный ароматами моря и цветов. С пляжа доносился шепот волн. У меня над головой шелестели пятнистые листья огромных платанов. Просигналил автомобиль, послышался звук открываемой дверцы. А я все так же стояла и смотрела на незнакомца с сигаретой. Я вынула из кармана мобильный, чтобы посмотреть, кто звонил, когда я была у «нее» в квартире. Звонивший не оставил сообщения на автоответчике. В истории звонков – замаскированный номер. Может, то был Лоран? Я еще не забыла его сильные руки, его плечи. Как я плакала, уткнувшись в его черную футболку. Может, он приезжал, желая предостеречь меня? До Осгора, в принципе, отсюда рукой подать. Но мне было все равно. После того, что я сделала сегодня вечером, мне все уже было по плечу. Я решила, что пришло время подумать о завтрашнем дне. Улица М. Открытие магазина косметики и парфюмерии. Невысокая белокурая толстушка с избытком макияжа на лице. Руки с толстыми пальцами. Накрашенные ногти. Пухлые стопы в слишком узких сандалетах. «Shalimar». Мир дешевок, стразов, бесполезной и тщеславной женственности. Всего того, что я терпеть не могла. Того, что я презирала. Завтра я увижусь с ней.

«Завтра на рассвете, в час, когда над полями забрезжит свет…» Слова из стихотворения Виктора Гюго крутились у меня в голове. Как луч маяка, похожий на длинный белый палец на фоне черного неба. Длинная вспышка, две короткие. Ночь расстилалась передо мной. Спать не хотелось. Я была готова оставаться здесь и смотреть на дом, в котором жила эта женщина. Я была готова провести здесь всю ночь, в одиночестве дождаться восхода солнца. Я не ошущала ни голода, ни жажды. Чувство ожидания словно бы окутало меня. Минуты застыли. Между тем луч маяка по-прежнему кружил над бухтой. Наступала ночь.

Мужчина щелчком швырнул окурок на гравий. Сунув мобильный в карман, он вошел в дом. Он наверняка направлялся домой, где его ждали «она» и ребенок. Я села на слегка влажную траву газона. Было девять вечера. Я позвонила Арабелле и сказала, что вернусь поздно и не надо обо мне беспокоиться. И добавила, что завтра я уже буду знать, как и где встречусь с этой женщиной. Пойдет ли она со мной?

– Yes. Я пойду с вами.

– Джорджия спит?

– Да, уже давно.

– Пожалуйста, поцелуйте ее за меня.

– I will, [58] Джустин.

Арабелла повесила трубку. Я позвонила в больницу. Выяснилось, что сегодня дежурит одна из моих любимых медсестер. В состоянии Малькольма никаких изменений. Состояние стабильное. Папа целый день провел возле его постели. У меня защемило сердце, когда я представила Эндрю в больнице. Он пробыл там целый день… Я поднесла палец к кнопке с цифрой «3». Если нажать на нее, начнет набираться наш домашний номер. Но я сомневалась. Что я скажу мужу? Что была «у нее» в доме, рассматривала «ее» вещи, рыскала по «ее» квартире, что меня чуть было не обнаружили, а теперь я сижу возле виллы и жду? Невозможно! Но мне очень хотелось услышать его. Сказать, как я по нему скучаю. Что сегодня вечером я скучаю по нему как никогда. Я нажала на «тройку». Звонок в пустоту. Дома – никого. Автоответчик с записью моего голоса, которая мне ужасно не нравится. Звуковой сигнал.

– Эндрю, ты дома? Это я. Ответь мне!

Он ушел. Я попробовала дозвониться ему на мобильный. Снова автоответчик. Я нажала на «сброс», не оставив сообщения. Где он? И с кем?

После той измены я не хотела знать, обманывал ли он меня еще. Я закрыла глаза. Больше никаких вопросов. Я защищала себя. У меня внебрачных связей не было. Хотя я могла бы. Из чувства мести, из любопытства. Но нет, ничего такого. Сожалела ли я об этом? Я не знала. И мне не хотелось об этом думать.

Все переменилось после происшествия с Малькольмом. Отныне существовал только мой сын и его кома. Остальное – дочь, работа, родители, муж, друзья – отошло в сторону. Только Малькольм имеет значение. Он и та незнакомка в доме, на который я сейчас смотрела; та женщина, которая еще ничего не знает, не подозревает даже, что я уже здесь, не имеет ни малейшего представления, что ее ждет и что для нее завтрашний день станет днем, который она будет помнить всю жизнь.

Постепенно свет в окнах виллы погас. Вокруг меня, на проспекте Басков, погружались в темноту другие дома. Оставался только кружащий в ночи луч маяка. Я растянулась на влажной траве и принялась ждать. Это долго – дожидаться рассвета. Непривычно и долго. Я не делала этого с юности, с той летней ночи, которую мы с братом провели под открытым небом у друзей наших родителей, в Севенне. Взрослые легли спать. С нами был еще один мальчик, приятель моего брата, которому я нравилась. Как же его звали? Вышедшее из употребления, старомодное имя… Эймар? Гаэтан? Что-то вроде того. Мне он казался храбрым и жалким одновременно. Он был слишком юным, неловким, нервным. Но забавным. Мы стащили бутылку розового вина, сигареты «Camel» и спрятались в сосновом бору за домом. Мы наблюдали настоящий звездопад и долго ахали, глядя в небо. Ближе к трем ночи моего брата сморил сон. Его друг оказался более стойким. Он даже осмелился поцеловать «старшую сестру». Наши зубы стукнулись друг о друга. Слюна со вкусом розового вина. Мы хихикали, у нас кружилась голова.