Майкл Иннес - Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник)
Однако Эплби решил пока не закрывать этот вопрос. На сей раз он сам сделал паузу, прежде чем спросить:
– Между прочим, а у Рэнсома был ключ?
Дейтон-Кларк от удивления сел прямо.
– Да, – ответил он, – был.
– А новый ключ не мог к нему попасть?
– Нет. Полагаю, что нет.
– Вы можете сказать, как именно ректор раздавал ключи?
– Насколько мне известно, он просто ходил по колледжу и лично вручал их.
– В каком порядке?
Дейтон-Кларк удивленно посмотрел на Эплби.
– То есть кому он выдал ключ первым, кому вторым и так далее? Не знаю об этом почти ничего. Разве что я стал предпоследним, и он сказал, что после меня остался только Готт.
– И это произошло позавчера около полудня?
– Да.
Эплби вновь умолк. Обед оказался полезным во всех смыслах. Только вот общая картина снова начала высвечиваться переливчато: то тут, то там. Вечером снова, очевидно, придется сказать Додду, что слишком много света…
Декан посмотрел на часы.
– У меня скоро встреча, мистер Эплби, так что мне придется поспешить. Нет ли у вас ко мне других вопросов или каких-либо дел?
– Одно дело имеется, – ответил Эплби и вынул из кармана загадочную ручку от рычага кресла для мытья. – Боюсь, что я должен снять отпечатки пальцев у всех членов Ученого совета колледжа.
Наконец-то в нем заговорил полицейский: произнося эти слова, Эплби ощутил, как исчезает послевкусие великолепно приготовленных вальдшнепов.
Дейтон-Кларк, разумеется, был захвачен врасплох.
– Отпечатки пальцев! – воскликнул он. – Ну конечно же! Однако я полагал, что нынче злоумышленники действуют в перчатках.
– Очень часто, и тогда мы оказываемся поставленными в тупик. Однако наши немецкие коллеги заявляют, что разработали способ получать отпечатки при использовании обычных перчаток. Взятие отпечатков (разумеется, с согласия субъекта) является рутинной процедурой, которую мы обязаны провести. Если возникнут возражения…
– Не возникнут, – твердым тоном прервал его декан. – Согласен, что это в высшей степени необходимо. Для начала мои… м-м-м… пальцы в вашем распоряжении. Остальные окажут такое же содействие.
И все же в голосе декана слышалась неохота и некое опасение, поэтому Эплби осторожно продолжил:
– В таком случае, мистер Дейтон-Кларк, если вы позволите направить сержанта…
Лицо декана тотчас озарилось радостью. Его волновало соблюдение приличий и субординации. Ему казалось немыслимым, что мистер Эплби, восседавший за «высоким столом» колледжа Святого Антония, станет обходить профессоров с краской и прикладывать их пальцы к полицейским карточкам. Для этого требовался подчиненный.
– Разумеется, мистер Эплби, разумеется. Весьма своевременное предложение. Это будет… м-м-м… совершенно в новинку. Вы уже с кого-нибудь сняли отпечатки?
– Только с трупа, – несколько обескураживающе ответил Эплби.
Затем, посмотрев на часы, он поднялся и приготовился откланяться. В завершение разговора декан учтиво осведомился, насколько удобно Эплби устроился в колледже Святого Антония. Однако его глаза задумчиво взирали на деревянную рукоятку, которую Эплби тактично придвинул к себе. Она походила на некую символическую дубинку.
Глава 10
I
Наиболее ярко консерватизм проявляется именно в наших университетах. Спустя долгое время после реформы наших церковных институтов средневековые обычаи и традиции продолжают жить в этих уважаемых заведениях. «Монахи» (как их ученые обитатели огульно названы в одном дилетантском труде по истории Римской империи) редко идут в ногу со временем. Они комфортно пребывают в том состоянии, которое экономисты называют «временным провалом». Они преподают потерявшие актуальность предметы давно устаревшими методами и упорно не приемлют блага современной эпохи как для себя, так и для своих жен и детей. На самом деле ученые мужи совсем недавно открыли для себя, что такое жены и дети, и лишь вчера узнали, что такое ванна. И лишь сегодня, несмотря на массу примеров со стороны их же студентов, они начинают осваивать автомобиль. Ни для кого не секрет, что покойный ректор Дорчестерского университета, скончавшийся за несколько месяцев до доктора Амплби, до конца своих дней придерживался убеждения, что удобства личного поезда перевешивали все опасности, связанные с близостью парового котла. Сам он всегда передвигался по железной дороге, причем только в дальних от локомотива вагонах.
Однако автомобиль все больше пробивает себе дорогу. Во-первых, в отличие от поезда (еще одна реалия, которую весьма поздно признали и только что терпят) он дает больше простора для фантазии. Это обстоятельство ласкает чувства и утешает ум пожилых ученых мужей. Как же восхитительно выехать ранним утром, намереваясь вдохнуть неповторимый запах залов Британского музея, и вместо этого завершить день у Биконсфилдского собора, задумчиво разглядывая эпитафию на надгробии поэта Эдмунда Уоллера: «Средь поэтов в свое время легко стать первым»! Чуть ранее на той же дороге, однако весьма далеко от Эйлсбери, есть место, особенно благоприятное для перемены планов. Боковая дорога поворачивает то ли на Бичестер, то ли на Тринг и через несколько километров приводит добровольного скитальца к превосходной, почти честертоновской таверне. Здесь можно превосходно пообедать и поужинать: тут подают борщ, не уступающий знаменитому блюду от NN, и шницель, который мог бы снискать похвалу знаменитого ресторатора Франца Захера. В карте вин присутствуют восхитительный кларет, настоящий токай и великолепный далматинский ликер. Таверну окружает дивный сад, прекрасный как летом, так и зимой. Если повезет, вы не встретите там ученого коллегу, разве что незнакомого и рассеянного книжника из академических пустынь Бирмингема или Гулля, в одиночестве размышляющего над свойствами функции четвертого порядка. Или же вам попадется более-менее преуспевающий романист из Лондона, прибывший на неделю для тщательной корректуры гранок. Единственными возмутителями пасторального спокойствия могут оказаться студенты, ибо они также с печальной неизбежностью открыли для себя этот рай на земле. Но даже студенты становятся более цивилизованными и смиряют свой буйный нрав под сенью таверны «Три голубя».
Теперь именно компания студентов захватила «Трех голубей». Мистер Эдвардс, мистер де Германт-Креспиньи и мистер Бакет сидели за остатками обеда, вполголоса обмениваясь изощренными непристойностями по поводу другого единственного обитателя таверны, некоего пожилого господина с пушистой бородой, шумно поглощавшего суп в своем углу, одновременно склонившись над толстым ученым томом. Не романист из Лондона, вполне возможно, ищущий уединения математик из Бирмингема и уж точно не наставник изысканных острословов из колледжа Святого Антония. Однако вскоре косые взгляды бородача, явно свидетельствовавшие о том, что до него долетали выражения, несовместимые с репутацией Святого Антония, а также желание раскурить трубки (что запрещалось в таверне «Три голубя») вынудили трио перейти в другое помещение. Там они принялись обсуждать то, что занимало их целый день.
– Нынче утром я закинул удочку в разговоре с Готтом, – объявил Майк, – однако он сумел увернуться. Я спросил его, кто, по его мнению, мог это совершить. Точнее, я спросил, кто это совершил. Он сказал, что убийца – наверняка старший констебль. Или, возможно, полоумная бабуля ректора, которую держали на чердаке, а она скреблась по ночам. Затем я попытался вызвать его на серьезный разговор, и он ответил, что занимается беллетристикой. Потом он попросил у меня совета касательно своей новой книги.
– Спросил у тебя совета?! – не поверив, воскликнул Хорас. – То есть он использовал тебя как подопытный образчик тупого читателя?
– Нет. Спросил совета. Насчет эпиграфа.
– Чего-чего?
– Эпиграфа. Ну, как в «Бесплодных землях» Элиота. «Своими глазами видел Сивиллу в Куме…»
– Вот осел! Неужели он просил тебя выдать строку-другую из Петрония для своего романчика?
– Не из Петрония. И не совсем строку. Понимаешь, он сочиняет отрывки из вымышленных ученых трудов и вставляет их перед каждой главой. Этакая научность. В этой главе у преступников брали срезы мозга и изучали их в гамма-лучах или чем-то таком.
– Прелесть, какая извращенность. И что ты выдумал?
– Я придумал название. «Статистические исследования двенадцати разновидностей мазохистских типов со склонностью к убийству». Автор – профессор Амплштейн из Гётеборгского университета. Это в Швеции. Готт принял название, но забраковал Амплштейна. И совершенно правильно. Это, как говорят, дурной вкус.
– И поэтому не подходит для плодов ночных бдений Готта, – с сарказмом заметил Хорас. – Куда, спрашиваю я вас, катится университет? Следующим номером станет Дейтон-Кларк, по-тихому сочиняющий рекламные заставки.
