Алан Брэдли - Сэндвич с пеплом и фазаном
Но даже узнать ее – это уже большое достижение, и я возгордилась.
– Лазарет здесь, – сказала она и повела меня по узкому темному коридору, соединяющему переднюю часть дома с одним мрачным крылом.
Остановившись у выкрашенной в белый цвет двери, она позвенела ключами, как будто предупреждая кого-то, что мы сейчас войдем.
– Медсестра скоро придет? – поинтересовалась я.
– Медсестра стоит рядом с тобой, – ответила она. Заметив мою растерянность, она добавила: – Я медсестра, по крайней мере, я ею была до урезания финансирования. Теперь я просто старая сестра-хозяйка с тремя парами прекрасных белых оксфордов, праздно лежащих в моем портманто[19].
Я кивнула с таким видом, будто все поняла.
– Во времена твоей матери – ах, какие деньки это были! – у нас был полностью оборудованный амбулаторный пункт и разрешение на его использование. Теперь остались только корпия, йод и рыбий жир. Печально, но уж как есть. Война что-то сотворила с этим миром, и худшее еще ждет нас впереди.
Дверь неожиданно открылась, и она поманила меня внутрь.
Лазарет выходил на хоккейное поле и был бы довольно приятным местом, если бы не дождь. Потоки зеленоватой воды туманили стекла и придавали лазарету неуютный вид, словно он был залит фосфорным светом, и странно, но у меня возникло такое чувство дома, какого я не испытывала с момента приезда в академию.
Фицгиббон поднесла палец к губам и указала на занавеску, отделяющую дальнюю часть помещения. Я смогла разглядеть за ней ножки белой железной кровати.
– Коллингсвуд, – прошептала она. – Она плохо себя чувствует, бедняжка. Однако я не думаю, что она причинит тебе какие-нибудь неудобства. Она все время спит.
Разговаривая, Фицгиббон застилала другую кровать.
Из маленького стеклянного шкафчика между окнами она достала широкий хлопчатобумажный халат, который могла бы носить Венди в «Питере Пене».
– Надевай и ложись, – сказала она, – и я тебя осмотрю.
Словно фокусник, извлекающий кролика из шляпы, она откуда-то вытащила еще одну связку ключей, подошла к другому стеклянному шкафчику, стоящему в нише.
К ее возвращению я уже лежала, натянув простыню до подбородка.
– Сначала температура, – сказала она, и в ее руке появился термометр.
Я заметила, что градусник был той разновидности, которую изобрел в XVII веке в Падуе Санторио Санкториус, но довел до совершенства только в 1867 году сэр Томас Олбатт в Лидсе: любопытное устройство, работающее благодаря свойству ртути расширяться и поступать из круглого резервуара в тонкую стеклянную трубочку с нанесенной на нее шкалой.
– Открой рот, – скомандовала она. – Надо определить, есть ли у тебя жар.
Я молча кивнула, и она засунула эту штуку мне под язык. Я издала тихий стон и закатила глаза, изображая умоляющий взгляд.
Пока что дело шло точно по плану.
– Извини, – сказала она. – Я знаю, что это неприятно, но нам надо восемь минут, чтобы получить точные данные. Не шевелись… и не раскуси его. Я скоро вернусь.
Она пересекла комнату и зашла за занавеску, скрывавшую кровать Коллингсвуд. Мой острый слух подсказал мне, что она взбивает подушки и наливает воду из кувшина в стакан.
Я быстро вытащила градусник изо рта и начала сильно тереть его уголком простыни.
Одно из многих чудных открытий физики заключается в том, что она работает везде в этом мире. Неважно, в Бишоп-Лейси вы или в Бомбее, трение есть трение.
Красный столбик ртути уже начал подниматься, но недостаточно быстро. Я видела ноги Фицгиббон под занавеской Коллингсвуд, но времени у меня мало.
Постой-ка, сказала себе я. Хлопок менее гладкий, чем лен, поэтому у моего хлопчатобумажного халата должен быть более высокий коэффициент трения, чем у льняной простыни.
И я принялась за работу.
Совсем другое дело! Я яростно терла градусник, и ртуть уверенно поднималась вверх по трубочке. Она уже находилась на уровне 100 градусов по Фаренгейту[20]. Я продолжала тереть, пока не увидела, что ноги Фицгиббон двинулись в моем направлении.
Я быстро сунула прибор под язык и снова застонала, чтобы побудить Фицгиббон поскорее забрать у меня градусник.
Когда она появилась в поле зрения, я заметалась на кровати.
– Спокойно, – сказала она. – Осторожно, зубы, помнишь? Мы же не хотим, чтобы ты умерла от отравления ртутью.
Конечно, нет!
Отравление ртутью – одно из самых ужасных в химическом каталоге: адское жжение, зуд, металлический привкус во рту, удушье, постоянное слюнотечение, понос и рвота. В тяжелых случаях – смерть.
– Нет, – слабо прошептала я.
Фицгиббон извлекла градусник из моего рта и глянула на него. Ее глаза расширились.
– Ммм, – протянула она. – Немного выше, чем хотелось бы.
Я давно заметила, что если у вас температура выше нормы, вам никогда не скажут, какая она точно. Люди скорее оставят вас умирать от воспаленного воображения, чем скажут правду. Даже милейший доктор Дарби из Бишоп-Лейси был уклончив, когда я упала с крыши после моего зрелищного рождественского фейерверка, широко обсуждаемого впоследствии[21].
Я перекатилась на бок и застонала, когда Фицгиббон протянула руку, чтобы пощупать мой лоб.
– Я попрошу доктора осмотреть тебя, когда он придет попозже, – сказала она. – Пока что я дам тебе аспирин от лихорадки. И постарайся немного поспать. Поразительно, что может сотворить сон.
Я кивнула и закрыла глаза. Чем скорее я заставлю ее уйти из комнаты, тем лучше. По крайней мере, в ближайшее время доктор не появится, а я пока успею сделать все, что мне нужно, и буду на пути к скорейшему выздоровлению в истории медицины.
Плохо ли быть такой обманщицей? Что ж, наверное плохо. Но если бы Господь не хотел, чтобы я была такой, какая я есть, он бы сделал так, что я родилась бы морским окунем, а не Флавией де Люс, – не так ли?
Как только Фицгиббон оставила меня, я сосчитала до двадцати трех, потом выскочила из постели и бросилась к Коллингсвуд. Если меня поймают, притворюсь, что у меня горячка.
Лицо Коллингсвуд было белым, как подушка, и ее длинные волосы волнами рассыпались вокруг ее головы, как у русалки под водой.
– Коллингсвуд, – прошептала я ей в ухо. – Это я, де Люс. Проснись.
Она не пошевелилась.
– Коллингсвуд!
На этот раз громче. Хотя лазарет находится в стороне от протоптанных троп, но я не хотела привлечь ничье внимание.
– Коллингсвуд!
Я надавила ногтем большого пальца на ее верхнюю губу – тест на нахождение в сознании, которому мне довелось научиться в летнем лагере девочек-скаутов.
Она застонала.
– Коллингсвуд! Проснись! Это я, Флавия!
Один налитый кровью глаз медленно открылся и посмотрел на меня.
– Что… – выдавила она, и от запаха ее дыхания у меня кровь застыла в жилах.
Я сразу же его узнала: эта острая вонь хлора вкупе с экзотической ароматической примесью – словно бриллиант в куче фекалий.
Хлоралгидрат. Я везде его узнаю. C2H2C13O2. Невозможно ошибиться.
Однажды я наткнулась на коробку с красными желейными капсулами на прикроватном столике жены викария, раздавила одну, чтобы понюхать, и добавила этот запах в свою химическую коллекцию.
Эта штука, насколько я знаю, – мощное успокоительное.
Если бы я была в своей обычной форме, я бы сразу же сделала выводы из слов Фицгиббон, что Коллингсвуд все время спит. Можно было бы понять, что она впала в шок из-за трупа в камине, но это было давно. С чего бы ей так много спать, ведь уже прошло немало времени?
Мне следовало бы подумать об этом раньше, но жизнь в этом зазеркалье притупила мое острое как бритва восприятие.
– Все в порядке, – сказала я ей, хотя это была неправда.
Если не считать кровати, занавески, окна и раковины, в помещении больше ничего не было.
Но постойте! Мой глаз и разум сосредоточились на шкафчике в нише.
Секунду спустя я уже разглядывала сквозь стекло медицинские принадлежности. Корпия и рыбий жир, как сказала Фицгиббон. Но на самом деле там было кое-что еще: марля, хирургические тампоны, ленты и ножницы, йод, меркурохром, аспирин, горчица (для пластырей и припарок, я полагаю), повязки, белая эмалированная миска, щипчики, резиновые перчатки, деревянные палочки, чтобы прижимать язык во время осмотра… и все это, к несчастью, за стеклом.
Я подергала дверь, но она была заперта. Я тихо выругалась.
Я могу разбить стекло, но это уже крайности, и кроме того, это слишком шумное мероприятие, которое, скорее всего, привлечет ненужное внимание.
По глупости я оставила свой многофункциональный крестик на раковине, когда умывалась: еще одно доказательство того, что чистоплотность, как и набожность, может быть чрезмерной.
Быстрый осмотр комнаты показал, что мне не из чего сообразить подходящий инструмент. Матрасная пружина могла подойти, но на это не было времени.
Мой взгляд упал на стеклянный шкафчик, откуда Фицгиббон достала для меня халат. Он точно такой же! Оба белые, оба стеклянные. Их купили вместе.
