Сара Джио - Соленый ветер
– Я знал об этом с того дня, как ты здесь появилась. Ты – величайшее произведение искусства в мире.
Я улыбнулась и покачала головой:
– Нет, глупенький. Я не об этом. Я говорила о картине. – Я достала из-под кровати холст. – Это Гоген.
Уэстри резко встал, посмотрев на полотно новым взглядом.
– Ты серьезно?
Я кивнула.
Он потрясенно покачал головой.
– Я так и думал, что это кто-то из постимпрессионистов, но молодой, менее известный художник, или даже ученик. Но, боже мой, – Гоген? Откуда такая уверенность?
– Мне сказала об этом старая островитянка, – с гордой улыбкой сообщила я.
Уэстри сел на кровать рядом со мной, чтобы получше разглядеть картину.
– Не подписано.
– Возможно, он не сразу подписывал работы.
– Может. Моне поступал так же.
Я внимательно посмотрела на холст.
– Посмотри на мазки.
– В этой картине легко потеряться, – сказал Уэстри, любуясь сокровищем.
– Что будем с ней делать?
– Не знаю.
– Мы не можем оставить ее здесь, когда уедем после войны. Даже подумать страшно, что картину смоет прилив.
– Или разрушит влажный воздух. Странно, что она так долго продержалась в таком климате.
Я вновь повесила картину на маленький крючок и вздохнула.
– А может, она должна оставаться здесь. – Я на мгновение задержала взгляд на картине и повернулась к Уэстри: – Мне надо тебе рассказать кое-что еще. Насчет этого бунгало.
– Что?
– Пожилая женщина, Тита, сказала, что на каждого, кто сюда зайдет, падает проклятье.
Уэстри ухмыльнулся:
– И ты поверила в это предсказание?
– Должна признать, я перепугалась.
– Анна, помнишь, о чем мы говорили в первый день встречи? Ты сказала, что веришь в свободу воли. – Он легко прикоснулся к моим волосам. – У тебя будет насыщенная, благословенная, наполненная любовью жизнь. Ты сама сделаешь ее такой.
Я взяла его за руку.
– Ты прав.
– К тому же посмотри, сколько добра свершилось в этих стенах. Здесь выросла наша любовь. Родился ребенок. И, возможно, совершилось одно из величайших художественных открытий века. Это она называет проклятием?
Мы сели рядом, прислушиваясь к шуму волн, и я прочла про себя молитву. Господи, пусть он будет прав.
* * *Времени оставалось мало, мы все это знали. Остаток мая пролетел, словно ураган, и нам с Китти предстояло уехать в середине июня. А Уэстри и остальные ребята отбудут на новое место службы – на этот раз в Европу. Я почти слышала неумолимый стук стрелок, постоянно напоминавший о том, что привычному миру скоро настанет неизбежный конец.
Мне предстояла встреча с Герардом. Китти придется оставить место рождения дочери. Мы стали другими людьми. Как мы вернемся в Сиэтл? Как мы сможет жить в том месте, что когда-то называли домом?
– Наверное, я останусь, – объявила Китти однажды утром в столовой. – Сестре Гильдебрандт пригодится помощница. В Сиэтле меня никто не ждет.
Она не хотела уколоть, но ее слова и последовавшая пауза меня задели. Это правда. Меня-то ждет Герард. Его демобилизовали в июне.
Я задумалась: почему Китти хочет остаться? Она уже совсем не похожа на девушку, что вышла из самолета в наш первый день, от прежнего «я» осталась лишь оболочка. Пустая. Холодная. Потерянная. Она погрузилась в работу и проводила все время в лазарете.
– Я не понимаю, – удивилась я, откусив кусок вареного яйца, – неужели ты не соскучилась по дому? Ты не хочешь отсюда уехать после… После всего?
Она посмотрела в окно, на яркие изумрудные холмы вдалеке. Воспоминания навеки связали меня с этим местом, и, похоже, Китти тоже всегда будет чувствовать, что оставила здесь частичку своего сердца. Она вымученно улыбнулась.
– Я думала, что захочу уехать, когда придет время. Но, похоже, я еще просто не готова.
Я слабо улыбнулась.
– Последние месяцы сложились для нас по-разному, – с сожалением добавила она. – Ты встретила чудесного человека. Только подумай – нашла его здесь, среди войны.
Как нарочно, с другого конца столовой нам помахал Уэстри. Вопреки правилам, он направился к нашему столу.
– Вот и две самые прекрасные девушки острова. Как ты, милая?
Я сняла с его шеи салфетку.
– Чудесно. Сегодня утром мне не хватало тебя в бунгало.
Было странно не таясь говорить о нашем секрете, но сейчас мы могли расслабиться, ведь Китти сама побывала в бунгало, а кроме нее за столом никого не было.
– Уэстри, – оживилась Китти. Мне не понравилось, как она строила ему глазки. – Я нашла в лазарете старые доски, они могут подойти, чтобы заделать скрипучий пол.
У меня загорелись щеки. Как Китти смеет говорить с Уэстри о бунгало? Какое ей дело? И почему она помнит о том, что там скрипят половицы?
– Спасибо, Китти, – спокойно ответил Уэстри. – Я сегодня загляну, посмотрю, в чем там дело.
– Но… – Я раскрыла и снова закрыла рот.
– Что такое? – спросил Уэстри.
– Ничего, – пробормотала я. – Хотела предложить встретиться вечером в бунгало.
Я смотрела прямо на Уэстри, давая понять, что приглашение предназначено исключительно для него.
– Чудесная мысль, – ответил он. – Я заканчиваю в пять тридцать. Как раз успеем посмотреть закат.
– Отлично. – У меня отлегло от сердца.
Уэстри повернулся, чтобы уйти, но Китти снова вмешалась:
– Если ты решишь зайти сегодня, я работаю до восьми. – Она смущенно посмотрела на меня. – В смысле если ты захочешь заняться половицами.
Уэстри неопределенно кивнул и вышел.
Несколько минут мы ели молча, но потом Китти заговорила вновь:
– В общем, я, наверное, останусь еще на несколько месяцев, а там посмотрим. Сегодня у медсестер много возможностей. Может, запишусь на службу в Европу.
Я смотрела на нее. Кто эта девушка, сидящая передо мной? Я пыталась заглянуть ей в глаза, но она отводила взгляд.
– Просто я…
– Я обещала помочь сестре Гильдебрандт с прививками, – прервала меня Китти. – Пожалуй, пойду.
– Конечно, иди, – ответила я, и она быстро направилась к выходу.
* * *– С Китти что-то не так, – заявила я с порога, сбросила туфли и плюхнулась на кровать.
– И тебе привет, – с ухмылкой ответил Уэстри, протягивая букет гибискуса.
– Прости, – смутилась я, любуясь ярко-желтыми цветами. Красный гибискус рос по всей базе, словно сорняк. Этот встречался реже – единственный известный мне куст находился рядом с бунгало. Я положила цветы на стул и вздохнула, продолжая думать о Китти.
– У нас был странный разговор за завтраком, я за нее беспокоюсь. Она так изменилась за последние несколько месяцев. Я ее просто не узнаю.
Уэстри достал перочинный нож и осторожно разрезал на столе красное яблоко.
– Она действительно изменилась. Любой, кому пришлось через такое пройти, изменился бы. Может, ты к ней слишком строга?
– Возможно, ты прав.
Я взяла протянутый им кусок яблока. Хрустящая сладость ненадолго притупила мое беспокойство.
– Ты ведь не расстроилась из-за комментария насчет половиц?
– Нет, – солгала я. – Ну, может, совсем немного. Я не права, что отношусь к этому месту как собственница?
Он ухмыльнулся и присел рядом со мной.
– Лучше бы ты как собственница относилась ко мне.
Я игриво его оттолкнула.
– Я так и делаю, поэтому возникает следующий вопрос: ты заходил в лазарет?
– Да, – ответил Уэстри, наслаждаясь моей ревностью.
– И что?
Он покачал головой:
– Доски не подошли.
– Отлично. Мне нравятся старые.
Он провел пальцем по моему затылку.
– Мне тоже.
– К тому же новые половицы лишат нас почтового ящика.
– Значит, решено единогласно, – Уэстри стукнул воображаемым молотком, – оставляем скрипучие половицы.
Он взял в руки медальон и осторожно открыл его.
– Все еще пустой?
– Да. Я пыталась придумать, что положить внутрь, но пока вдохновение меня не посетило.
Уэстри задумался.
– Нужно что-то, напоминающее об этом месте, что согреет твое сердце воспоминаниями о нашей любви.
Я нахмурилась и выхватила медальон у него из рук.
– Воспоминаниями о нашей любви? Ты говоришь, будто наши дни сочтены, будто это просто…
– Тсс, – прервал он меня, приложив палец к моим губам. – Я хочу любить тебя всю оставшуюся жизнь, но впереди, как ты знаешь, следующий этап службы. Пока я в Европе, сколько бы ни продлилась эта война, я надеюсь, что ты, открывая этот медальон, будешь вспоминать обо мне. Это поможет пережить разлуку.
Уэстри встал, обшарил комнату, ощупав стол, плетеные стены и занавески, и, наконец, присел на пол.
– Вот, – сказал он, протянув мне маленький кусочек скрипучей половицы, – кусочек бунгало. Ты можешь всегда носить его с собой, а где он, там и я.
Я едва не расплакалась, когда Уэстри открыл медальон и положил в него кусочек дерева. Идеально.
– Готово, – объявил он, прижав медальон к моей груди, – теперь я всегда с тобой.
