Кэрол Дуглас - Танец паука
– Вот ведь мошенник! Самый большой вор у власти в истории!
Ламар листал страницы, находя новые источники для негодования или ностальгии, а потом вдруг замер.
– А я ведь слышал имя Элизы Гилберт! – прогремел он на всю комнату. – Но лишь однажды и так давно, что уже позабыл. Я и весь свет знали ее много лет под другим именем. Многие даже пошли на погребение, там собралась целая толпа. Позднее, когда поставили могильный камень, я посетил ее последний приют. Пришлось заходить в администрацию кладбища, чтобы найти могилу, а оттуда меня отправили к захоронению Элизы Гилберт, но я вскоре забыл этот ничем не примечательный псевдоним. Почему ее похоронили под другим именем, не знаю, но благодаря этому ее могила затерялась среди прочих.
Ирен вскочила, уронив пирожное на пол. На лице у нее застыло удивление. Но дальнейшие слова профессора и вовсе ошеломили ее.
Ламар заглянул на первую страницу пожелтевшей газеты и уверенно ткнул пальцем:
– Да тут полно всего про эту женщину, вот, прямо на первой полосе.
– На первой полосе? – Я тоже взглянула. – Но там только статьи о политиках и их портреты.
– Да, я и говорю о портрете, хоть и не видел его ранее.
Чудо-профессор поднес к нашим глазам первую полосу газеты. Иллюстрации были не крупнее отпечатка пальца взрослого человека, и на всех красовались сплошь мужчины – и лишь одна женщина.
Глава шестнадцатая
Мать-самозванка
Женщины так жестоки
К себе подобным.
Ирен помахала газетой, которую вырвала из рук профессора, у него перед лицом:
– Но в заголовке говорится «Иностранная танцовщица умерла в Нью-Йорке». Это не Элиза Гилберт.
– Однако это женщина, – мягко сказал Ламар, – о которой я могу кое-что тебе поведать. Жалкая газетная иллюстрация не дает представления о том, как она выглядела, но взгляни на портрет на той стене. Умерла она как раз в тот день, который ты упомянула. Кроме того, – добавил Чудо-профессор, – карикатура из газеты, изображавшая эту женщину, в середине века лежала в одном из многочисленных карманов моего Сюртука Всезнания.
Ирен взглянула на указанную стариком стену, где пестрели театральные афиши и фотографии. Затем подошла поближе, все еще держа в руках свернутую газету.
Я вскочила и последовала за подругой, поскольку еще не видела первую полосу и умирала от желания узнать, что же это за женщина, которую мы просмотрели.
Практически выпрыгивая из-за плеча Ирен, чтобы увидеть газету в ее руке, я наблюдала, как примадонна изучает каждый женский портрет на стене. Их было довольно много, некоторые в скандальных трико телесного цвета, какие носят артистки варьете. Костюмы напоминали одеяния знатных господ в Средние века – обтягивающие лосины и пышные панталоны. Меня привел в замешательство вид современных женщин в корсете и трико вместо юбки.
Наконец Ирен перестала осматривать стену вдоль и поперек, остановившись перед одним портретом, что не могло не радовать, поскольку у меня уже закружилась голова, а я так и не рассмотрела иллюстрацию в газете.
– Должно быть, это она. – Примадонна кивнула на фотографию в центре: вполне благопристойный портрет, как я увидела с облегчением, поскольку были обнажены лишь кисти рук и лицо женщины. Никаких трико; никаких босых ног. Дама на фотографии сидела у основания большой классической колонны; плечи прикрывала темная накидка с бархатными рукавами и капюшоном, объемная, как шатер. Я почти не видела ее волос, поскольку они прятались под бархатной шляпкой с большим пером. Только белые манжеты и воротник контрастировали с темным величием ее фигуры. Лицо дамы было довольно кротким, а в белоснежных пальцах правой руки она сжимала самую неуместную вещь – тонкий хлыст.
Фотография заинтересовала Ирен, а я вспомнила американского учителя пения примадонны, маэстро Штуббена. Он буквально загипнотизировал ее, чтобы помочь справиться с ужасным шоком, из-за которого она даже на время потеряла голос. Однако в итоге заодно стерлись и почти все воспоминания из ее детства.
Однако сейчас совсем иная сила завладела всем существом Ирен. Портрет очаровывал; на нем вполне могла быть изображена сама примадонна. Женщина на фотографии была одета так, как моя подруга одевалась когда-то для оперной роли. Бурная фантазия Ирен позволяла ей сочинить несколько томов истории из ничтожного намека, и я полагаю, она уже видела в своей потенциальной матери звезду сцены, возможно шекспировскую актрису.
Определенно даже такая осмотрительная девушка, как я, дочь скромного приходского священника, с радостью записала бы безмятежную женщину на портрете в свои матери, пускай даже она выбрала не слишком пристойную профессию актрисы.
Профессор встал у нас за спиной:
– Это мой любимый портрет, хотя на нем она, как ни странно, на себя не похожа. У нее было такое лицо, что она могла отправить в море тысячи кораблей, но всякий раз она выглядела по-новому. Самая обворожительная женщина моей эпохи.
– Вашей эпохи? – Ирен повернулась, чтобы расспросить старика. Хотя поиски носили семейный характер, моя подруга была собранной, как гончая, взявшая след.
Профессор пожал плечами и одернул воротник.
– Ну, я имел в виду то время, когда был молод или мог считаться молодым, сороковые – пятидесятые годы.
– Значит, она умерла молодой? – Ирен снова посмотрела на фотографию.
– Ну, если верить ей самой. – Улыбка Ламара была одновременно таинственной и нежной.
– По вашим сведениям и отчетам «Геральд», это случилось в январе шестьдесят первого года, мне тогда было года два или три.
– Если ты действительно родилась в пятьдесят восьмом, как тебе сказали, – заметила я.
Ирен нахмурилась, глядя на меня через плечо. Она не хотела слышать более ни о каких сомнениях касательно и без того зыбкого дела.
– И вот она, – сказал профессор, указывая рукой, покрытой старческими пигментными пятнами, на еще один портрет в рамке. – Это рисунок из газеты, он был сделан, когда она впервые приплыла на наши берега.
Мы смотрели на портрет женщины в балетной пачке, едва прикрывающей колени. Красавица стояла на одной ноге в лодке с носом в виде головы лебедя, на которой восседал еще и Купидон, целившийся в собравшихся на берегу коронованных особ Европы. Подпись гласила: «Прощай, Европа! Америка, я иду!»
Ирен тут же взглянула на крошечную выцветшую иллюстрацию на пожелтевшей газетной странице, а потом вслух прочла первое предложение:
– «Некоторые знаменитые жители Нью-Йорка прокомментировали сегодня уход женщины, чье имя было на слуху» – так как же ее звали? – «но лично знали ее немногие». – Ирен выхватывала из текста самые яркие фразы: – «Многие любящие друзья», «чрезмерное великодушие», «заслуживает лишь сожаления и сочувствия».
Я кивала в знак одобрения.
– «Ко многим была добра, особенно к беднякам». – В голосе Ирен росло недоверие, а я все сильнее радовалась. – «Щедрая, всепрощающая и любящая». Да кто она такая, актриса или святоша? И как, черт побери, ее звали? А вот, нашла. Тут целая цепочка имен. «Мария Долорес Элиза Розанна Гилберт».
– Она была испанка? – Мой энтузиазм тут же испарился.
– Ну да, а потом, видимо, вышла замуж за какого-то Гилберта.
Профессор хихикнул у нас за спиной.
– Ага, вот здесь говорится о ее положении в обществе, – одобрительно заметила Ирен. – «Ее природные таланты были высочайшего свойства… достижения разнообразны», – примадонна торжествующе посмотрела на меня: дескать, я же тебе говорила, – «а в некоторых отношениях и вовсе поразительны».
Профессор уже не хихикал, а откровенно зашелся стариковским смехом. Ирен нахмурилась и прекратила читать вслух, хотя взгляд быстро скользил по строчкам. Далее она высыпала на меня целую гору цитат из текста:
– «Из Ирландии… не делает чести родной стране… бесполезна для общества… англичане заявляют, что не стоит пересказывать все похождения девушки легкого поведения, какими бы увлекательными они ни были…»
– Легкого поведения? – вырвалось у меня. – Ирен, в Лондоне так называют…
– Я прекрасно осведомлена, что это значит, – отрезала подруга и смерила профессора стальным взором. – Так кто же эта Мария Долорес Элиза Розанна Гилберт, о которой я никогда не слышала, но зато о ней, похоже, знает весь мир, включая и лично вас?
Старик снова пожал плечами:
– Она широко известна под своим сценическим псевдонимом. Я думаю, вы его слышали. Лола. Лола Монтес.
Ирен сделала шаг назад от стены. Ее рука безвольно упала, как у дуэлянта, который сделал свой единственный выстрел и теперь ожидает ответного. Я смогла вытащить газету из ослабевших пальцев и наконец прочесть текст статьи своими глазами.
– Лола Монтес, – повторила примадонна полным презрения голосом.
С таким же успехом ей могли сказать, что ее мать черная вдова. Недаром же загадочная женщина из детских воспоминаний всегда приходила в черном.
