Энн Перри - Заговор в Уайтчепеле
– Убирайся домой, ты, папистская свинья! – крикнула она. – Возвращайся в свою Ирландию!
– Я такая же ирландка, как и ты, грязная тварь! – крикнула другая женщина ей в ответ и ударила ее по спине ручкой метлы так, что та переломилась надвое. Первая женщина пошатнулась и свалилась в канаву. Немного полежав там, она медленно поднялась, села и продолжила осыпать свою противницу ругательствами.
– Папистка! – заорал кто-то еще. – Шлюха!
Еще полдюжины мужчин и женщин присоединились к потасовке, крича во все горло. Вокруг прыгали от восторга неряшливо одетые, нечесаные дети, поддерживая знакомых им участников драки. Даже если б Томас мог остановить это, наведение порядка не входило в его обязанности.
Раздался тонкий, пронзительный звук полицейского свистка. На мгновение шум стих, и послышался топот ног. Питт обернулся и, увидев бегущего констебля, отступил внутрь арки ворот, ведущих во двор дома каменщика. Наррэуэй сказал ему, что он должен только наблюдать. Правда, Томас не понимал, какой смысл в подобном наблюдении. Это была всего лишь одна из бесчисленных отвратительных уличных сцен, которые происходили регулярно и никого не удивляли.
Вслед за констеблем подбежали другие полицейские, и все они принялись растаскивать драчунов в стороны. За свои труды стражи порядка тоже были вознаграждены тумаками, поскольку единственным, что объединяло толпу, являлась ненависть к полиции.
– Проклятые ублюдки! – кричал один мужчина, молотя кулаками воздух вокруг себя.
Один из полицейских ударил его дубинкой, но промахнулся. Питт стоял внутри арки, глядя на убогие, разваливающиеся дома с закопченными стенами и заплатанными окнами, выщербленную мостовую и заполненные грязью канавы. Воздух был насыщен запахами гниения и канализационных стоков.
Драка поражала своей жестокостью. Это была не мгновенная вспышка ярости, а медленное извержение копившейся годами ненависти, которое полиция останавливала с огромным трудом… до следующего раза.
Надвинув шляпу на глаза, втянув голову в плечи и сунув руки в карманы, бывший суперинтендант вышел из арки и пошел прочь, прежде чем его заметили и запомнили. Он свернул в первый же переулок, хотя тот вел в сторону от Хенигл-стрит. До его слуха еще долго доносился шум драки. Теперь ему было ясно, насколько взрывоопасная обстановка сложилась в этом районе города. Достаточно было одного оскорбления, одного язвительного замечания, чтобы вспыхнули волнения.
На этот раз полиция восстановила порядок относительно быстро, но проблема оставалась неразрешенной. Питта поразило, насколько сильны были здесь антикатолические настроения. Их следовало постоянно отслеживать и держать под контролем. Проходя вдоль ряда маленьких магазинчиков с узкими витринами, заваленными коробками и товарами, Томас вспоминал эпитеты, которыми награждали друг друга участники потасовки. Слово «папист» произносилось вовсе не в насмешку, а с выражением откровенной злобы. И ответная реакция тоже отнюдь не отличалась добродушием.
Полицейский вспоминал также обрывки разговоров о разрыве деловых связей на религиозной почве, нарушениях традиций гостеприимства и даже отказе в помощи попавшему в беду человеку – не из жадности, а только потому, что он принадлежал к другой вере.
Антисемитские выпады удивляли его в меньшей степени, поскольку ему доводилось слышать их и раньше. Он зашел в первый попавшийся ему на пути паб, сел за столик возле стойки бара и заказал кружку сидра. Спустя десять минут в зал вошел молодой узкоплечий человек с перевязанным окровавленной тряпкой пальцем.
– Эй, Чарли, – обратился к нему бармен, – кто это тебя так?
– Одна мерзкая крыса, – зло отозвался посетитель. – Налей мне пинту. Если бы мне платили хотя бы половину заработанного, я заказал бы виски. Сколько может бедный парень получить в Спиталфилдсе?
– У тебя хотя бы есть работа в отличие от некоторых, – мрачно произнес еще один посетитель, мужчина с бледным лицом. – Ты не осознаешь своего счастья, в этом-то твоя беда.
Чарли бросил на него гневный взгляд.
– Моя беда в том, что алчные люди заставляют меня работать днем и ночью, забирают все, что я создаю, продают это и жиреют, а мне платят жалкие гроши. – Он с хрипом перевел дыхание. – А проклятые трусы вроде тебя отказываются встать рядом со мной и бороться против несправедливости… вот в чем моя беда. Это общая беда. Стоит кому-нибудь искоса посмотреть на вас, и ваша душа уходит в пятки.
– Ты приведешь нас всех за собой в канаву, глупец, – бросил ему другой человек, вцепившись в свою кружку, словно это было средство защиты.
Испытываемая этими людьми ярость старалась перебороть страх, преследовавший днем и ночью: страх голода, страх холода, страх быть покалеченным, страх презрения со стороны других, страх одиночества…
Светловолосый мужчина переводил взгляд с одного на другого, не обращая внимания на Питта.
– Что ты собираешься делать, Чарли? – спросил он. – Если мы встанем рядом с тобой, что тогда будет?
Чарли воззрился на него, тщательно обдумывая ответ. Его лицо все еще было искажено гримасой ярости.
– Тогда, Уолли, здесь произойдут кое-какие изменения, – сказал он после небольшой паузы. – Наступит день, когда люди будут получать столько, сколько зарабатывают, а не столько, сколько им платят жирные свиньи, чтобы они только не умерли с голода.
Уолли закашлялся, захлебнувшись пивом.
– Мечты, мечты!.. – произнес он с сарказмом.
По его тону нетрудно было догадаться, что ему надоели подобные пустые разговоры. Чарли стукнул своей пустой оловянной кружкой по стойке бара с такой силой, что на дереве остался след.
– Если б у нас было больше настоящих мужчин вместо трусливых папистов и евреев, мы устроили бы революцию, подобно этим чертовым лягушатникам в Париже. Перережьте горло нескольким ублюдкам – и увидите, как быстро все изменится.
В разговор вступил темноволосый мужчина, который до сих пор сидел молча, нервно покусывая губы.
– Не нужно говорить такие вещи, – предостерег он. – Неизвестно, кто тебя сейчас слушает. Ты только сделаешь хуже.
– Хуже?! – взорвался Чарли. – Что может быть хуже этого, а? Думаешь, сейчас сюда ворвутся полицейские и поволокут нас в Тауэр, так, что ли? – Он говорил высоким, срывающимся голосом. – Нас – сотни тысяч человек – топчет горстка праздных, жадных ублюдков, там, на западе города, которые разжирели за счет заработанных нами денег так, что едва влезают в штаны.
Он с вызовом обвел взглядом собеседников и добавил, еще сильнее повысив голос:
– Потому-то они и не смогли поймать человека, убивавшего их в восемьдесят восьмом[6]. Запомните мои слова – он один из них, и это святая правда!
В зале внезапно воцарилась зловещая тишина. Трое мужчин, сидевших по соседству со столиком Питта, прекратили разговор. Даже сейчас, по прошествии почти четырех лет, было не принято публично вспоминать о Уайтчепельском убийце.
– Не нужно так говорить, – произнес хриплым голосом седовласый мужчина с мучнисто-белым лицом, первым нарушив молчание.
– Я буду говорить то, что хочу! – огрызнулся Чарли.
Было видно, как в лицо ему бросилась кровь. Неожиданно раздался смех, который тут же оборвался. Со стула поднялся еще один мужчина с опущенными плечами, который поднял свою кружку.
– Выпьем, – сказал он с улыбкой. – Выпьем за сегодняшний день, потому что завтра мы можем умереть.
Он выпил содержимое кружки залпом, не отрываясь от нее.
– Заткнись, ты, дурак! – злобно прошипел его сосед, ударив кулаком по столу.
Ухмылка исчезла с лица мужчины.
– Я ничего такого не сказал, – проворчал он. – Еще наступит наш день. И очень скоро.
– Тогда посмотрим, сколько сахара они смогут съесть, – процедил сквозь зубы его товарищ.
– Ты опять произнес слово «сахар». Я проучу тебя, – пригрозил первый мужчина, сверкнув черными, отталкивающе трезвыми глазами. – Потренируюсь на тебе, чтобы преподать урок всем иностранцам, которые оскверняют этот город и забирают то, что должно принадлежать нам.
Эта угроза осталась без ответа.
Все здесь вызывало у Питта отвращение – запахи, вспышки ярости, атмосфера уныния, блики света газовых фонарей на оловянных кружках, несвежие опилки на полу, – но приходилось терпеть, поскольку это была его работа. Ссутулившись и как можно ниже опустив голову, он потягивал сидр.
Спустя полчаса в паб зашли две уличные женщины в надежде немного заработать. Они выглядели усталыми, грязными и возбужденными, и Томаса, как незадолго до этого Чарли, охватила ярость из-за того, что бедность и отчаяние вынуждают их торговать своим телом. Это был чрезвычайно унизительный и зачастую опасный способ добывания средств к существованию. Правда, такая работа была физически легче, надежнее и в краткосрочной перспективе более высокооплачиваемой по сравнению с трудом на заводе.
