Я, Потрошитель - Хантер Стивен
Бежать было некуда.
Глава 14
Воспоминания Джеба
Когда пришло известие об убийстве в Датфилдс-ярде, меня не было в отделе новостей, хотя, поскольку Джек, как я теперь о нем думал, наносил свои удары по выходным и поздно ночью, я перестроил свой рабочий график так, чтобы находиться в редакции и быть готовым лететь на место тогда, когда он с наибольшей вероятностью в следующий раз даст о себе знать. Однако на тот же самый распорядок дня перешел Гарри (а также мистер О’Коннор, Генри Брайт и еще несколько человек – если хотите, отряд быстрого реагирования, нацеленный исключительно на одного Джека), поэтому именно он помчался туда, оставив меня допивать горький чай в комнате отдыха, где я сидел в отвратительном настроении.
И вот вам ирония судьбы: мое отвратительное настроение оказало мне неоценимую услугу. Я не отправился в ту ночь к анархистскому клубу, где была обнаружена Долговязая Лиз, и посему оказался свободен для участия во втором действии кровавой драмы, ждать которого пришлось недолго.
Необходимо прояснить причину моего отвратительного настроения. Разумеется, оно было связано с этим проклятым письмом. Я долго трудился над ним, пока наконец не решил, что добился совершенства, после чего показал его О’Коннору. Я полагал, тот будет доволен, однако минул целый день, прежде чем наконец от него за мной пришел рассыльный – срок слишком большой, испугался я, и моя уверенность в себе, и без того хрупкая будто ваза в эпицентре урагана, начала давать трещины. Я вошел в кабинет, и там, в надвинутом на лоб козырьке от света, сидел О’Коннор, а рядом с ним, в одной сорочке, – Гарри Дэм, проклятый Гарри. Вы должны понять, что я не питал к Гарри ненависти; на самом деле я даже чувствовал определенное уважение к его безудержной энергии и умению разбираться во всех тонкостях нашего ремесла; и все-таки я его немного побаивался, сознавая, что честолюбие у него такое же непомерное, как и у меня, и он способен буквально на все, чтобы его удовлетворить. Больше того, презрение, которое Гарри испытывал к евреям, указывало на то, что у него внутри что-то не так.
– А, вот и ты! – воскликнул О’Коннор. Я озабоченно всмотрелся в его лицо, стараясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки любви, но увидел только то, что он полностью сосредоточен на насущном. – Проходи, проходи. Это письмо, которое ты написал, оно весьма неплохое. По-моему, мы почти попали в точку.
Почти попали в точку! Не эти слова жаждет услышать автор. Гораздо предпочтительнее были бы «шедевр», «непреходящая ценность» или «будет жить в веках». Однако подобные хвалебные речи я не услышал.
– Ого, первая фраза замечательная, – подхватил Гарри, и снова восхваление оказалось таким слабым, что его с трудом можно было расслышать. – Не могу выразить, как я рад, что мы поручили это тебе. Я бы даже близко не смог сочинить ничего столь блестящего.
В его голосе я уловил подтекст, ведущий в другую сторону; он указывал на то, что один только Гарри знал, как устранить все недочеты, хотя я не был согласен с тем, что недочеты имеются.
– Что-нибудь выпьешь? Ах да, конечно, ты ведь не пьешь, – сказал О’Коннор. – Пожалуй, и мне тоже следовало бы завязать; быть может, тогда мой нос перестал бы светиться в темноте.
Эта неуклюжая попытка разрядить обстановку вызвала у нас с Дэмом насквозь фальшивые улыбки. О’Коннор выпил что-то такое, что имеет янтарно-бурый цвет, наливается в стакан на треть, обжигает горло, но затем, проливаясь дальше, успокаивает; от его воздействия у него в уголках глаз навернулись слезинки.
– Я считаю, нужно еще немного поработать.
– Сэр, вы хотите, чтобы я переписал его еще раз? – спросил я дрогнувшим помимо воли голосом.
– Нет, нет, ты нашел бесподобные слова. «Джек-Потрошитель» – клянусь Богом, это просто великолепно, магические слова, от них весь город содрогнется до самых подвалов, а газета разойдется миллионным тиражом, не сомневаюсь. Нет, дело в другом. Тут нужно добавить больше веса. Больше силы.
– Понимаю, – сказал я, хотя на самом деле ничего не понимал.
– На мой взгляд, Гарри пришла в голову чудесная мысль. Давай, Гарри, говори.
– Даже лучше, я покажу! – Метнувшись к своему итонскому пиджаку, тот достал что-то из кармана. – Вот оно, головное блюдо, – продолжал он, имея в виду, разумеется, «главное блюдо», – да, тебе это понравится! – Гарри помолчал, добавляя предстоящему заявлению драматичности, после чего продемонстрировал свое сокровище. – Красные чернила!
«О господи! – подумал я. – Неужели он это серьезно?»
– Красные, – с гордостью продолжал Гарри, – как кровь.
– А это не слишком мелодраматично? – спросил я. – По-моему, тут перебор.
– Гм, – протянул Гарри. – Разве может быть перебор, если речь идет об убийстве?
– На мой взгляд, может, – сказал я. – Если преподнести все слишком напыщенно, ни один человек в здравом уме в это не поверит. «Джек-Потрошитель» превратится в шутку, а не в леденящий душу образ, которому суждено внушать страх на протяжении тысячи лет.
– Твое самолюбие достойно похвал, – заметил О’Коннор. – И это говорит о том, что ты, вне всякого сомнения, писатель. Но позволь напомнить, что предшествует гибели? Памятуя об этом, я прошу тебя выслушать предложение Гарри.
– Ничего особенного я не предлагаю, – сказал американец. – Так, пустяки. На девяносто процентов твоя работа, может быть, на девяносто пять. Но мы ведь не собираемся делить доходы, правда?
– Я не могу спокойно смотреть на то, как к результатам моего труда относятся так пренебрежительно, – презрительно фыркнул я. – Быть может, пригласим Генри Брайта, выслушаем его мнение? Он человек толковый.
– Нет, нет! – возразил О’Коннор. – Генри ничего об этом не знает, об этом никто ничего не знает, и так все и должно оставаться. Джеб, просто выслушай Гарри.
– Вот мой замысел, – сказал Дэм. – Раз, два и готово, никаких разглагольствований и пережевываний.
Я понятия не имел, о чем он говорит, но догадывался, что он собирается изложить свою «улучшенную» версию.
– Красные чернила – это только начало, – продолжал Гарри. – И на самом деле это скорее упаковка, чем содержание. Но добавляется одно предложение. Джек говорит что-нибудь вроде: «Я собирался использовать кровь шлюхи, но она быстро стала густой и липкой, словно варенье из крыжовника. И вот теперь у меня на руках эти чертовы чернила».
– Кровь и вправду быстро становится густой и липкой?
– Я так слышал, – подтвердил Гарри. – Сам я, кажется, в последнее время не снял скальп ни с одной шлюхи; но, понимаешь, это классная деталь, она прикует к себе внимание. Потрошитель настолько обезумел, что собирался использовать в качестве чернил кровь убитой девушки, и, может быть, он добавит что-нибудь вроде «ха-ха!». Но красные чернила – это приманка, вроде обертки на пачке жвачки «Блек Джек», и бабах! – никто не может пройти мимо.
Я не смог ничего придумать в ответ на аллюзию на «Блек Джек»; а кто бы смог? В конце концов, что такое пачка жвачки «Блек Джек»?
– Затем, – продолжал Гарри, – нам нужна еще одна жуткая подробность. Я хочу сказать, он же Потрошитель, а не какой-нибудь там Целователь. Так что давай добавим фразу, скажем, в которой он говорит, что отрежет ухо и отправит его «фараонам».
Это было ужасно. Это было замечательно.
– И последнее, – закончил Гарри. – Речь опять идет о подаче, только и всего, по-прежнему именно великий Джеб сотворил Джека-Потрошителя, – но давай исковеркаем пунктуацию. Лично я никогда не ладил с запятыми. У меня в голове никакие правила не держатся. Кто только их придумал? В общем, я выброшу все эти завитушки…
– Но, – возразил я, – тогда письмо по манере изложения и языку будет принадлежать образованному человеку, а по форме – необразованному. Не вижу, каким образом это пойдет на пользу дела.
– Письмо станет страшным, – сказал Гарри. – И последний гвоздь в крышке гроба – я перепишу его своей рукой. А причина этого в том, ребята, что, в отличие от вас, у меня есть только одно шикарное качество. И это мой почерк. Я до сих пор чувствую жгучую боль в том месте, где сестра Мэри Патриция десятки раз ударяла меня по руке стальной линейкой. Эта девочка лупила от всей души. Так что поверьте, чистописание я усвоил. Это придаст – ну, не знаю, таинственности. С одной стороны, вроде бы так, а с другой – вроде бы эдак.
