Джорджетт Хейер - Убийство Адама Пенхаллоу
Джимми переключился на сапоги Барта, они предназначались для верховой езды, но несли на себе следы его прогулок по ферме. Барт, для которого прочитать книгу было форменным наказанием, а написать письмо – равносильно подвигу Геракла, намеревался стать фермером. Джимми был уверен, что Барт мечтает поселиться на ферме Треллик с этой штучкой Лавди. Ферму эту Пенхаллоу действительно отписал Барту, но если тот женится на своей зазнобе, не видать ему ее как своих ушей! Мозгов у него маловато, не то что у Конрада, его брата-близнеца, хотя в этой парочке всегда верховодил бесшабашный Барт, заставляя брата подражать ему во всем. Они были младшими детьми от первого брака Пенхаллоу и к двадцати пяти годам сумели отличиться лишь тем, что истоптали окрестные поля, устраивая бешеные скачки на лошадях, и вынуждали своего папашу выплачивать изрядные суммы на содержание плодов их легкомысленных связей, которые заводили в то время, как другие молодые джентльмены прилежно посещали школу. Правда, Пенхаллоу не особо жалел о потраченных деньгах, поскольку раньше, презрев условности, делал все возможное, чтобы увековечить свою породу; зрелище многочисленных юных Пенхаллоу, народившихся по всей округе, его забавляло, скандализируя и отпугивая более добродетельных знакомых.
Джимми не переставал удивляться, что Барт, который являлся копией отца, задумал жениться на подобной особе. Хитрая бестия, себе на уме, она с невинным видом, но самым бесстыжим образом обводила Барта вокруг пальца.
Джимми поднял второй сапог Барта. Следующими в ряду стояли сапоги Конрада, и при взгляде на них он злорадно усмехнулся. Конрад был физически слабее брата, но сильно превосходил его умом. Он был предан Барту и ревновал к другим, и хотя многочисленные деревенские интрижки брата оставляли его равнодушным, женитьба на Лавди или любой другой девушке могла вызвать у него яростный протест. Вероятно, Конрад уже догадался, откуда ветер дует. А может, Барт успел посвятить его в свою тайну. У него ума хватит. Вряд ли в его глупой башке возникнет опасение, что обожающий его Конрад решится на любую крайность, лишь бы избавиться от соперницы, посягающей на любовь брата-близнеца.
Джимми все еще прикидывал, рассказать ли старику Пенхаллоу о том, что творится у него в доме, когда по коридору зацокали каблучки, и в комнату впорхнула Лавди Тревизин, держа в руках лампу из хозяйкиной спальни.
Бросив на нее сердитый взгляд, Джимми молча отвернулся. Лавди поставила лампу на стол и с улыбкой подошла к нему. Ее влажные карие глаза скользнули по полке. Джимми понял, что от нее не укрылось исчезновение туфелек, но виду она не подала. Понаблюдав, как Джимми трудится над вторым сапогом Барта, Лавди произнесла мягким тоном:
– Блестят как зеркало. Здорово у тебя получается.
Но Джимми остался глух к ее лести и соблазнительному голоску.
– А твои я чистить все равно не стану, – хмуро отозвался он. – Забирай их отсюда.
Она улыбнулась еще шире и кротко промолвила:
– Ну что ты так огрызаешься, миленький? Что я тебе сделала?
Джимми фыркнул:
– А что ты можешь сделать-то? Вот уж насмешила!
Ее улыбка стала менее доброжелательной.
– Ты просто ревнуешь, солнышко!
– Да чего тебя ревновать, вертихвостку этакую! Вот скажу старику, чем вы там с Бартом занимаетесь, он тебе живо задницу надерет. Посмеешься тогда у меня!
– С мистером Бартом, – поправила его Лавди.
Джимми засопел и отвернулся, краем глаза наблюдая, как она достает из-под полки свои туфли.
– Ах да, я и забыла, что вы с ним вроде как родственники, – прощебетала Лавди.
Джимми никак не отреагировал на ее выпад, и Лавди, посмеиваясь, ушла. Его немного задело, что она оставила без внимания дерзость, и он решил, что Лавди просто трусиха или замышляет какую-то гадость.
Не успел он начистить сапоги Конрада, как его позвал Рубен Лэннер. Джимми неторопливо вышел в коридор. Рубен, худой седоватый мужчина в поношенном черном костюме, велел ему отнести хозяину завтрак.
– А Марта где? – спросил Джимми просто из духа противоречия. Вообще-то он был не прочь услужить хозяину.
– Не твоего ума дело, – отрезал Рубен, который, как и вся прислуга в доме, терпеть не мог Джимми.
– Я обувь чищу, там еще много осталось.
– Пойдешь, когда закончишь, – недовольно произнес Рубен и исчез за дверью.
Джимми поплелся обратно в комнату. Приказ отнести Пенхаллоу завтрак его не удивил, как не удивило бы такое же распоряжение в отношении хозяйки. В Тревеллине было полно прислуги, но никто не имел четких обязанностей, и для членов семьи было самым обычным делом, если за столом им прислуживала кухарка или даже конюх. Слуги тоже не возражали против такой чехарды. Рубен и его жена Сибилла служили у Пенхаллоу так давно, что не мыслили жизни вне поместья. Джимми был связан с домом прочными родственными связями, пусть и не совсем законными. А служанки все были из местных и не слишком разбирались в своих правах. Им неплохо жилось в большом поместье, и менять его на заведение, где царил бы порядок и строгие правила, им в голову не приходило.
А потом все завертелось. Барт стал орать, требуя свои сапоги, и за ними явилась растрепанная горничная. В кухню пришла Лавди и сообщила, что мистер Юджин требует стакан кипятка и зерновой концентрат. Джимми стал собирать подносы, на которых предполагалось расставить всю ту пропасть еды, какая требовалась мистеру Пенхаллоу на завтрак. С конюшни вернулся Рэймонд и стал отчаянно трясти колокольчик в столовой. Рубен Лэннер подхватил тяжелый серебряный поднос со стопками тарелок, чашек и блюдечек и с легкостью понес его по вымощенному плитами коридору. Ловко обогнув два угла, он взлетел на три ступеньки, прошел через дубовую дверь, пересек украшенный резьбой холл и наконец добрался до столовой – длинного зала, отделанного панелями и выходящего окнами на южную сторону. Мысль, что столовая должна находиться в непосредственной близости от кухни уже давно его не посещала; и хотя домочадцы часто жаловались, что еду подают остывшей, понимая, почему так происходит, никто из них не собирался ничего менять. Правда, Клара заметила, что неплохо бы прорубить в стене окошко, чтобы подавать через него еду, но ее не поддержали. Все давно привыкли к этому неудобству и не желали вносить каких-либо изменений.
Когда Рубен вошел, Рэймонд Пенхаллоу стоял у камина и читал письмо. Это был крепкий темноволосый мужчина тридцати девяти лет с суровым выражением лица и волевым подбородком человека, не склонного к шуткам. Он прекрасно ездил верхом, не чуждался физической работы и имел практический склад ума, позволявший отлично управляться с хозяйством. Всем было ясно, что, когда старик Пенхаллоу окончательно сдаст под натиском недугов, Рэймонд наведет в Тревеллине свои порядки, и они вряд ли придутся по вкусу здешним обитателям, привыкшим кормиться за счет безрассудной щедрости хозяина. Однако обремененному долгами поместью это наверняка пойдет на пользу. Формально Рэймонд уже несколько лет управлял поместьем, однако на деле был всего лишь бесплатным надсмотрщиком у отца и полностью зависел от его сумасбродств. Старик Пенхаллоу скрепя сердце признавал организаторские таланты старшего сына, но ненавидел его практичность, считая недостойной мелочностью умение считать деньги. По-королевски пренебрегая непомерными расходами на содержание всей этой оравы, он с беспечной, но деспотичной щедростью средневекового феодала старался собрать под своей крышей как можно больше родственников, чтобы повелевать ими.
Рубен поставил поднос на огромный буфет красного дерева, занимавший всю стену столовой, и стал неторопливо расставлять на столе посуду. Его нисколько не смущало, что три серебряных блюда почернели, а одна из тарелок отличалась от других рисунком. Он хладнокровно заявил, что она из другого сервиза, потому что этот слегка побился. Рэймонд не удостоил Рубена ответом, и тот продолжил сервировку, поставив на стол редкой красоты кофейник времен королевы Анны и оттенив его никелированным молочником и заварочным чайником из вустерского фарфора.
– Хозяин сегодня плохо спал, – сообщил Рубен.
Рэймонд пожал плечами.
– Он четыре раза звал Марту, – продолжил Рубен, накрывая заварочный чайник выцветшим атласным чехлом. – В общем, ничего страшного, просто подагра. Сейчас ему лучше.
Это сообщение вызвало не больше интереса, чем предыдущее. Потерев о рукав георгианскую серебряную ложку, Рубен добавил:
– Он получил письмо от Обри. Тот опять в долгах. Хорошенькая новость для хозяина.
Пренебрежительный тон, с которым это было сказано, нисколько не возмутил Рэймонда, но сама новость заставила его нахмуриться. Он поднял голову.
– Я думал, вы обрадуетесь, – произнес дворецкий, и в его взгляде мелькнуло злорадство.
– Больно много себе позволяешь! – бросил Рэймонд, садясь во главе стола.
