Кэрол Дуглас - Роковая женщина
Гниющая, разлагающаяся плоть и все такое?
Людям моей профессии приписывают избыток воображения, и, возможно, тут есть своя правда. Но я предпочитаю иметь избыток, а не недостаток чего бы то ни было. Мне дают понять, что это один из моих величайших изъянов, но лично я считаю это достоинством. Именно благодаря этому качеству имя Нелли Блай перекочевало из Питтсбурга в Нью-Йорк. Я не ограничилась дамскими новостями, а исследовала такие серьезные темы, как детский труд и плачевная доля молодых работниц.
Мне все труднее удерживать коленями орудия труда. Я начинаю чувствовать уважение к фокусам медиумов, особенно к тем, что вытворяли со своими суставами знаменитые сестры Фокс. Полагаю, тут требуются терпение, упорство и практика. Увы, я не могу похвалиться подобным.
Итак, продолжим наблюдение за шоу.
Хрясь!
Руки у нас судорожно дергаются от ужаса.
Похоже, треснул сустав плеча – но не у женщины-медиума, а у какой-то спеленатой мумии. Или подломились толстые ножки стола.
Затем снова послышались погребальные звуки флейты.
Все мы замерли в темноте.
И тут столешница начала подниматься. Наши соединенные руки тоже поднимаются – нелепая пародия на танец вокруг Майского дерева[6].
Вскоре наши запястья оказываются на уровне плеч, и моя соседка слева тихонько стонет, как привидение. Или как испуганная женщина.
Лично меня не так легко устрашить, да и пугаться мне некогда. Как только у меня поднялись руки, тотчас разжались колени. Сейчас блокнот и карандаш упадут на пол.
К счастью, под ногами мягкий толстый ковер (интересно, для чего именно он понадобился?), и меня не выдадут орудия моего ремесла.
А-а-а-ах.
Какой пронзительный стон! Непохоже, что это человек или какой-то механизм – скорее нечто среднее. Неужели какая-то дешевая свистулька способна издать такой причудливый, ни на что не похожий звук?
Я неблагодарный зритель. Девушку, которая, будучи невинной, сумела притворяться шлюхой и проникнуть в парижский бордель, невозможно провести. Скорее уж она проведет других.
Я улыбаюсь во мраке, думая о тех, кто знает мой секрет… и кто не знает.
А-а-а-ах.
Это уже становится предсказуемым.
Но затем танцующая флейта начинает раскачиваться и скулить. Газовые лампы на стене наливаются светом, таким слабым, словно утренняя заря касается горизонта розовыми кончиками пальцев…
Единственное, что я вижу, – бледная маска во мраке… Это лицо медиума, светящийся овал, подобный маске древнегреческой трагедии или комедии.
Каким-то образом свет (каков бы ни был его источник) выбелил ее кожу, и черты лица кажутся черными дырами в пергаменте.
Ее глаза напоминают черные как смоль маслины, рот – словно перезрелая темная слива, которая лопается, образуя идеальное «О».
А из этого рта… выплывает облако, похожее на дыхание, когда оно становится видимым на морозе. Змея из дыма и тумана, бесконечная и отвратительная…
Я вижу субстанцию духов, которая называется эктоплазма.
Да, я вижу ее. Но каким образом?
Я чувствую, как руки соседей охватили мои, подобно наручникам, которые не разжать. Эктоплазма – или ее видимость – покачивается, как кобра на египетском рынке, завороженная дудочкой, ни на секунду не останавливаясь.
Довольно!
Я не отнимаю рук и не отвожу глаз, но стараюсь не поддаться детскому желанию верить увиденному. Судья мертв. Я взрослая женщина. И обманывать буду я, а не меня.
Колени разжались, и мои драгоценные карандаш с блокнотом беззвучно соскользнули на ковер.
Мой взгляд прикован к флейте, вокруг которой извивается эктоплазма, как плющ вокруг шпалеры.
Лицо медиума, подобное маске, по-прежнему плывет в темноте.
– Я слышу усопшую, – произносит она нараспев. У нее такой же механический голос, как у «говорящих машин» Эдисона. – Она вернулась! Изгой. Танцовщица среди почивших. Она никогда не умрет!
И тут я замечаю нечто странное. Эктоплазма возвращается обратно, как уто́к ткацкого станка, меняющий направление.
Она извивается, стремясь к своему источнику, и мягко закручивается в темноте под лицом-маской, вокруг невидимой шеи.
Потом эктоплазма сжимает кольца, как змея. Это уже не кобра, а боа-констриктор, созданный из перьев и тумана.
Она крутится и затягивается, крутится и затягивается…
… и уже не видно лица из-за окутавших его бесплотных колец…
… и слышатся вопли и стоны, стоны и вопли.
Наконец мы вскакиваем с единодушным криком. С иллюзией покончено. Теперь мы уже не публика, а нечто вроде обезумевшего древнегреческого хора.
Кто-то (бог его знает где) заставляет газовые лампы вспыхнуть ярким светом.
Стол с грохотом опускается на пол. Кто-то вскрикивает: ему отдавили палец на ноге.
Я слышу треск моего сломанного карандаша.
После того как стол рухнул вниз, все стихло.
Голова нашего медиума упала, как роза, тяжести которой не выдержал стебель.
Она лежит на столе, с открытыми глазами.
Вокруг шеи закручены витки вязкой эктоплазмы, которая теперь, как ни странно, затвердела и стала неподвижной.
Никто не шелохнется.
Значит, придется мне.
Я подхожу к усопшей.
Дотрагиваюсь до шарфа из эктоплазмы у нее на шее.
Она какая-то влажная и липкая, как пуповина (мне приходилось видеть пуповину благодаря своей пестрой карьере).
Эта мокрая тряпка что-то мне напоминает.
Вспомнила. Некоторые медиумы умеют изрыгать проглоченную марлю, ярд за ярдом, – этот фокус сродни искусству шпагоглотателей.
Однако шпага – это оружие, и нет ничего удивительного в том, что ею наносят удар.
Но никак не ожидаешь, что марлю употребят в качестве гарроты.
На этот раз так и выходит.
Я поднимаю голову. Участники спиритического сеанса стоят, столпившись и по-прежнему держась за руки.
По их лицам я понимаю, что они все еще видят духов.
Что касается меня, то я вижу нечто другое.
Я вижу очень ловкое и загадочное убийство.
Глава первая
Дуэт
Мой друг страстно увлекался музыкой и был не только очень способным исполнителем, но и незаурядным композитором.
Доктор Джон Х. Уотсон (Артур Конан Дойл. Союз рыжих)[7]Нёйи близ Парижа, август 1889 года
– Не могу поверить, – сказала я Ирен, – что ты согласилась на столь шокирующую вещь, не сказав мужу!
– Чему ты не можешь поверить, Нелл? Что я согласилась на «шокирующую вещь» или что не сказала мужу?
Я давно уже знаю, что моя подруга Ирен Адлер Нортон сделана из немыслимой человеческой амальгамы. Это нечто вроде сплава железа с парчой: выглядит изысканной и мягкой, но согнуть ее невозможно. Больше толку упражнять легкие, пытаясь задуть огонь в камине, нежели даром тратить слова, дабы поколебать ее решимость.
Я зашла с другой стороны:
– Не могу поверить, что ты пригласила этого господина в наш общий дом, не сказав мне.
– Но я же тебе сказала.
– Да, только что! Он же может появиться в любую минуту! В отличие от тебя, я не готова принимать гостей.
В раздражении я сняла с коленей пяльцы с вышиванием. Свисающие нитки немедленно привлекли внимание Люцифера, персидского кота. Его мысли столь же черны, как длинная шелковистая шерсть, и он не упустит возможности вонзить во что-нибудь когти. Через минуту он уже запутался в моих клубках всех цветов радуги.
– Очевидно, – продолжила Ирен, не без интереса наблюдая за моими попытками отцепить шелковые нитки от когтей Люцифера, – Шерлок Холмс, по твоему мнению, хуже татарина. Но ведь он придет сюда по моему приглашению. Я всего лишь хочу сдержать слово и передать ему английский перевод желтой тетради.
– Разумеется, – мрачно произнесла я, наконец-то высвободив истерзанные нитки из лап захватчика. – Хватило бы и того, что дьявольский дневник Потрошителя попал в наши руки. Я все еще дрожу при мысли о нечестивой троице, объединившейся тогда против нас. Думаю, миру всегда будет угрожать опасность с их стороны, сколь надежно они ни были бы упрятаны в темницу. А теперь ты еще все усугубляешь, передавая писанину этой безумицы Шерлоку Холмсу.
– Я ему обещала, Нелл. К тому же благодаря моему переводу те, кто мне дорог, не будут фигурировать в записях этой безумицы, как ты правильно ее называешь. Если присутствие мистера Холмса настолько для тебя нежелательно, можешь удалиться наверх. Полагаю, он здесь пробудет недолго.
– Как мне хотелось бы, чтобы срочные дела в Париже не удерживали Годфри вдали от дома именно в этот день! Значит, я могу тебя покинуть, если мне не нравится общество мистера Холмса? Ну конечно! Ты гонишь меня наверх, чтобы остаться наедине с этим господином! В отсутствие Годфри! Нет уж, мой долг – исполнять роль дуэньи.
Ирен вздохнула, наклонившись к коту, чтобы снять с его лап последние обрывки ниток.
– Долг никогда не бывает приятным, но я вижу, что ты исполнена решимости превратить его в настоящую каторгу.
